***
После Томска мы жили в селе Ирбейское Красноярского края. Я училась во втором классе, когда папу госпитализировали в инфекционное отделение с диагнозом Гепатит А, желтуха. Согласно процедуре, всех членов семьи больного следовало также обследовать. У мамы и братьев все было хорошо, а вот белки моих глаз врачам показались подозрительно желтыми, и меня положили в то же отделение. Предварительные анализы не подтвердили желтуху. Вернее, они оказались неоднозначными, так как полностью болезнь также не отрицали. На всякий случай меня решили изолировать ото всех. Заведующая отделением, которая была также женой главного врача ЦРБ, освободила свой кабинет, и для меня там поставили койку. Мама приходила меня проведать каждый день. Лежала я в больнице довольно долго, и все это время врачи безуспешно пытались подтвердить или опровергнуть диагноз Гепатит А. До сих пор неизвестно, переболела я им или нет.
Вены у меня с детства очень тонкие и плохо просматриваются, а для анализов брали кровь из вены. Поэтому чуть ли не через день в шесть часов утра, когда я еще спала, в мою палату являлись две или три медсестры и начинали меня мучить. Меня спросонья сажали на стул лицом к спинке, прислонившись к которой, я продолжала спать. А медсестры тем временем обследовали мои руки и искали вены. Если удачная вена не находилась, то часто брали кровь из кисти или ступни. Это было очень больно, мои руки и ноги были в синяках, но я уже так устала от всех этих процедур, что мне хотелось только одного: чтобы меня оставили в покое и дали поспать. С горем пополам взяв кровь, меня осторожно укладывали в постель, где я забывалась сном до того момента, когда санитарка приносила завтрак.
Ну какой может быть завтрак в больнице? Конечно же, манная каша, которую я терпеть не могла, как и все, что заварено на молоке, и само молоко в чистом виде. Но я была послушной девочкой, или пыталась схитрить, чтобы казаться таковой. Поэтому, как только закрывалась дверь за санитаркой, я активными движениями мешала кашу в тарелке, пока она из гладкого блина не превращалась в кучу взъерошенных комков. Так создавался вид, что я хоть немножко поела. Потом выпивала чашку сладкого чая и ждала маму, которая приносила мне домашний творог, смешанный со сметаной и вареньем, и другие вкусности. Чтобы не скучать в больнице, папа захватил с собой оба тома романа «Война и Мир» Толстого и перечитывал их. Иногда он читал для меня целые главы из книги, в основном романтического характера. А еще он с удовольствием зачитывал мне фразы на французском языке (папа в школе проходил французский) и просил меня попробовать перевести. У меня, конечно же, не получалось, но потом, когда папа разжевывал мне фразу по словам и объяснял смысл, я улавливала какую-то связь с другими языками или находила внутреннюю логику. Возможно, этот первый опыт знакомства с иностранным языком сделал меня лингвистом в будущем.
В детстве я очень любила играть в «больничку». Еще бы, когда оба родители яркие примеры. Я обладала коллекцией разных мензурок, пробирок, шприцов, приспособлений, а еще кучи врачебного бумаготворчества: бланков анкет, справок с печатями, и прочее, и прочее. Лежа в больнице, я самозабвенно вела истории болезней для всей нашей семьи и вымышленных персонажей. Аккуратно заполняла анкеты, а потом ежедневно вписывала данные по температуре, анализам и другое. Папа выписался раньше и приходил проведать меня под окно, и мы разговаривали жестами. Окно невозможно было открыть из-за поздней осени. Чтобы не отстать в школе, я также ежедневно выполняла домашние задания и читала учебники. Как раз тогда начали проходить таблицу умножения. Сначала я ее с энтузиазмом учила, но, дойдя до шестерки и семерки, мой пыл поугас. Помню, как папа, стоя за окном, спрашивал меня, выучила ли я таблицу. Я утвердительно кивала головой, и он начинал спрашивать меня. «Шестью семь?» Я артистично закатывала глаза, якобы пытаясь вспомнить. «Сорок шесть», подсказывал папа. «Да-да», радостно кивала я в ответ. Лицо папы становилось серьезным: «Соси, учи таблицу умножения». И он уходил. Вернувшись домой из больницы, я обнаружила в нашем сарае большого теленка. Так как я и папа полгода должны были соблюдать диету, которая исключала свиное мясо, то приобрели теленка, которого в скором времени пустили под нож.
В Ирбее папа записался в автошколу, чтобы получить водительские права. Интерес его возник, когда друг предложил прокатиться на своем мотоцикле. Друг посадил папу на мотоцикл, объяснил, как заводить и ехать. Папа завел машину и стал накручивать круги по двору. Через минут пять он решил затормозить, но вспомнил, что не спросил, как это делается. Папа стал кричать: «Как мне остановится?», но друг не слышал его через звук мотора и пожимал плечами. Пришлось папе ездить по кругу, пока бензин не кончился. Наконец автошкола закончена, права получены. Папа приобрел бэушный мотоцикл, который чаще ремонтировал, чем эксплуатировал. Мне было шесть лет, и молочные зубы стали выпадать. Обнаружив очередной шатающийся зуб, я подошла к маме: «У меня зуб шатается». «Иди, папе скажи», ответила мама. Она знала, что папа сегодня дежурный, и у него находятся ключи от стоматологического кабинета. «Папа, у меня зуб шатается», подошла я к папе, измазанному мазутом. «Который? Покажи!», ответил папа, оторвавшись от работы. «Вот этот», сказала я, широко разинув рот. Что-то дернулось у меня в ротовой полости. Я от удивления захлопнула рот. Папа держал мой зуб плоскогубцами, которыми за секунду до этого скручивал гайки на мотоцикле. Я радостно схватила зуб и побежала к маме. «Папа вырвал мне зуб», весело поведала я маме. «Как это вырвал? Чем?», сказала мама, выглядывая во двор. Увидев улыбающееся лицо папы, она открыла окно и закричала: «Гевик, ты что, с ума сошел? У тебя же плоскогубцы не стерильные». «Не волнуйся, Рога джан, ничего не будет. Я аккуратно», прокричал в ответ папа. Мама только всплеснула руками и погладила меня по голове.
***
В Ирбее новогодние елки устраивали в детском саду, в школе, в музыкальной школе, в поликлинике для детей медработников. И везде неизменно наш папа был Дедом Морозом. У него были костюм, шапка и посох, а мама тщательно пудрила его усы и бороду, пока они не становились белыми. Однажды, за два дня до Нового года, папа находился в командировке. Пришел он на железнодорожный вокзал, а на кассе ему сказали, что билетов нет. Реалии советской жизни. Папа без настроения сел на скамеечку и стал думать, как ему быть. Перспектива оказаться на Новый год вне дома его абсолютно не устраивала. Посидев немного, он вдруг вспомнил. Побежал снова к кассе, просунул голову в окошко и произнес: «Девушка, мне обязательно нужно сегодня уехать. Ведь я Дед Мороз. Я не могу детей оставить без подарков». Кассирша взглянула на папу: точно Дед Мороз. Она выдала ему билет, и папа приехал домой, как и планировал.
Через пару лет ему надоела положительная роль Деда Мороза, и он сменил имидж. Папа стал разбойником, который вместе с Бабой-Ягой крал у Деда Мороза Снегурочку. И вот пришли мы на новогоднюю елку в музыкальной школе. Слышу, как несколько девочек шушукаются у меня за спиной. Одна из них говорит: «А я знаю, кто будет Дедом Морозом». Мне самой стало любопытно, я повернулась и спрашиваю: «Кто будет Дедом Морозом?» А эта девочка делает удивленные глаза: «Как, разве не твой папа?» На этой елке был еще один смешной момент. Севада тогда был маленьким, и мама кормила его грудью. Она тоже с нами пришла и сидела весь вечер на скамейке с Севадой на коленях. И каждый раз, как только выключали свет, Севада принимал горизонтальную позу и хватался за мамину грудь. Он думал, что раз свет выключили, то пришло время поесть и уснуть.
Нам очень нравились новогодние елки и длинные праздники. И в Ирбее, и в Томске мы получали уйму подарков и конфет. В Томске кроме детсадов и школ, новогодние елки шли в спортивно-концертном комплексе, а билеты приносили и мама, и папа с работы. Там каждому ребенку выдавали картонную коробку с изображением на новогодние темы, полную всяких разных сладостей. Мама все конфеты, полученные на новогодних праздниках, высыпала в большую белую эмалированную кастрюлю, и они заполняли ее полностью. Конечно же, в первую очередь съедались шоколадки, а уже потом остальные конфеты. Но их было так много, что практически до конца марта у мамы всегда были карамельки к чаю в заветной белой кастрюле.
Но самым волшебным на Новый Год была елка: настоящая пушистая и душистая елка из тайги. Обычно она была такой высокой, что приходилось срезать снизу, и все равно она доходила до потолка. Елка приятно пахла хвоей, мама доставала коробки с елочными игрушками. Сначала папа проверял и вешал гирлянду из разноцветных лампочек, а потом мы все помогали маме украсить нашу красавицу-елку. Для новогодних представлений мама каждый год шила нам новые костюмы, используя свою фантазию и умения на полную катушку.
Помню, когда мы вернулись в Ереван, и на Новый год взрослые стали ставить дома искусственную елку, я испытала шок. Я думала, что елки бывают только настоящими, как у нас в Сибири. Хотя, эту же искусственную елку ставили до нашего отъезда в Сибирь, но я об этом не помнила. Наши рассказывали, что когда нам с Гором было 2-3 года, дядя Гагик играл в новогоднем представлении в кинотеатре «Россия». Он договорился с мамой и папой, что после представления они отведут нас за кулисы, где мы можем увидеться с Дедом Морозом. Дома мама и бабушка тайно собрали для нас новогодние подарки от Деда Мороза, вложив туда мандарины, конфеты и гату. И вот посмотрели мы спектакль, приходим за кулисы к Деду Морозу, рассказываем стишки, он вытаскивает из своего мешка наши подарки и вручает нам. Мы с Гором радостные такие, рассматриваем подарки и говорим: «Ой, а здесь гата точно такая, как наша бабушка печет».
Еще помню, что на Третьем участке на нашем балконе по внешней стороне рос виноград. Дедушка попросил соседа под нами поднять лозу от его виноградника и протянул ее вдоль всего балкона. Часть поспевших кистей дедушка не срезал, а паковал их в бумажные пакеты и завязывал сверху. И на Новый год у нас на столе был свежий виноград.
Вспоминая папину неизменную бороду, перед глазами сразу же возникает картинка: 1986 год, я возвращаюсь из школы. Захожу в наш подъезд. Поднимаюсь по лестничному проему и между первым и вторым этажом вижу мужчину, который спускается мне навстречу. На нем папина одежда: темно-коричневые брюки и желтая рубашка с такой же темно-коричневой кокеткой. Я знаю точно, что это папина одежда, так как ее сшила моя мама, и второго такого экземпляра нет. Кроме того, на ремне у мужчины висит металлический брелок-тигр и цепочка от карманных часов, которые тоже принадлежат моему папе. Но самое удивительное, что мужчина не мой папа. Я просто остолбенело смотрю на него, а мужчина смотрит прямо мне в глаза и прячет в уголках губ хитрую улыбку. Я с сомнением в голосе выдавливаю: «Папа?!» Теперь он уже не скрывает улыбку. Папа сбрил бороду и усы и стал совершенно другим человеком. Ничего странного, что я его не узнала, ведь с самого рождения я видела его исключительно с растительностью на лице. Теперь папа выглядел намного моложе, а я до сих пор уверена, что борода очень сильно старит мужчин.
***
Наш папа пьет только в хорошей компании: на свадьбах, днях рождениях, при встрече с друзьями. Но когда мы приехали в Сибирь, он сразу понял, что с русскими пить мало не удастся. Если выпить рюмку, то потом отказ выпить еще не будет приниматься ни при каких условиях. Поэтому всегда всем и везде папа говорил, что он водку не пьет. Коллеги папы на вечеринках шутили: «Ну вот опять мы все напьемся, а Григоряны будут сидеть и смотреть на нас трезвыми глазами». Но папа никогда и не страдал из-за того, что не пил он не любитель. Но как и с любым мужчиной, с нашим папой тоже случались «пьяные» истории. Правда, не в Сибири, а в Ереване.
В городе Мегри, откуда родом дедушка Ваник, жил его родственник по имени Армо. В молодости он учился в Ереване и жил у нас дома, возился со мной и Гором, когда мы были совсем мелкими. Даже попки нам мыл, в отличие от папы. Младший брат Армо Ашотик часто перед Новым годом приезжал в Ереван, чтобы продать на рынке мегринские сухофрукты, и останавливался у нас дома. И вот конец декабря, Ашотик приехал утром, повез свой товар на рынок и вернулся вечером домой. У папы в тот день была встреча с коллегами, и вернулся он домой навеселе. Нанэ спала на диване, но папа не заметил, что ребенок спит, и стал настойчиво предлагать Нанэ конфету. Когда после третьей попытки Нанэ никак не среагировала, папа поднял удивленные глаза и произнес: «Не хочет». И тут его взгляд уткнулся в Ашотика. «Аштоштик?!», произнес папа заплетающимся языком. Ашотик промолчал. «Аштош Аштош-тик», сделал новую попытку папа. Мы еле сдерживались, чтобы не засмеяться. Тут в комнату вошла мама и увела папу спать. «И часто ваш папа напивается?», с ужасом в голосе спросил Ашотик. Ему показалось, что это стандартная ситуация в нашем доме.
В другой раз мы уже жили в 17-ом квартале, и Ашхен бабо жила с нами. Папа снова возвращался поздно ночью домой навеселе после удавшейся вечеринки. Он шел с автобусной остановки до нашего дома, а это минут 10-15 ходьбы. В кармане он нес конфеты для нас, детей. И вдруг, почти дойдя до дома, он резко остановился, как будто молния ударила: «Я же своей теще конфеты не купил». Папа повернул обратно, дошел до перекрестка и приобрел в круглосуточно работающем магазине любимые карамельки Ашхен бабо. Вернувшись домой, он вручил конфеты бабо со словами: «Вот, мама джан, специально для тебя купил», и пошел спать. Утром мама возилась на кухне с завтраком. К ней подошла бабо и стала ей выговаривать: «Рога джан, почему ты не позволяешь своему мужу почаще пить?» Обалдевшая мама обернулась к своей маме: «В смысле?», удивление замерло на ее лице. «Гевик вчера выпил и купил мне конфеты. Если бы он почаще пил, то мне бы чаще гостинцы приносил», пояснила бабо.
Однажды моя коллега по заводу «Кока-Колы» во время разговора сделала безапелляционное заявление:
Все хирурги алкоголики.
Я с удивлением уставилась на нее:
Что за ерунду ты несешь? Мой папа хирург, и он не то что не алкоголик, а вообще пить не любит. И я знаю многих непьющих врачей и хирургов.
Нет, Соси, ты не понимаешь. Хирург это такая специфическая профессия. Они видят столько тяжелых случаев, смертей, невозможно это все пережить, если не расслабляться алкоголем.
Нет, мой папа не такой.
Значит, твой папа смерти не видел, выдала второе свое убеждение упрямая девушка.
Я промолчала. Самое бессмысленное занятие пытаться убедить в чем-то человека, не желающего тебя слышать. Как бы я хотела, чтобы мой папа не видел ни одной смерти
***
В 1986 году мы всей семьей вернулись в Армению. Папа и мама закончили ординатуру, набрались опыта в больницах Ирбея и Томска. Думали: вот и все, вернемся на Родину, поступим на работу, будем лечить больных, растить детей и радоваться жизни. И не будет больше этой вечной тоски по родной Армении. Но впереди было всего два года спокойной жизни. Да, тоски уже не было, но родина позвала своих сыновей защитить ее, и мой папа не мог остаться в стороне.
В феврале 1988 года началась резня в Сумгаите, а затем в Баку. Армяне убегали из Азербайджана, оставив свои дома и все нажитое, в одних тапочках и домашней одежде. Забивались в самолеты, как в переполненный автобус, летели стоя. Они спасали свои жизни и жизни своих детей, оплакивая тех, кого спасти уже не удалось. В Ереване начались митинги. Народ требовал самостоятельности Арцаха и отделения его из состава Азербайджанской ССР. Азербайджанцы, живущие в Армении, тоже покинули Армению, хотя их никто не резал и не угрожал. На родине дедушки, в Мегри, у него был старинный друг азербайджанец Джумшут. Они дружили чуть ли не с детства. Джумшут был хорошим человеком и настоящим другом, родился и вырос среди армян и никогда не испытывал враждебных чувств. А в 1988 году уехал в Азербайджан и, по слухам, стал одним из лидеров антиармянского движения