Таким образом, после тяжелейшей войны и неизбежного, связанного с ней разорения, крестьяне не получили ничего, что, конечно, вызвало недоумение не только у них, но и у большинства образованных людей из всех сословий. Многие ожидали освобождения крестьян от крепостной зависимости. Но сопротивление ее уничтожению со стороны основной части дворянства было столь велико, что с этим не мог не считаться император. Так, государственный секретарь и известный писатель вице-адмирал А. С. Шишков предлагал царю в проекте манифеста указать, что между помещиками и крепостными издавна существует добрая связь, основанная, по его мнению, на обоюдной пользе. С этими формулировками Александр I решительно не согласился, что дало повод Шишкову с горечью отметить, что «несчастное в государе предубеждение против крепостного права в России, против дворянства и против всего прежнего устройства и порядка внушено ему было находившимся при нем Лагарпом и другими окружавшими его молодыми людьми, воспитанниками французов, отвращавших глаза и сердце свое от одежды, языка, нравов, словом, от всего русского».
При всей своей внешней приверженности к русским началам Шишков был твердым сторонником сохранения крепостного права. Вероятно, он полагал, что если не все, то большинство помещиков относятся к крестьянам должным образом, то есть примерно так, как помещик Гринев к Савельичу в повести Пушкина «Капитанская дочка». Он был и противником народного образования, хотя занимал пост министра народного просвещения с 1824 по 1828 гг. Обучать грамоте весь народ, по его мнению, принесло бы более вреда, чем пользы: «Наставлять земледельческого сына в риторике было бы приуготовлять его быть худым и бесполезным или еще вредным гражданином».
Нельзя сказать, что его сентенции являются проявлением крайней реакции и негативного отношения к народу. Просто то образование, которое получали дворяне, по наблюдениям Шишкова, вместо служения Отечеству прививало презрение к нему, что впоследствии совершенно ясно выразил профессор Московского университета, а потом политический эмигрант В. С. Печерин. Поневоле вспоминаются его стихи, написанные в 1830-х гг., то есть во времена активной творческой деятельности Лермонтова:
Позднее на склоне жизни он напишет в своих мемуарах: «Моя судьба висела на волоске. Не будь матери, которая непременно хотела мне дать наилучшее воспитание, отец давно уж бы записал меня в военную службу, а там я уж несомненно бы погиб и физически, и нравственно» [6]. Удивительно, но почему так не считали многие деятели российской науки и культуры, служившие в свое время офицерами по подсчетам современного русского историка С. В. Волкова их было немало, а в отдельных сферах деятельности они составляли до половины от общего числа [7]. И это притом, что численность офицеров в России была незначительной сотые доли процента от общего количества населения.
Таким образом, победа в Отечественной войне приветствовалась далеко не всеми и не только вне границ России, но и внутри ее. Отсюда и путь к «смердяковщине» крайнему русофобскому течению в общественной жизни страны, названному так по имени Павла Смердякова, одного из персонажей романа Достоевского «Братья Карамазовы». Его знаменитый монолог («Я всю Россию ненавижу В двенадцатом году было на Россию великое нашествие императора Наполеона французского первого, отца нынешнему, и хорошо, кабы нас тогда покорили эти самые французы: умная нация покорила бы весьма глупую-с и присоединила к себе. Совсем даже были бы другие порядки-с») в той или иной степени отражал мысли и чувства определенной, но достаточно влиятельной части русского дворянского сословия.
Эта болезнь, «смердяковщина», никуда не исчезла, более того, она расцвела в современной России. Вот как пишет, например, некто В. А. Брюханов в своей, полной исторических подтасовок, книге «Заговор графа Милорадовича»: «Остается только посожалеть, что в 1812 году потерпела поражение не Россия пусть даже это и вызовет обвинения в антипатриотизме! Ведь в 1812 году Наполеон вовсе не угрожал самому существованию русского народа, как в 1941 году Гитлер, не говоря уже об отношении нацистов к поголовно истребляемым евреям и цыганам! Основное, что Россия могла утратить в 1812 году это крепостное право» [8]. Вот так повторяет все тезисы Смердякова так называемый российский историк, живущей в Германии.
В чем причины этих антагонизмов, которые красной нитью проходят через всю историю России? Достаточно вспомнить, что русская цивилизация и Запад при всей их кажущейся внешней близости всегда были противниками, начиная со времени разделения христианской церкви на католическую и православную. Слишком различались и различаются их ценности и смыслы. При этом, безусловно, нельзя сводить понятие «русский» к национальному, конфессиональному или этническому признаку. Оно всегда носило и носит цивилизационный характер, хотя русская цивилизация и была основана на православной вере. Интересно, что Наполеон часто подчеркивал эту особенность русских, называя Александра I «лукавым греком», поскольку именно Россия стала наследницей погибшей Византии. Поэтому многие обрусевшие иностранцы переходили в православие, хотя никто их к этому не принуждал и, наоборот, достаточно часто «оевропеившиеся» русские принимали католическую веру, как тот же Печерин, или переходили в протестантизм.
Известный поэт и дипломат Ф. И. Тютчев в феврале 1854 года так писал об этом вековом противостоянии западной и русской цивилизаций: «больше обманывать себя нечего Россия, по всей вероятности, вступит в схватку с целой Европой. Каким образом это случилось? Каким образом империя, которая в течение 40 лет только и делала, что отрекалась от собственных интересов и предавала их ради пользы и охранения интересов чужих, вдруг оказывается пред лицом огромнейшего заговора? И вызвано это столкновение не одним скаредным эгоизмом Англии, не низкой гнусностью Франции, воплотившейся в авантюризме, и даже не немцами, а чем-то более общим и роковым. Это вечный антагонизм между тем, что, за неимением других выражений, приходится называть: Запад и Восток».
Вот в чем одна из причин медлительности в проведении крестьянской реформы в Российской империи ее было сложно проводить в условиях постоянных военных угроз. А если эту мысль Тютчева перенести на современную ситуацию, то необходимо признать она по-прежнему сохраняет свою актуальность.
Возвращаясь к Шишкову, нужно отметить, что все-таки его несомненной заслугой следует считать, что при Николае I высший свет, аристократия и дворянство впервые заговорили на русском языке, что произвело на современников впечатление настоящей революции. Русское национальное начало в полной мере пробудило в основной части образованного общества осознание своей принадлежности к своей истории и своему народу, начало которому положила Отечественная война.
Именно поэтому о Шишкове Пушкин написал:
Но взгляды Шишкова отражали всю слабость русского патриотического движения его в основном охранительный порядок, нежелание понять, что жизнь постоянно меняется и думать необходимо на перспективу. Для любого мыслящего русского человека в начале XIX века было ясно, что крепостное право в том виде, в каком оно существовало после манифеста о вольности дворянства, изжило себя и его необходимо упразднить. Другое дело, каким образом? И Александр I, и Николай I были убеждены что делать это необходимо постепенно, чтобы не вызвать нежелательных социальных катаклизмов и потрясений.
Это, собственно, и начало происходить уже в царствование Павла I, который законодательно ограничил барщину, к этой же цели стремился и его сын Александр I, подписавший в 1803 году указ о вольных хлебопашцах. В годы правления Николая I были значительно расширены права помещичьих крестьян и создано несколько секретных комитетов, разрабатывавших способы отмены крепостного права. Но все-таки перейти к полномасштабной реформе император так и не решился. Почему? Вероятно, существовали такие силы, с которыми был вынужден считаться даже он. Печальная судьба Павла I ясно показала его сыновьям всю ограниченность так называемой самодержавной власти, ведь существует такая версия, что великий князь Константин Павлович отказался принять престол именно по причине опасения повторить судьбу своего отца. При этом нельзя забывать, что российское государство всегда было военно-служивым и каждое сословие имело свои обязательства перед ним. Как справедливо отмечает в своих воспоминаниях барон Н. Е. Врангель отец знаменитого белогвардейского генерала, «не только крестьяне были крепостными в то время и вся Россия была в крепости. Дети у своих родителей, жены у своих мужей, мужья у своего начальства, слабые у сильных, а сильные у еще более сильных, чем они. Все, почти без исключения, перед кем-нибудь тряслись, от кого-нибудь зависели, хотя сами над кем-нибудь властвовали».
Конечно, эта борьба различных противоречивых начал и тенденций в российском обществе, и не только западного и национального русского, но и многих других не могла не отразиться на состоянии офицерского корпуса. Она отразилась непосредственно и на судьбе самого Лермонтова, как русского офицера и великого поэта.
1.2. Русский офицерский корпус. Армия и гвардия
Как уже отмечалось выше, российское государство длительное время находилось в условиях постоянного и мощного внешнего давления и вело практически непрерывные войны на своих границах. Основным объединяющим фактором в нем была православная вера, в средние века быть русским это означало быть православным. Но по мере расширения государства и присоединения других народов, имеющих иную конфессиональную принадлежность, понятие «русский» трансформировалось и приобрело цивилизационное и имперское звучание. Быть русским означало быть подданным российского императора или Белого царя, как его называли неправославные народы империи. Отсюда следует простой вывод русское общество и русская армия всегда были неоднородными по своему этническому составу. Следовательно, и само звание «русский офицер» носило наднациональный характер, хотя в период существования Российской империи, как убедительно показывает С. В. Волков в своей работе «Русский офицерский корпус», подавляющее большинство офицеров составляли русские и православные [9, с. 273279.].
И это естественно, поскольку русские, а к ним в России было принято относить и белорусов и малороссов, по численности доминировали в империи. Иностранцы, пришедшие на русскую военную или гражданскую службу, постепенно или ассимилировались, или уезжали из России. Так, начальник Школы юнкеров и гвардейских подпрапорщиков, в которой учился Лермонтов, генерал К. А. Шлиппенбах, вел свою родословную от шведского офицера, которого после Полтавской битвы приняли на русскую службу. Безусловно, среди иностранцев были разные люди и это обстоятельство необходимо иметь в виду при характеристике русского офицерского корпуса того времени. Все дело в том, что длительное время миф о засилье иностранцев в государственном аппарате использовался для расшатывания устоев империи, хотя, несомненно, некоторые из них служили отнюдь не новому Отечеству. Недаром ведь канцлера Российской империи при Николае I графа К. В. Нессельроде[1], относившегося к Лермонтову, мягко говоря, не лучшим образом, с легкой руки князя П. В. Долгорукова называли «австрийским министром иностранных дел в России» [10].
Но в большинстве своем русские офицеры иностранного происхождения честно выполняли свой долг. Так, в 1788 году во время русско-турецкой войны капитан второго ранга X. И. фон Остен-Сакен, осознавая угрозу захвата своего корабля (дубель-шлюпки) неприятелем, приказал команде покинуть ее, после чего лично взорвал его и себя вместе с турками. С этого времени турецкие военные суда перестали подходить к русским кораблям на короткую дистанцию и, уж тем более, пытаться взять их на абордаж. Картины и гравюры, на которых был запечатлен подвиг фон Остен-Сакена, висели в кают-компаниях многих кораблей российского императорского флота вплоть до революций 1917 года.
Другой пример. Зять М. И. Кутузова штабс-капитан и флигель-адъютант (то есть офицер, состоявший в свите императора и выполнявший его особые поручения) граф Ф. И. Тизенгаузен получил тяжелое ранение, когда со знаменем в руках поднимал своих солдат в битве при Аустерлице. Через несколько дней он умер. Считается, что его подвиг лег в основу аналогичного эпизода в романе «Война и мир», когда князь Андрей Болконский едва не был убит в этом сражении.
Между тем, доля немцев, абсолютное большинство которых принадлежало к остзейскому дворянству (а это фактически русские немцы), даже среди генералитета за весь период существования империи не поднималась выше 30 %. Что касается национальной и религиозной принадлежности гвардейских офицеров участников Бородинского сражения, то доля русских и православных, среди которых было много ассимилировавшихся иностранцев, составляла более 90 % [10, с. 273].
Очень часто в литературе того времени можно прочитать о соперничестве между офицерами русского происхождения и офицерами из немцев, в частности, на так называемой Кавказской войне. Как утверждается некоторыми современниками, эти офицеры-немцы группировались преимущественно около выдвинувшегося в 1830-х гг. генерала Г. X. фон Засса, который в 1840 году был назначен начальником правого фланга Кавказской линии. Это был талантливый генерал, но не особо щепетильный в вопросах личного обогащения. В романе Е. Хамар-Дабанова (это псевдоним настоящая фамилия автора Е. П. Лачинова) «Проделки на Кавказе» (1844 год), о котором сам военный министр сказал, что в нем «что строчка, то правда», большое место отведено фон Зассу. Такое его поведение подтверждает и А. И. Дельвиг в своих воспоминаниях. Аналогично, в рассказе «Набег» Толстой дает резко отрицательную характеристику поручику из Саксонии Каспару Лаврентьичу. Объясняется это тем, что великий писатель не любил офицеров немецкого происхождения и не считал нужным это скрывать.
Но разве некоторые генералы русского происхождения вели себя иначе? Таковыми пристрастиями отличались и генералы из великороссов, как, например, знаменитый покоритель Западного Кавказа граф Н. И. Евдокимов, которого не без оснований обвиняли в склонности к незаконному обогащению.
Поэтому если и существовали трения и противоречия в офицерской среде, а они были неизбежны как и в любой закрытой корпорации, то менее всего они обуславливались национальными причинами. Русские офицеры, и это нужно подчеркнуть, всегда были носителями имперской идеи и поэтому скрытая ненависть к ним «революционных демократов» вызывалась именно этим обстоятельством.
При этом необходимо отметить, что главным фактором, определявшим социальный статус офицера, была не его национальность, а принадлежность к дворянству. Получение первого офицерского чина со времен Петра I автоматически означало причисление к дворянскому сословию, что открывало возможность продвижения по военной службе и рядовым солдатам, что было нередким явлением в периоды многочисленных войн, которые вела Россия. Принадлежность к благородному сословию даже в начале XIX века, как в Западной Европе, так и в России, определяла социальный статус гораздо больше, чем национальность или даже вероисповедание. Поэтому французский, русский, немецкий или любой другой дворянин из европейской страны по мировоззрению и ценностям часто были намного ближе друг к другу, чем к своим крестьянам одной с ними национальности.