На вид ему было столько же, сколько Роуз, но вел он себя намного взрослее. Он отряхнул ладони от песка и скопировал позу Лили.
Да? Ну, я тоже здесь живу.
Он достал йо-йо из кармана и начал играть с ним, не сводя с нас взгляда.
После этого все немного туманно. Иногда наши воспоминания сами изменяются.
Бабушка сократила расстояние между мальчиком и нами, оставив нас позади. Она заметила синяки на его шее, мешки под глазами; детали, которые учишься интерпретировать с возрастом. Она спросила, где он живет, и он объяснил, что они с отцом недавно въехали в коттедж на берегу.
А твоя мама? спросила она.
Девятилетний Конор уставился на нее, а йо-йо подпрыгнуло еще несколько раз, прежде чем он решил, как ответить.
У меня больше нет мамы.
Наши родители тоже всегда не с нами, сказала Лили, неправильно поняв.
Бабушка пригласила Конора попить с нами лимонада, она хотела позвонить его отцу и сообщить, что мальчик в порядке. Тогда все было по-другому; дети не знали, что им нужно опасаться незнакомцев, предлагающих им прохладительный напиток в жаркий день. Конор согласился. Иногда я об этом жалею. Я помню, как он впервые прошел с нами по перешейку, все еще играясь с йо-йо, будто от этого зависела его жизнь. Он был официально самым захватывающим существом, которое встречалось четырехлетней мне.
Наши новые соседи жили в миле от нас, но это недалеко, когда ты ребенок, ищущий друзей. Конору не с кем было играть, а сестер редко удовлетворяет компания друг друга, когда появляется кто-то поинтереснее. Он стал постоянной частью нашей жизни, и я думаю, я влюбилась в него еще в тот день. Мне нравился вкус его имени на языке натолько, что я шептала его в дни, когда он не приходил. Будто перекусывала между трапезами. Та случайная встреча с Конором и его йо-йо изменила мою жизнь навсегда.
Мы проводим молодость, строя песчаные замки амбиций, а потом смотрим, как жизнь заносит песком сомнений наши заботливо слепленные башенки мечтаний и желаний, пока мы больше не можем их разглядеть. Мы учимся довольствоваться плоскими жизнями, существуя в тюрьме компромиссов. Испытываем облегчение, что окна мира, с которым мы смирились, недостаточно большие, чтобы выглянуть наружу, потому что нам не нужно смотреть на замки фантазий о том, кем могли бы стать.
В мире существует два типа привлекательных людей: те, кто об этом знают, и те, кто этого не понимают. Конор Кеннеди это знает. Его привлекательность дала ему непоколебимую уверенность, которой обладает лишь малое количество смертных, а страх поражения ему не знаком. Он носит свою щетину как маску, всегда одевается в потрепанные джинсы со строгими рубашками, а его светлые волосы достаточно длинные, чтобы прикрыть его голубые глаза, когда спадают ему на лицо. Он не похож на журналиста, но именно им он является. Ему под сорок и у него зависимость от работы.
Сегодня белая хлопковая рубашка Конора липнет к его груди, а у его ног уже сформировалась небольшая лужа воды. Он выглядит, будто он плыл сюда с материка, но это невозможно мы давно усвоили, что буйные приливы здесь опасны.
Мой отец внезапно протрезвевший задает интересующий всех вопрос: Как ты сюда добрался?
На лодке, говорит Конор.
На лодке?
Да, это такое фантастическое изобретение, на котором можно плавать по морю, говорит бабушка. Теперь почту и продукты мне тоже доставляют на лодке раз в неделю. Чтобы мне не приходилось ехать на велосипеде в город или беспокоиться о приливе
Но, полагаю, они не делают доставку после десяти вечера в шторм, а? перебивает отец, с прищуром глядя на Конора, как комедийный злодей, не имеющий чувства юмора. На какой лодке?
С веслами, мистер Даркер.
Ты приплыл сюда на гребной лодке в шторм и в темноте?
Да. Мне жаль, что я опоздал. Я задержался на работе из-за убийства. Это звучало бы странно из уст большинства людей, но Конор работает репортером, освещающим преступления на BBC. Его журналистский пропуск все еще болтается у него на шее. Я одолжил небольшую лодку у старого друга Гарри из рыбной лавки. Шторм не такой серьезный, как кажется, и не то чтобы я раньше не переплывал бухту Блексэнд на лодке. У меня такое чувство, что я вас прервал, и не хочу портить вечеринку, но могу ли я подняться наверх и переодеться во что-то сухое?
Конечно, говорит бабушка. Мой день рождения наступит только завтра, я просто рада, что ты подоспел к нему. Пока ты не ушел я нашла кое-что, принадлежащее тебе. Она подходит к боковому шкафу, открывает дверцу и достает старый Polaroid. Он похож на антикварный экспонат из музея, но я помню его еще совсем новым. Ты не против быстренько нас сфотографировать? Кто знает, когда мы снова соберемся все вместе?
Конор берет у нее камеру, мы нерешительно склоняемся ближе, и он делает снимок, прежде чем передать белый квадратик бабушке. Она прикрепляет его к своему старому холодильнику магнитом в форме клубнички, хоть снимок еще не успел проявиться.
Спасибо, Конор. Полагаю, тебе лучше всего переночевать в комнате Дейзи. Она единственная, где есть свободная кровать. Если только это не слишком
Я не против, говорю я, немного поспешно. Мысль о том, чтобы спать в одной комнате с Конором порождает маленькую фантазию у меня в голове, возникавшую и раньше. Лили кривится, но я не обращаю на нее внимания.
Меня это устроит. Мы все взрослые. Это просто место для ночлега, говорит Конор, и моя фантазия сдувается. Нельзя заставить кого-то влюбиться. Я не так много знаю, но в этом уверена. Остальные обмениваются взглядами, которые я решаю проигнорировать.
Ты помнишь, где она находится? спрашивает бабушка.
Я уверена, Конор помнит о Дейзи все, говорит Роуз.
Это один из немногих раз за вечер, когда она заговорила, и ее слова ощущаются как пощечина.
Я выхожу из-за стола и покидаю кухню, Конор следует за мной. Я не против разделить с ним комнату, если он согласен; когда-то он был мне как брат. Я не говорю ни слова пока мы идем по коридору и мимо чулана под лестницей. Меня когда-то в нем заперли, поэтому я обхожу его стороной.
Сама лестница довольно величественная, и уникальная, потому что вся стена возле нее украшена нарисованным от руки генеалогическим древом. Изогнутые временем ветви тянутся по потрескавшейся штукатурке от пола до потолка. Это сделала бабушка естественно проиллюстрировав наши жизни, как свои книги; еще одна история. Мы все там есть, свисаем с хрупких веточек. Она нарисовала нас в стиле всех своих книг, используя черные чернила и ручки с кистями разных размеров. Иногда если она в «настроении» она рисует контуры персонажей тростинкой. Потом, когда чернила высыхают, она раскрашивает их акварелью. Ей нравится изображать людей, места и вещи такими, как она их видит, что редко соотносится с представлением тех, кого рисуют. Все ее персонажи такие же неидеальные, как и мир, где они живут, но дети обожают их, может, из-за честности, прослеживающейся в словах и картинках. Другие авторы детских книг смягчают свои истории в попытке показать мир менее пугающим. Но бабушка всегда писала правдиво, и читатели ее за это любят.
Миниатюрные лица прошлых и нынешних членов семьи Даркер, нарисованные в гигантских черных листьях дерева, постоянно смотрят свысока на все наши ошибки. Это нагоняет на меня всеобъемлющую тоску; мысль, что когда-то я не смогу навещать это место по желанию. У всех нас корни уходят в эту семью и дом. Не думаю, что кто-то из нас способен просто от этого отречься.
Мы с Конором поднимаемся по скрипучим ступенькам на второй этаж, и только когда мы подходим к двери моей спальни, закрываем ее за собой, я шепчу: Зачем ты сюда приехал?
У дальней стены моей детской спальни стоит металлическая кушетка цвета слоновой кости. Бабушка купила ее с рук, чтобы спать здесь, когда боялась оставить меня одну на случай, если мое сердце остановится посреди ночи. Иногда я просыпалась и видела, как она смотрит на меня, шепча слова, которые я не могла разобрать. Конор ставит свою сумку на кушетку, словно помечая территорию, затем начинает снимать свои мокрые вещи, отвернувшись от меня. Я сажусь на самый край своей кровати и отворачиваюсь. Может, делить комнату все же было не такой хорошей идеей. Мне требуется много смелости, чтобы спросить:
Мы могли бы поговорить о случившемся?
Но Конор не отвечает. Между нами уже давно так. Как бы я ни сожалела, он не забывает, как и мои сестры. Я знаю, он бы предпочел больше никогда меня не видеть, но я все равно рада, что он решил приехать в эти выходные ради бабушки. Случившееся точно не было ее виной.
Остаток вечера в лучшем случае размытый. Я устала, но в последнее время я не сплю, а атмосфера в доме кажется еще более загрязненной, чем раньше. Мы слышали, как остальные решили свернуться и тоже пойти спать, почти сразу после нашего ухода. Спальня бабушки самая большая в доме, находящаяся в задней части, и она шепотом желает мне спокойной ночи, проходя мимо. Лили с Трикси занимают комнату, где раньше жили Лили с Роуз. Моя мать поднимается последней. Я узнаю это по ее приглушенному разговору с кем-то на вершине лестницы.
Уберемся отсюда на рассвете. Я знала, что старая ведьма не оставит нам ни пенни.
Я подслушиваю у двери, когда она крадется по коридору к гостевой спальне, где раньше спала с моим отцом. Роуз осталась внизу, решив спать на диване в библиотеке. Отец тоже предпочел остаться на первом этаже, заперевшись в музыкальном зале убежище своего детства. Ему всегда нужно раствориться в музыке, когда настоящий мир становится слишком громким.
Но в Сиглассе больше не шумно, дом вернулся к своей особой тишине.
Я слышу море за окном, а также медленное, размеренное дыхание Конора. Я знаю, что он еще не спит. Оставаясь совершенно неподвижной и тихой, я улавливаю, как он встает и крадется через комнату к своему ноутбуку на столе в углу. Здесь нет интернета, но похоже Конор не может устоять перед работой. Он стал трудоголиком, получив работу репортера BBC. Может, потому, что когда с трудом чего-то добиваешься, иногда ты живешь в страхе утратить это.
Он прокрадывается из комнаты предположительно в туалет дальше по коридору и пока его нет я встаю, прохожу по изношенному ковру в его часть спальни и вглядываюсь в экран компьютера. Передо мной явно не работа, а что-то похожее на поэму. Что странно, потому что Конор никогда не баловался художественной литературой или чем-либо творческим, ему нравится иметь дело только с фактами. Или, по крайней мере, нравилось.
Я слышу шаги в коридоре, где поскрипывающий пол докладывает обо всех, кто не в кровати, и мне нужно торопиться. В ребяческой попытке привлечь внимание Конора и разрядить неловкость между нами, я печатаю хэллоуинское послание указательным пальцем. Я не могу нормально печатать и ужасно справляюсь с современными технологиями, но я улыбаюсь про себя, когда на экране появляются буквы.
Буу!
Потом я возвращаюсь на свою половину, наблюдаю и жду. Вернувшись, Конор таращится на слово, потом оборачивается, хмурясь в мою сторону. Я бы хотела, чтобы он что-то сказал, что угодно, но, как обычно, он молчит. Конор перестал разговаривать со мной примерно в то время, что и Роуз, и никакие мои слова или действия этого не меняли. Иногда его пристальный взгляд, прикованный ко мне, кажется болезненным. Я как слово, которое ему удается прочитать, или пазл, не поддающийся разгадке, вроде кубика Рубика, который он не мог решить в детстве, сколько бы ни поворачивал. Конор ложится на кушетку и без единого слова отворачивается лицом к стене. Я же отворачиваюсь от охватившего меня разочарования, гадая, почему он все еще не видит меня нынешнюю, или не говорит о произошедшем. Никто не может убежать от своей тени, но он всегда был намерен попробовать.
В этой части дома холодно, я дрожу на другом конце комнаты, лежа на своей кровати. Я моргаю в темноте, слушая дыхание Конора, пока он снова притворяется, что спит. Потолок усеян звездной галактикой. Это флуоресцентные стикеры, им почти столько лет, сколько мне. Думаю, они будут светиться еще долго, когда меня не станет, совсем как звезды в небе, и иногда кажется, что никто в семье не заметил бы моего исчезновения. Иногда я думаю, они жалеют о моем рождении. Я закрываю глаза, по щеке стекает единственная слеза, капая на подушку.
Через какое-то время я слышу шум внизу. Я никогда не спала крепко, я даже не уверена, спала ли только что. Знаете этот кошмар, когда людям снится, что они падают? Мне он видится все время. Взглянув на часы в комнате, я вижу, что уже почти полночь. Как только стрелка доходит ровно до двенадцати, до меня доносится ужасный вопль.
Девять
31-е октября, полночь шесть часов до отлива
Крики прекращаются.
Ты это слышал? шепчу я, но Конора нет в комнате.
Я поспешно выбегаю из комнаты, спускаюсь вниз, пересекаю коридор и оказываюсь на кухне. Моя племянница стоит посреди комнаты в розовой пижаме, из-за которой выглядит младше своих лет. Трикси плачет. Опустив взгляд, я понимаю причину.
Бабушка лежит на полу в белой хлопковой ночнушке. Ее глаза закрыты, кожа посерела, на голове виднеется большая рана и лужа крови под ней. Поппинс лежит возле нее и ни одна из них не двигается. Стул перевернулся, словно она стояла на нем и упала. И я вижу кровь на духовке, где она, вероятно, ударилась головой. Все в комнате замирает и затихает, секунды тянутся словно минуты. Даже море с дождем внезапно притихли, когда я оглядываю сцену, будто мой мир поставили на паузу. Звук рыданий Трикси снова проигрывается у меня в ушах. По ее щекам катятся слезы, и я бросаюсь к ней.
Тихо, тихо, все хорошо. Просто расскажи, что случилось, говорю я Трикси, опускаясь на пол рядом с бабушкой, стараясь не прикасаться к ней и не ухудшить ситуацию. Бабуля, ты меня слышишь?
Она не двигается, но Поппинс поднимает на меня грустные глаза и начинает скулить.
С ней все будет хорошо, девочка. Нам просто нужно сохранять спокойствие
Какого черта здесь происходит? Почему ты не в кровати и к чему эти вопли? спрашивает Лили, врываясь в промозглую кухню в одной розовой шелковой ночнушке. Ее дочь подбегает к ней. Большинство подростков это дети, притворяющиеся взрослыми, но моя племянница еще во многом ребенок.
О, Боже, говорит Лили, видя тело бабушки. Она?
Не знаю, шепчу я.
Что случилось? спрашивает Роуз, появляясь из ниоткуда полностью одетой, будто спала в одежде. Отойдите, дайте я посмотрю.
Зачем? спрашивает Лили. Ты не врач. Лили подходит на шаг ближе к бабушке, и Поппинс начинает рычать. Я никогда не видела и не слышала, чтобы эта собака себя так вела.
Роуз встает между ними: Все в порядке, Поппинс, мы просто пытаемся помочь бабушке. Ну же, девочка. Подвинься. Поппинс слушается, словно поняла каждое слово, и наблюдает с короткого расстояния, склонив голову и тихо скуля.
Роуз осторожно прощупывает пульс, но мне не нужно быть врачом или ветеринаром чтобы знать, что это плохо. Рана у бабушки на виске выглядит глубокой, она потеряла много крови, и мне приходится отвести глаза когда я вижу что-то похожее на серое вещество в красной луже на полу. Я видела такой же серый оттенок кожи на лицах слишком многих жильцов дома престарелых, где я волонтерствую, и, боюсь, знаю о чем это говорит.
Конор появляется на пороге полностью одетый, как Роуз и я задумываюсь, почему он так долго спускался и где был. Лили отворачивается от него и пытается успокоить Трикси. Тогда-то я замечаю руки бабушки, сжатые в кулаки по бокам. Одной она держит экземпляр «Маленького секрета Дейзи Даркер». В другой зажато что-то вроде сигареты, но, взглянув ближе, я вижу кусок мела. Я вглядываюсь в черную стену в задней части кухни. Рецепты и наброски стерты. Вместо них на доске выведена поэма, прямо как в популярной книге бабушки обо мне. Но слова изменены. Книга начинается строкой: «Родные Дейзи Даркер милее других были». Но поэма мелом на стене сильно отличается.