Но Анну так просто провести не получилось. По какой такой причине её отцу вдруг назначили новые лекарства, посадили на строгую диету{46}, прямо как её малыша, да ещё и запретили работать больше четырех часов в сутки? Под натиском вопросов новый доктор Брюэнн быстро сломался и, в нарушение данного Макинтайру слова, поведал Анне правду о диагнозе Франклина Д. Рузвельта в той мере, в какой это было нужно для обеспечения должного ухода за пациентом и соблюдения предписанного режима{47}. Анна прочла, что нашла об острой сердечной недостаточности, и стала следовать предписаниям Брюэнна беспрекословно. При этом о диагнозе отца она никому, кроме мужа, даже матери ни словом не обмолвилась{48}.
Хотя Рузвельт у Брюэнна о своём здоровье детально не справлялся, сам он не мог не почувствовать, что с ним что-то всерьёз неладно, тем более видя, как Анна о нём печётся. Само её присутствие в числе сопровождающих его на конференцию в Ялту служило свидетельством резкого изменения ситуации по сравнению со временами Тегерана. Тогда Анна буквально умоляла отца взять её с собой, но натолкнулась на прямой и ничем логически не обоснованный отказ, он предпочёл её брата Эллиота и мужа Джона. Тогда Анна была уязвлена отказом. Да, её брат и супруг могли послужить Рузвельту физическим подспорьем, но ведь эту функцию с таким же успехом мог выполнить и начальник его тайной охраны Майк Рейли. Между прочим, Эллиот, вместе с братом Франклином-младшим, в августе 1941 года уже сопровождал отца на конференцию, где Рузвельт и Черчилль подписали Атлантическую хартию, а затем в январе 1943 года на Касабланкскую конференцию, где союзники обязались воевать вплоть до полной и безоговорочной капитуляции Германии. Теперь Анна считала, что, по справедливости, настал её черёд выступить ближайшей сподвижницей отца. В то время Анна отчаянно тосковала по мужу. В письмах Джона из Италии все явственнее сквозили тревога и депрессия, и ей очень нужно было с ним увидеться и попытаться вдохнуть в него хоть какую-то уверенность. Как она сама говорила Рузвельту, если проблема лишь в отсутствии на ней униформы, так она готова поступить на службу хоть в тот же Красный Крест. Отец, однако, наотрез отказывался идти ей в этом навстречу: слишком силён был в нём старый моряцкий предрассудок: женщина на военном корабле дурное предзнаменование. (И это при том, что статус верховного главнокомандующего позволял Рузвельту одним росчерком пера сделать для дочери исключение. Или же можно было отправить её в Европу по воздуху, а не морем.) Эта старая дурная примета, между прочим, ничуть не беспокоила Уинстона Черчилля, спокойно взявшего с собою Сару в Тегеран. Но никакие аргументы Анны на отца не действовали. В редкостном для неё приступе отчаяния и обиды Анна в письме мужу обозвала отца «вонючкой по отношению к членам семьи женского пола»{49}. А из её письма матери видно, что Анну просто трясло от негодования из-за отцовской несправедливости: «Папа, похоже, считает само собой разумеющимся, что самки должны довольствоваться ролью хранительниц огня в домашнем очаге, а все их усилия сверх этого могут сводиться лишь к развлечению и принятию помощи от самцов-покровителей, снисходящих к ним из своего мужского мира разве что в силу крайней нужды, когда нужно мгновенно ублажить и утихомирить какую-нибудь не в меру разошедшуюся особь женского пола»{50}.
На просьбу взять её в Ялту отец ответил Анне просто: «Ну, посмотрим, как получится», вселив в неё тем самым предчувствие очередного разочарования{51}. Но затем в начале января он её вдруг приятно удивил. Поскольку Уинстон снова берет с собою Сару, а посол Гарриман свою дочь Кэтлин, сообщил он, Анна также может присоединиться к делегации, если пожелает. Когда Рузвельт уведомил супругу о своём решении взять в поездку дочь, пришла очередь Элеоноры обидеться на мужа. Мать так сочувствовала Анне, когда ту не взяли в Тегеран, а теперь дочь знала, что Элеонора всем сердцем наделась, что Франклин пригласит её в помощницы на эту новую конференцию. Но нет, он неожиданно решил отставить Элеонору и взять вместо неё Анну, сказав, что «так проще», поскольку Черчилль и Гарриман будут в Ялте с дочерьми, а не с жёнами. Если же он явится с Элеонорой, те, другие, подумают, что им тоже надо переигрывать, и это создаст ненужные затруднения. Элеонора сделала вид, что объяснение ею понято и принято{52}.
Конечно, выбор Анны в качестве адъютанта действительно упрощал логистику, но исчерпывающим объяснением, почему Рузвельт предпочёл дочь супруге, такой довод служить не мог. Элеонора то ли действительно не видела, то ли отказывалась признавать, что после сорока лет в браке с нею здоровье её мужа пришло в полную негодность. При всех её благих намерениях она не только не способствовала лечению или хотя бы облегчению мучительных страданий Франклина, но, напротив, усугубляла его болезнь, продолжая тянуть из него жизненные соки. Анну, к примеру, восхищала неуёмная жизненная энергия матери и то, как она всю душу вкладывает в благие дела, например, защиту прав женщин и помощь обездоленным. Однако по природе мать её никогда не отличалась ни добротой, ни сердечностью, ни заботливостью. У Анны сохранились отчётливые детские воспоминания, как она иногда заглядывала к матери в кабинет, когда та была за работой. Заслышав её шаги, Элеонора, не поднимая головы от бумаг, произносила ледяным тоном: «Чего тебе надо, дорогая», и это был не вопрос{53}. Элеонора также лишена была чувства такта и зачастую встревала с замечаниями по поводу политических решений Франклина совершенно не ко времени или не к месту. При этом мнения её имели свойство сильно тяготеть к крайностям. Отец же, хотя и ценил её точку зрения и даже, по его словам, дорожил ею, но признавал, что супруга зачастую не понимает, насколько плотно расписано его время. Он вынужден буквально разрываться между массой разнонаправленных и трудносовместимых между собою дел, особенно в военное время, когда минуты отдыха выпадают крайне редко. И в эти драгоценные из-за их мимолетности перерывы Рузвельт не любил расспросов близких. На одном званом ужине Элеонора начала было выспрашивать супруга о причинах, побудивших его принять одно из недавних решений. Президенту же после изматывающего дня хотелось одного расслабиться на дружеской вечеринке, и пытливые вопросы Элеоноры ему пришлись явно не по душе. Заметив, что отец вот-вот взорвётся, Анна поспешила вмешаться и стала простодушно оттаскивать от него Элеонору со словами: «Мать, ты что, не видишь, что у папы из-за тебя несварение?»{54}
И в публичной, и в частной жизни Рузвельт постоянно пребывал в окружении людей, жаждущих его благосклонности и внимания. Анна считала, что страсть к многолюдному окружению у отца развилась из-за того, что в детстве у него не было соседей-сверстников, товарищей для игр, лишь кузен, который был на несколько лет старше, изредка снисходил до него; вот отцу с тех пор и хотелось всегда чувствовать себя «одним из ватаги». А вот теперь жизненной энергии у Рузвельта серьёзно поубавилось, хотя он и не хотел это признавать. Широкий, конечно, был бы жест привезти с собою в Ялту Элеонору; но можно ли его винить за то, что он его не сделал, дабы изнурительное путешествие прошло поспокойнее?
Анна знала, насколько больно ранило Элеонору решение отца. Отчасти Анна винила в этом и себя и даже считала, что чуть ли не предаёт мать своим согласием на поездку, причём не в первый раз предаёт. Но, если бы отец взял с собою Элеонору, самой ей пришлось бы остаться дома. Вот Анна и помалкивала, попутно убеждая себя, что в её присутствии всё пойдёт «проще», а заодно старалась гнать от себя подальше чувство вины.
Была и ещё одна, более тонкая причина, по которой Рузвельт предпочел взять с собою именно Анну. Сама она, вероятно, не приняла бы и не оценила по достоинству такое обоснование, если бы вдруг позволила себе задуматься над ним хоть на миг. Наедине с Анной отец имел возможность полностью расслабляться, поскольку чувствовал, что дочь, как особа женского пола, совершенно точно «зуба против него не точит и ножа за спиной не держит»{55}. В отличие от её братьев, не упускавших возможности использовать время, проводимое в обществе отца, для знакомства и наведения мостов с людьми полезными для их карьерного продвижения, в отношении Анны у Рузвельта была заведомая уверенность: она с ним вовсе не по «склонности <> к поиску множества полезных знакомств на будущее». Весь смысл своего существования Анна видела в служении семье, особенно мужчинам, и делала всё, что могла для их спокойствия и довольства.
Сколько бы трудов ни прилагали Анна и доктор Брюэнн для продления жизни Рузвельта, дни его были сочтены. Таким образом, поездка в Ялту практически наверняка была для Анны первым и последним шансом почувствовать себя по-настоящему нужной отцу и сделаться частью его мира, который так долго оставался для неё закрытым. Вот она и приняла с готовностью его объяснение причин, побудивших выбрать именно её в свои сопровождающие, и предпочла интерпретировать их как подтверждение того, что стала наконец-то ценной и значимой в его жизни.
Анна всю жизнь мечтала стать самым желанным для отца спутником и соратником. Самыми сокровенными воспоминаниями её детства были их долгие верховые прогулки по лесам и долам в окрестностях их дома в Гайд-Парке. В пути Франклин показывал дочери деревья и разных птиц, рассказывал в деталях о том, как возделывать землю в гармонии с природой и без ущерба для естественной среды обитания человека. Анна же мечтала о том, как когда-нибудь они вместе с отцом будут управлять семейным имением в Гайд-Парке{56}.
Франклин Д. Рузвельт по-настоящему любил живую природу, но и политику он любил никак не меньше, а главное горячее. Бессчётные часы проводил он в своём кабинете за массивной деревянной дверью, вместе с коллегами-политиками строя стратегические планы, и лишь сигарный дым просачивался в холл из-под этой глухой двери. Отчаянно жаждавшей его внимания Анне оставалось лишь строчить отцу записки с просьбами любезно заглянуть к ней в спальню и пожелать спокойной ночи. Как-то раз она попыталась сделать эту перспективу более заманчивой для отца, пообещав устроить весёлый розыгрыш братика. «Достопочтенный Ф. Д. Рузвельт, написала она. Не будете ли вы так любезны соблаговолить зайти пожелать мне спокойной ночи? <> Сама я сейчас собираюсь наверх подложить кое-что Джеймсу в постель, и вы там, возможно, услышите ужасные кирки [sic], когда войдете»{57}
Примечания
1
Здесь (и далее) автор весьма вольно обращается с названиями советских партийных и государственных структур и титулами советской номенклатуры, часто заменяя их фактические наименования в описываемый исторический период более знакомыми западному читателю позднесоветскими. В частности, в ЦК ВКП(б) (переименована в КПСС в 1952 г.) в 193453 гг. поста «генерального» или «первого» секретаря не существовало, а наличествовал Секретариат ЦК ВКП(б), коллегиальный орган оперативного управления, всего лишь одним из пяти избираемых членов которого и являлся Верховный главнокомандующий ВС СССР, председатель Совнаркома и народный комиссар (нарком) обороны СССР, председатель Государственного комитета обороны Иосиф Виссарионович Сталин. В дальнейшем тексте столь подробных пояснений в сносках приводиться не будет, поэтому просьба заранее отнестись снисходительно к регулярному титулованию тов. Сталина «генсеком» и иным подобным изъянам текста фактографического свойства. Прим. пер.
2
В настоящем переводе, тем не менее, имена и фамилии американских и британских персоналий в целях обеспечения требуемого действующим законодательством единообразия представления исторических фактов даны в том же русскоязычном написании, что и в документах советской эпохи. Прим. пер.
3
Дихлордифенилтрихлорметилметан.
4
Имеется в виду пассажирский гидроплан Boeing 314 Clipper рег. NC18605 а/к Pan Am. Прим. пер.
5
Международная служба новостей (англ. International News Service, сокр. INS) основанное в 1909 году Уильямом Рэндольфом Херстом американское телеграфное информационное агентство, в 1958 году слившееся с конкурирующим United Press Associations в существующее и поныне информагентство United Press International (UPI). Прим. пер.
6
сокр. от англ. Womens Auxiliary Air Force
7
Джордж Альфред Генти (англ. George Alfred Henty, 18321902) английский военный корреспондент, (после выхода в отставку в чине капитана около 1860 года) написавший и опубликовавший 122 (!) историко-приключенческих романа. Прим. пер.
Комментарии
1
S. M. Plokhy, Yalta: The Price of Peace (New York: Viking, 2010), 4445. Советская бюрократия не ставила рабочих и их семьи в известность, куда именно их отправляют. Их просто грузили в железнодорожные составы, бесспорно вселяя страх в сердца многих. Даже официальный правительственный фотограф Борис Косарев лишь на вторые сутки после отправления поезда был уведомлен о том, что они едут в Ялту, и получил разрешение отправить супруге лаконичную телеграмму: «Пробуду в Ялте до февраля», и всё (из личного письма Марии Косаревой автору, 02.01.20).
2
27 декабря 1944 г. Гарриман телеграфировал Рузвельту, что поставил Молотова в известность о согласии Черчилля «прибыть туда, куда Вы сами решите» и предположил, что тот не намерен вступать в какие-либо переговоры со Сталиным до прибытия Рузвельта, на имя которого также, как и на имя Черчилля, должно поступить официальное приглашение от маршала Сталина. «Сделал я это, поскольку не знаю, в какой степени Вы держите премьер-министра в курсе развития последних событий. Был бы признателен за совет по этому вопросу» (FRUS, Conferences at Malta and Yalta, Document 32).
3
Князь Феликс Юсупов, предположительно стоявший за убийством Распутина и даже участвовавший в его исполнении, после Октябрьской революции вынужденно бежал во Францию. Юсуповский же дворец и по сей день остаётся в центре интриг. С 1991 по 2014 год он находился в собственности президента Украины, а после начала российско-украинского конфликта Совет министров Крыма осенью 2014 г. передал этот объект недвижимости в собственность президента РФ Владимира Путина.
4
Harriman and Abel, Special Envoy, 3941. Экспедиция Гарримана ненадолго наведалась и через Берингов пролив на Чукотку. Дэвид Мортимер, внук Аверелла, рассказывал, что его дед любил хвастаться тем, что впервые посетил Россию задолго до революции и без паспорта.
5
После шестимесячной бюрократической волокиты Кэти добилась от советских властей разрешения на издание небольшим тиражом совместно с Американским управлением военной информации ежемесячного иллюстрированного журнала «Америка», призванного помочь простым советским гражданам лучше понять американскую культуру и жизнь (из писем Кэтлин Гарриман сестре Мэри от 24.12.43, 14.01.44, 09.02.44 и 14.06.44, архив Кэтлин Мортимер).
6
Из письма Кэтлин Гарриман сестре Мэри от 24.12.43, архив Кэтлин Мортимер.
7
Из письма Кэтлин Гарриман Клементине Спенсер-Черчилль от 27.02.44, CAC MCHL 5/1/106.
8
Из письма Джорда Кеннана Эварду Стеттиниусу от 02.02.45, LOC AHP B 176 F 10.