Я понимаю, неизвестно как бы мы повели себя, окажись на их месте. От страха, от физической и душевной боли, от незнания, наконец, что творим. Сотрудников госбезопасности тоже нещадно уничтожали. Но ведь есть и другая правда. Из тех сотрудников системы НКВД 30-х годов, кто участвовал в репрессиях и выжил, никто не вышел на площадь и не прокричал утробным криком вдруг прозревшего злодея: «Простите меня, люди!» Общие, как тогда говорили, коллективные решения всегда принимались правильные: «Осуждаем!» (особенно после 1956 года, когда разрешили быть принципиальными), но лично никто, никогда, ничего не произнес. И вряд ли произнесет! И от пенсии военной (?) не откажется, и от ведомственной поликлиники тоже. А может быть, именно в этом заключается наш национальный кошмар, наш замкнутый круг, по которому нескончаемо бредет страна и души ее людей, до сих пор не отмытые покаянием? Как личным принципом, как нравственной парадигмой, которую так старались привнести в жизнь деды и прадеды К. Ш. Исхакова. А может быть, как раз покаяние и есть та самая, когда-то потерянная нами, национальная идея? Впрочем, семья Исхаковых не держит зла. В ее духовной традиции, воспитанной многими поколениями священнослужителей рука так и тянется написать: свято служителей живет императив прощения, самое понятное из всех человеческих чувств. Одно только следует подчеркнуть особо, радикальным образом оно отличает деда Камиля от многих его современников: в деле имеется Акт об отказе (!) Абдуллина Газиза Гарифовича от дачи показаний. А ведь тогда не церемонились, как спросить, чтобы быстрее ответил.
В 1957 году, когда начали процесс реабилитации жертв сталинских репрессий, бабушка Камиля Накия апа (дочь уже известного читателю хазрата Бурганутдина Гимадутдинова, которая, чтобы прокормить троих детей, была вынуждена мыть полы и лестницы в чужих подъездах) обратилась в органы власти. Она просила объективно разобраться в деле ее мужа. Пришла долгожданная бумага. Деда реабилитировали «за недоказанностью обвинения»57.
На этом можно было бы поставить точку. Однако с тех пор, как я увидел документы, в которых дед Камиля объявлялся невиновным, во мне поселилось новое чувство, еще более тяжелое, чем то, когда я узнал саму эту историю. Название ему пока трудно формулируется, но оно уже породило где-то в глубинах моего сознания нешуточную борьбу. Всю жизнь я верил в то, что моя страна живет правильно. Исходя из этого, я честно служил ей, отдавая себя, свои знания и умения общему делу. Точно так же жил Камиль, и все те, кто шел с нами по жизни. И нас большинство, иначе Система развалилась бы раньше. Но вот на мой стол легли бумаги из далекого 57-го года, и оказалось: для того, чтобы увидеть собственную жизнь не через призму агитпропа даже такого виртуозного, каким был наш агитпроп, активной частью которого были мы с Камилем надо было всего один раз лично соприкоснуться с судьбой его деда. И задуматься.
Документы 19051906 годов разительно отличаются от документов 1957 года. В первом случае налицо тщательная работа чиновника, кому доверена судьба человека. Бумаги были составлены в дореволюционной глубинке по определению, неграмотной, но какое это аккуратное делопроизводство, даже листы не сильно пожелтели, хотя прошло уже более ста лет. Во втором отписка на клочке некачественной бумаги. Вчера всех скопом казнили, и скрыли это от родственников. Сегодня всем родственникам тоже скопом разослали под копирку уведомления «о реабилитации» казненных (самих-то казненных уже нет, кому писать?). И ни слова о том, что «было проведено расследование, были установлены виновные». А ведь это бумаги Прокуратуры и Верховного Суда прокурор республики не волостной писарь, и в них речь идет о безвинно убитом человеке. Скажут, времени не было, торопились рассмотреть миллионы дел. А я сомневаюсь когда стреляли, даже минуты успевали фиксировать. Поверьте, такие бумаги получаются только в одном случае. Никакого серьезного расследования не было. Люди для Власти по-прежнему оставались «щепками», которые должны «лететь», когда рубят лес.
Я очень хотел, чтобы читатель сам мог составить свое мнение, поэтому уговорил Камиля разрешить опубликовать документы.
Юату
58
Мама никогда не рассказывала об отце подробно.
Я попросил Камиля поехать к ней, попробовать деликатно расспросить. Итог оказался ошеломляющим. Крепкий парень Камиль вернулся подавленным.
Он привез два старых фото. Мы долго рассматривали их, не находя ничего особенного такие фотографии лежат практически во всех семейных альбомах нашей большой страны. Но произнести это вслух было невозможно.
На нас в упор смотрела история.
Расстрелянный бухгалтер, в наглухо застегнутой куртке-кителе из дешевой бумазеи даже в наши с Камилем студенческие годы они висели в магазине «Рабочая одежда» на улице Кирова сфотографировался с товарищами. Отсидев первый срок, он только что вернулся из ГУЛАГа. За стеклами круглых очков, прикрывавших застывшие глаза, угадывалась тревога, как бы глубоко он ни старался ее запрятать. Такому не до «антисоветской агитации». На другом снимке красивая, спокойная девочка. Скоро она почувствует, что в мире, ее окружающем, сын за отца отвечает, даже если он дочь. На долгие годы она усвоит, что ее парта последняя, как и место в жизни, и школу менять бесполезно. И двор пустеет, стоит только выйти. И высшее образование не для нее (в семье бухгалтера, а это была не слабая ступень в социальном лифте тех лет, лишь Раузе удалось окончить университет, уже после реабилитации отца). И, вообще, кушать нечего «в связи с потерей кормильца» по формуле умника из райсобеса. Ее детские впечатления оказались настолько сильными, что, даже став уже взрослой, став матерью, она боялась навлечь беду на собственных детей. Поэтому молчала.
Характерная деталь: дед С. А. Губайдуллиной тоже был муллой. Он был одним из организаторов «Общества мусульман-прогрессистов», для этого специально ездил в Петербург, встречался с премьером России С. Ю. Витте. Тогда казённые средства выделялись только русским школам, и новая организация взяла на себя все заботы о финансировании просветительства среди мусульман. После 1917 года почти вся его семья тоже была репрессирована, они долго жили в ссылке на Аральском море. Ида, сестра С. А. Губайдуллиной, так описывает это время: «Детские годы запомнились по страху, в котором постоянно пребывали наши родители. О причинах страха мы могли только догадываться, в доме о прошлом родителей разговаривать было не принято»59.
Из разговора Камиль понял, что мама ничего не забыла. Он чувствовал ей тяжело дается их разговор, и уже хотел прервать его. Но мама опередила.
Словно что-то для себя решив, она вдруг прочитала стихи. Наизусть.
Юату60
В памяти моей твой образ дышит
Пламенем горящих карих глаз.
Мне бы «этием»61 хоть раз услышать,
И не плакать, дочка, как сейчас.
Помню, как меня ты обнимала,
Чуть скучая перед каждым сном.
Издали завидев, подбегала,
Когда шел с работы я в наш дом.
Скоро я вернусь, пройдут ненастья.
Захлебнувшись счастьем на бегу,
Ты взлетишь стремглав в мои объятья,
Обниму я сильно, как смогу.
Будет жизнь нам новой милой сказкой.
Братику, сестричке, маме, всем.
Наполняясь радостною краской,
Жизнь веселой станет насовсем.
Ты начнешь учиться очень скоро,
Силу в новых знаньях обретешь.
В них создашь надежную опору
Ты себе, и в жизнь легко пойдешь.
Я приеду, привезу отсюда
Всем гостинцев. В новый туесок
Положу подарки, ягод груду,
Чем богат Путмянский наш лесок.
Ну, пока, пора и мне прощаться.
В срок недолгий здесь я остаюсь.
Мне с делами надо разобраться:
Вот закончу, и домой вернусь.
Помни, дочка, ты не одинока.
Не тревожь печалью сироты
Душу, обнаженную до срока.
Папа жив, он любит так, как ты.
Папа жив, он полон светлых планов,
День и ночь он думает о вас.
Он приедет, поздно или рано
Только чуть попозже, не сейчас.
Разгони все мысли про несчастье,
Лучше вспомни ситец, что дарил.
Сшей себе из ситца, дочка, платье.
Всем скажи: мой папа так просил.
Знаешь, ты мне снилась в эту ночку.
Лучезарный взгляд развеял тьму,
И увидев маленькую дочку,
Стало легче сердцу моему.
В снах своих дочурку обнимая,
И без снов все мысли лишь о ней,
Сколько дней, томясь, я здесь скучаю
По тебе. О, свет судьбы моей!
Ты сестру Раузу и Сайдаша
В пухленькие щечки расцелуй,
Чтобы жизнь счастливой стала ваша
Ну, прощай, кызым, и не горюй!
Эти стихи Камиль услышал впервые. Его дед написал их в тюрьме. Он хотел успокоить свою дочь. А девочка не подозревала, что их разделяли 700 метров: от места, где жила семья, до «Черного озера»62, где держали ее отца, 1400 шагов. Полвека спустя, Исхаков не раз будет в этом здании на Дзержинского, 19 у своего друга Александра Гусева, начальника УФСБ РФ по республике Татарстан.
Среди моих знакомых тоже немало казанских чекистов, на счету которых имеются конкретные результаты, действительно важные для безопасности страны. Но на их плечи давили грехи «стариков». Служебный кабинет одного из них большого чекистского начальника располагался там же, где когда-то сидел замнаркома НКВД ТАССР, а потом была следственная часть наркомата. Он искренне рассказывал, что в тех стенах «тени прошлого» ощущались почти реально: 3 декабря 1937 года в этом кабинете во время допроса умер от паралича сердца Шамиль Усманов63. Другой товарищ «из знающих» на особом, старо корпоративном сленге так и объяснил: «забили табуреткой». Деда Камиля могли допрашивать там же. От внутренней тюрьмы, где его, скорее всего, расстреляли, осталась дверь одной из камер, обитая железом. В назидание потомкам ее сохранили в ведомственном музее. Уже в 2000-е годы здание бывшего НКВД сгорело. Что повлияло на такой итог, остается догадываться. Есть тут что-то сакральное. Может быть, нам повезло, и тот огонь, пожравший ад, был очистительным? Хотя стены, конечно, ни в чем не виноваты.
Уходя на фронт, Муса Джалиль, памятник которому Исхаков видел из окон своего кабинета в здании городской мэрии на Площади 1-го Мая, тоже оставил своей дочери стихотворение. Как эти два отцовских послания похожи по духу.
Ты прощай, моя умница,
Погрусти обо мне.
Перейду через улицу,
Окажусь на войне.
Если пуля достанется,
Тогда не до встреч.
Ну, а песня останется,
Постарайся сберечь.
Наверное, неслучайно сам Камиль, унаследовав пристрастие деда Абдуллина Газиза Гарифовича к стихам, любил Джалиля. Ну, а песню, которая осталась «маленькому Вдохновению» от ее отца, она тоже постаралась сберечь. Теперь ее будут знать все Исхаковы.
Женский след
Хочу обратить внимание читателя на ту «молоденькую односельчанку», которую взял в жены Ибрагим, прадед Камиля, и которая стала матерью его деда Абдуллы. К слову, разница в возрасте была у них за 30 лет. Ведь это та самая Бибисайда, указанная в документе Института истории, прабабка Камиля, через которую к Исхаковым пришел «ген Байки». Благодаря этой девчушке, которая, к сожалению, прожила всего 28 лет, все, кто были в роду Исхаковых после Абдуллы и будут еще, стали членами «общей семьи» великого сподвижника Чингисхана. Натурально «Шерше ля фам»64, только вариант татаро-монгольский. Вообще «женский след» играет важную роль в семье Исхаковых. Жена, две дочери и две внучки, это испытание для мужчины, а для Камиля его самый ближний круг, без чего никакая родословная не состоятельна в принципе.
Ну, и как тебе живется в таком «малиннике»? поинтересовался я у Камиля.
А ты спроси у Фании Хасановны, Камиль был явно не расположен комментировать эту тему, ему было все ясно и так.
Но Фания к моей просьбе отнеслась серьезнее.
Как-то на страницах одной из казанских газет появилась статья «Женщины в жизни мэра», начала она. Я, естественно, «напряглась», и тут же давай читать написанное.
Неужели приревновала?
А как же?! Фания улыбнулась. Ты сам журналист, знаешь, как присочиняют. Пойди потом разберись, что и как.
Оказалось, что в той статье было просто написано, что у казанского мэра жена, две дочери, да еще и внучка родилась Карина.
И как он только справляется с вами один?
Ну не знаю, что и сказать, глаза Фании заиграли веселыми искорками. Восьмого марта ему приходится «трудно».
Камиль, который сидел рядом, стал проявлять интерес к нашему разговору. А Фания, будто не замечая его, продолжила:
Весь этот день он не выходит из нашей кухни. Праздничное меню «от Камиля» жареная картошка и яичница.
Теперь Камиль заерзал «чисто конкретно».
Но никого вниманием не обделит, всем приготовит праздничные подарки, довольная собой, закончила Фания.
Потом, наедине, Фания призналась:
Для меня дороги все его подарки. Но один особенно. Когда я родила вторую дочку, нашу Альбиночку, Камиль подарил золотые сережки. Самые первые в моей жизни.
От первого лица.
Исхакова Фания Хасановна:
« Дом моей тети находился на улице Меридианной, где жил Камиль. Так что бегали мы с ним по одним савиновским болотам, не подозревая о существовании друг друга. А заметила я Камиля уже в университете. Запомнила его по стихам так он их замечательно читал. Когда познакомились в райкоме, он влюбился в меня с первого взгляда. Сначала я старалась не воспринимать уж близко к сердцу его чувства. Но он ухаживал красиво дарил мои любимые розы. Я все переживала, как быстро они осыпались. Я была одной из первых невест в длинном свадебном платье. В то же время не носили одежду длиной ниже колен. Наряд, за которым я ездила в Москву, Камиль забраковал. Но зато где-то умудрился купить совершенно обалденный и страшно дефицитный тогда трикотин белый с серебристыми блестками. До сих пор хранит тайну его приобретения. А мама Камиля сшила мне платье»65.
Совпадение: дед Камиля одно время работал бухгалтером в Раифской детской колонии. А в числе воспитанников был будущий папа Фании Хасан. Он рано осиротел. Девяти лет ушел пешком из родной лаишевской деревни Кабан. Жил с подростками в люке на площади Вахитова в Казани: рядом проходила теплотрасса, и зимой там было не так холодно. Дабы прокормиться, торговал папиросами поштучно на углу Кирова. Где и был «взят» чекистами. Тогда по всей стране отлавливали беспризорников, и отправляли их в детские колонии. Среди советских педагогов был популярен А. С. Макаренко, который занимался такими ребятами, в 70-е годы я изучал его наследие в пединституте. В Раифе Хасан случайно познакомился с будущей мамой Камиля, ей было всего 5 лет. Девочка купила хлеб и несла его, большую по тем голодным дням драгоценность, домой. Но колонисты отобрали хлеб. Ильхамия заплакала. «Не плачь, я верну твой хлеб», сказал Хасан. Он прогнал хулиганов и проводил девочку. Когда Камиль пришел свататься к Фание, Хасан и Ильхамия узнали друг друга.
Я уже упоминал, что Камиль и Фания поженились, будучи комсомольскими работниками. Огромные глаза комсомолки с чертовщинкой истинно казанской искрились на фоне копны волос. Завистливые подруги называли их «гривой». А для окружающих они были «оружием массового поражения», ибо без особых усилий со стороны хозяйки напрочь выносили мозг всем без исключения мужчинам, когда-либо видевшим ее. Только его, камилевы «усы» пробились к сердцу красавицы. Исхаков «зачистил» всех поклонников, самоуверенных и поначалу задиристых. Многомесячная битва происходила на моих глазах, включая совсем уж ортодоксальные варианты. Однажды вечером нас с Камилем даже «встретили» у подъезда Фании. До сих пор не пойму: мне то, что там было надо? Однажды один «кадр» пригласил Фанию на танец. Он не догадывался, что с Камилем все серьезно: