Европейского или американского обывателя, воспитанного на «культуре вины», на мифе о змее-искусителе, где в одном названии сразу запечатлелись и ужас, смешанный с отвращением перед скользким гадом, и презрение к провокатору, на основополагающем для библейской морали понятии «плотского греха», такое отношение к сексу надолго выбивает из колеи, заставляя мучиться бессмысленным вопросом: «А нормальные ли люди, эти японцы вообще?»
Интересно, что сами японцы, впервые соприкоснувшиеся с христианством довольно давно, в XVI веке, поначалу эту реакцию во внимание не приняли и проигнорировали важность многочисленных сексуальных запретов далекой для них европейской культуры. Лишь позже, в Новое время, отсчет которого довольно точно можно начинать с буржуазной революции в Японии в 1868 году, они весьма рьяно принялись выполнять нравственные рекомендации христианства, усваиваемые в комплекте с набором западных новшеств вроде ношения европейской одежды или строительства линкоров. Но, как и многое в Японии, это была лишь видимость, картинка, которую японцы показывали иностранцам, чтобы не выбиваться из ряда «просвещенных» наций, не казаться дикими носителями животных устоев.
Многие исследователи сравнивают потребность японцев в сексе с необходимостью выполнения лишенных сакрального налета и какой-либо романтики физиологических функций организма, да и автору этой книги опрошенные молодые японцы чаще всего заявляли, что «секс это что-то вроде чистки зубов, только значительно реже». На первый взгляд это выглядит шокирующе, но всё не так однозначно. Ведь в соответствии с традиционными географическими и религиозно-мифологическими представлениями японцев сама их страна результат не чего иного, как божественного соития высших сил, она поистине Страна божественного секса, пусть и сакральность эта сугубо японская, практичная, без придыхания.
Синто исходит из святости природы и богоугодности всего, что в ней есть, в том числе и плотской любви а как иначе? Сами по себе синтоистские боги и богини были просты и понятны, а их желания естественны для древних жителей архипелага. «Кодзики» и «Нихонги» недвусмысленно разъясняют: боги устроены, как люди. Высшие существа активно используют разницу в строении своих тел к взаимному удовольствию: влюбляются, сходятся, изменяют, отбивают возлюбленных иногда близких родственников и родственниц, рожают острова, других богов и людей. Плотского греха, да и какого-либо другого в этом деле просто нет и быть не может. Поэтому само собой разумеется, что бесчисленным поколениям японцев казалось поистине варварским, идущим против воли богов, провозглашение дозволенности только супружеской любви, да к тому же только для продолжения рода. То же самое касалось и иных запретов в сексуальной жизни, принятых у европейцев, боги-ками занимались любовью не только плодотворно, но и практически без моральных ограничений. Хотя кое-какие тонкости в этом деле существовали и в самые древние, легендарные времена. Чтобы понять, какие именно, стоит обратиться к истокам к Первому свитку «Кодзики» «Запискам о деяниях древности» (712 год н. э.): «Тут все небесные боги своим повелением двум богам Идзанаги-но микото и Идзанами-но микото: Закончите дело с этой носящейся [по морским волнам] землей и превратите ее в твердь, молвив, драгоценное копье им пожаловав, так поручили.
Потому оба бога, ступив на Небесный Плавучий Мост, то драгоценное копье погрузили, и, вращая его, хлюп-хлюп месили [морскую] воду, и когда вытащили [его], вода, капавшая с кончика копья, сгустившись, стала островом. Это Оногородзима Сам Собой Сгустившийся остров»[2].
Эти строки, рассказывающие о сотворении Японских островов, при желании легко можно истолковать в сексуальном контексте. Многие так и делают: слишком уж говорящей кажется им фраза о драгоценном копье и падающих с его кончика каплях. Не исключено, что их предположения обоснованы, однако столь же многочисленные профессиональные японоведы настроены в этом вопросе довольное скептично и считают, что речь идет всего-навсего о некоем драгоценном, богато украшенном волшебном копье небесного происхождения.
При известном воображении позицию первых разделить нетрудно: загадочные звуки «хлюп-хлюп» («кооро-кооро» в японском произношении), странное небесное копье, да еще богато украшенное, что само по себе уже наводит на мысль о сопоставлении с широко известным китайским образом «нефритового стержня», и в завершение таинственные капли, порождающие жизнь Сомнения в целесообразности такого подхода закрадываются, когда читаешь «Кодзики» не кусками, а в целом: сексуальные сцены здесь отнюдь не редкость, но изображены они значительно проще и примитивнее, как будто нарочно не оставляя простора ни для каких позднейших фантазий: «На этот остров [они] спустились с небес, воздвигли небесный столб, возвели просторные покои. Тут спросил [Идзанаги] богиню Идзанами-но микото, свою младшую сестру: Как устроено твое тело?; и когда так спросил Мое тело росло-росло, а есть одно место, что так и не выросло, ответила. Тут бог Идзанаги-но микото произнес: Мое тело росло-росло, а есть одно место, что слишком выросло. Потому, думаю я, то место, что у меня на теле слишком выросло, вставить в то место, что у тебя на теле не выросло, и родить страну. Ну как, родим? Когда так произнес, богиня Идзанами-но микото Это [будет] хорошо! ответила».
Комментарии к этому фрагменту кажутся излишними это классика японского эротического жанра. Здесь и описание тел богов они человекоподобны, то есть понятны людям, здесь и мотивация инстинкта, до сих присущего японцам: раз есть, что и куда вставить, раз это не считается греховным (ведь греха нет!) и никак не наказывается, то почему бы и не вставить? Логичное продолжение в таком случае объясняет и быстрое охлаждение после нескольких подобных «проверок», не сопровождаемых каким-либо чувством, кроме любопытства, происходит естественное переключение интереса на другие объекты и цели. Удовлетворение получено, тема закрыта. Но для христианской морали это шок: Землю создает не единый творец, а два божества, супружеская пара, воспринимающая соитие не как нечто постыдное и греховное, а наоборот как космическое созидание. «Это будет хорошо!» говорят друг другу вдохновленные идеей совместного секса Идзанаги и Идзанами и соединяют впадинки и выпуклости, на радость потомкам. Впервые знакомясь с подобными мифами, европейцы, «открывавшие» Страну солнечного корня, естественно, были смущены и озадачены. Сегодня нам, имеющим доступ к сказаниям о сотворении мира самых разных народов: шумеров, древних египтян, античных греков, японские кажутся необычными, экзотическими, но вряд ли шокирующими. А каково было людям, воспитанным на библейских историях, в католических традициях?! Да и протестанты, думаю, не смогли с ходу понять, как к этому относиться.
Отдельный интерес представляет вопрос с употреблением термина «младшая сестра» (по-японски имо), но в те времена он использовался и для обозначения жены, и для, собственно, сестры[3]. Последовавшее затем хождение богов вокруг небесного столба, подробно описанное в хронике, символизировало совершение супружеского обряда и исчерпывающе говорит нам о намерениях божественной пары: человеческих, с точки зрения европейцев, божеских, по мнению японцев: «Тут бог Идзанаги-но микото произнес: Если так, я и ты, обойдя вокруг этого небесного столба, супружески соединимся, так произнес. Так условившись, тут же: Ты справа навстречу обходи, я слева навстречу обойду, произнес, и когда, условившись, стали обходить, богиня Идзанами-но микото, первой: Поистине, прекрасный юноша! сказала, а после нее бог Идзанаги-но микото: Поистине, прекрасная девушка! сказал, и после того, как каждый сказал, [бог Идзанаги] своей младшей сестре возвестил: Нехорошо женщине говорить первой, так возвестил. И все же начали [они] брачное дело, и дитя, что родили, [было] дитя-пиявка. Это дитя посадили в тростниковую лодку и пустили плыть. За ним Ава-сима Пенный остров родили. И его тоже за дитя не сочли».
Написанный чуть позже «Нихонги» (720 год н. э.) вносит в данный эпизод существенное уточнение: Идзанаги и Идзанами хотели близости то есть и по этой версии желание соития было нормальным для богов, а следовательно, и для людей, но они не знали, как это делается. Естественно, на помощь пришла матушка-природа, что целиком согласуется с натуралистичным смыслом культа синто: «И они [боги Идзанаги и Идзанами] хотели совокупиться, но не знали, как это делается. И тут появилась трясогузка, которая начала подрагивать хвостом. Увидев это, боги освоили это искусство и обрели путь соития».
Обратите внимание на слова «искусство» и «путь» японцы раннего Средневековья сразу поставили секс на уровень не постыдного занятия, как это произошло в христианской Европе, а высокого искусства, учиться которому можно всю жизнь, на уровень Пути. И учеба не заставила себя ждать, начавшись с анализа ошибок: «Тут два бога, посоветовавшись, сказали: Дети, что сейчас родили мы, нехороши. Нужно изложить это перед небесными богами, так сказали, и вот, вместе поднялись [на Равнину Высокого Неба] и испросили указание небесных богов. Тут небесные боги, произведя магическое действо, изъявили свою волю: Потому нехороши [были дети], что женщина первой говорила. Снова спуститесь и заново скажите, так изъявили. И вот тогда спустились обратно и снова, как раньше, обошли тот небесный столб. Тут бог Идзанаги-но микото, первым: Поистине, прекрасная девушка! произнес, после него богиня Идзанами-но микото, жена: Поистине, прекрасный юноша! произнесла. И когда, так произнеся, соединились, дитя, которое родили, [был] остров Авадзи-но-хо-но-са-вакэ».
Идея о том, что «небесный столб», вокруг которого следует обойти супружеской паре, прежде чем зачать ребенка, есть не что иное, как гигантское (или, по крайней мере, очень большое) изображение или статуя фаллоса, вовсе не принадлежит современным тайным эротоманам. Известный специалист по японским мифам Хирата Ацутанэ выдвинул эту гипотезу еще в прошлом веке, опираясь на исследования фаллических культов, до сих пор сохранившихся в японской провинции, да и не только в ней. Его коллега Мацумура Такэо соглашался с ним и добавлял, что хождение вокруг столба-фаллоса являлось в древней Японии частью брачного обряда, совершаемого с целью увеличить плодовитость семьи, укрепить жизненную силу. Интересно, что незадолго до того, как Идзанаги и Идзанами решили экспериментальным путем удовлетворить свой интерес, божественным образом явились и другие высшие существа, в числе которых находилась и некая «младшая сестра» по имени Икугуи-но ками богиня таящего живую жизнь столба. Но самое интересное все-таки было в том, что боги сразу определили, кто все-таки должен сказать «А», а кто «Б», кто «первичнее», а кто «вторичнее», наконец, кто в семье главный.
Богиня-женщина Идзанами, восхищенная богом-мужчиной Идзанаги, не смогла сдержать слов восторга: «Поистине, прекрасный юноша!» Идзанаги ее не поддержал: «Нехорошо женщине говорить первой», но все же согласился соединиться с ней как выяснилось, только для того, чтобы утвердиться в своих сомнениях. Первый ребенок оказался «дитем-пиявкой». Комментаторы «Кодзики» и «Нихонги» считают, что речь идет о ребенке, либо родившемся без рук и ног или без костей, либо парализованном в любом случае это явное описание какого-то генетического уродства (так же как и «пенный» остров Авасима нельзя понять: пена это суша или море), ставшего результатом того, что женщина заговорила первой и первой призналась мужчине в своих симпатиях к нему. Идзанами нарушила божественный порядок вещей, ее инициатива стала несчастливым предзнаменованием и привела к беде. Практически все исследователи японской древности отмечают, что в словах Идзанами и во всем этом конфликте выражена основополагающая идея о главенстве мужчины и подчиненном положении женщины в японском обществе. Скорее всего, именно такие патриархальные отношения царили в Японии времен сотворения «Кодзики», и они не сильно изменились до сегодняшнего дня. При предельно простом отношении древних японцев к самому половому акту общественные устои уже тогда четко определяли, кто должен говорить первым, кто в доме хозяин и когда можно рожать детей.
В дальнейшем при подсчете потомков богов «неудачные дети» вроде ребенка-пиявки или острова Авасима в число детей не включались; все подобные «наследники» были рождены до «оформления» брака, то есть до повторного хождения вокруг «небесного столба», как это произошло, например, с отвергнутым островом Оногородзима он родился из капель соли. «Правильные», «оформленные» боги рождались «правильным путем» об этом свидетельствует описание появления сына Идзанаги и Идзанами бога огня, при рождении которого было опалено лоно Идзанами, после чего она заболела и вскоре умерла.
Высший уровень стриптиза
В «Кодзики» на многочисленных примерах не только раскрываются истоки отношения японцев к сексу, там же повествуется и о легендарных прообразах некоторых современных элементов японской эротической культуры, включая любимый жителями Японии стриптиз. Один из самых знаменитых эпизодов «Записей о деяниях древности» с уже привычной нам натуралистичностью изображает богоугодность прилюдного раздевания и в чем-то оправдывает будущую некоторую склонность части японцев к эксгибиционизму и вуайеризму, абсолютно естественную, впрочем, в условиях средневекового японского быта.
Вот как выглядел результат конфликта между божественными братом богом ветра и его не менее почитаемой сестрой прародительницей японского императорского рода богиней-солнце великой и священной Аматэрасу оо-ми-ками: «бог Хая-Суса-но-о-но микото Великой Священной Богине Аматэрасу оо-ми-ками сказал: Мои намерения чисты и светлы. Потому рожденных мною детей нежных женщин я получил. Так что, само собой, я победил, так сказав, в буйстве от [своей] победы, межи на возделанных полях Священной Богини Аматэрасу оо-ми-ками снес, [оросительные] каналы засыпал.
А еще в покоях, где отведывают первую пищу, испражнился и разбросал испражнения.
И вот, хотя [он] так сделал, Великая Священная Богиня Аматэрасу оо-ми-ками, [его] не упрекнув, сказала: На испражнения похоже, но это братец мой бог, наверное, наблевав спьяну, так сделал. А то, что межи снес, каналы засыпал, это, наверное, братец мой бог, землю пожалев, так сделал, так оправдала [его], но все же его дурные деяния не прекращались, а стали еще безобразнее. В то время, когда Великая Священная Богиня Аматэрасу оо-ми-ками, находясь в священном ткацком покое, ткала одежду, что положена богам, [бог Суса-но-о] крышу тех ткацких покоев проломил и небесного пегого жеребчика, с хвоста ободрав, внутрь бросил.
Тут небесные ткачихи, увидев это, испугались, укололи себя челноками в тайные места и умерли.
И вот тогда Великая Священная Богиня Аматэрасу оо-ми-ками, увидев [это], испугалась и, отворив дверь Амэ-но-ивая Небесного Скалистого Грота, укрылась [в нем]. Тут вся Равнина Высокого Неба погрузилась во тьму, в Тростниковой Равнине Серединной Стране повсюду темень стала. Из-за этого вечная ночь наступила»
Обратим внимание на два момента: отношение богини к своему буйному брату, фактически лишившему ее земли урожая и нагадившему в покоях сестры: скорее всего, бог ветра был пьян, а к пьяным в Японии со времен богини Аматэрасу соответствующее трогательное отношение. И лишь когда Суса-но-о нарушает покой небесных ткачих, оскверняя их покои нечистым животным (в Японии, как и во многих других странах, все, что связано с мясом, кровью, выделкой шкур, считалось нечистым), Аматэрасу выходит из себя. Перед этим небесные ткачихи, доказывая чистоту помыслов, лишают себя жизни, проткнув ткацкими челноками «тайные места», скорее всего по мнению японских комментаторов, матку. В «Нихонги» в рассказе об эпохе правления легендарного императора Судзин мы находим еще одно упоминание о подобном, сугубо женском способе самоубийства. Принцесса Ямато-тотопи-момосо-бимэ-но микото, бывшая оракулом бога Омоно-нуси, стала его супругой. Но бог приходил к ней только по ночам, а принцессе, любопытной, как и все женщины, очень хотелось увидеть его при дневном свете: «Сказала [как-то] своему супругу Ямато-тотопи-мо-мосо-бимэ-но микото: Никогда не видно тебя днем, и я так и не могу узреть твоего священного лика. Прошу тебя, побудь подольше. Мечтаю я, чтобы ты позволил мне нижайше лицезреть твою прекрасную наружность при свете дня. Великий бог рек ей в ответ: Доводы твои веские. При дневном свете я войду в твою шкатулку для гребней. И прошу тебя, не пугайся моей наружности, так молвить соизволил.