Недоросли. Холодные перспективы
Виктор Некрас
Недоросль молодой дворянин, не достигший совершеннолетия и не поступивший еще на государственную службу.
«Толковый словарь русского языка»под редакцией Д. Н. Ушакова
Ныне, присно, во веки веков, старина,
И цена есть цена,
и вина есть вина,
И всегда хорошо, если честь спасена,
если другом надёжно прикрыта спина.
Владимир ВЫСОЦКИЙ
© Виктор Некрас, 2023
ISBN 978-5-0059-5698-9
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Глава 1. Вразнобой
1
На промороженных окнах от печного жара протаяли прозрачные озёрца, в которые косо падали длинные блики солнце поворотило к западу, и скоро эти блики повернутся и станут не косыми, а прямыми, станут ещё длиннее, дотянутся и до жарко натопленной изразцовой печи.
Окна были высокие, почти в человеческий рост, с тяжёлыми переплётами карельской берёзы, и в каждом стёкла размером с лист бумаги in quartro1.
Влас стоял коленями на стуле, опершись на выгнутую спинку локтями, задумчиво шевелил ступнями и безотрывно глядел в проталину на окне, прижимаясь лбом к окуржавелому стеклу. Лоб леденило холодом привычное ощущение. Стёкла у Иевлевых были не самого лучшего качества, чуть мутноваты, там и сям тронулись желтизной, а кое-где и прозеленью, но широкий простор заснеженного залива разглядеть было можно.
Отсюда, с Коломны, вид на залив и так был хорош, а иевлевский дом ещё к тому же стоял у самой набережной, и от морских (морских, да и всё-таки морских!) ветров его чуть прикрывали только три сосны на песчаном откосе, сами изогнутые от постоянного ветра.
Кто-то протяжно вздохнул около самого уха, Влас медленно повернул голову.
Венедикт.
Веничка.
Что там? таинственным шёпотом спросил кузен, заинтересованно кивая в окно. Власу понадобилось всего мгновение, чтобы понять, что кузен иронизирует. Ну и правильно ишь, гость, уставился в окно и в ус не дует.
Он нехотя повернулся спиной к окну и уселся на стуле, забросил ногу на ногу, качнул носком штиблета.
Нет, ну правда, Влас, Венедикт чуть надулся, упал на соседний стул, толкнул помора в бок. Чего ты там увидал такое?
Море, нехотя ответил Смолятин. Теперь ему и самому уже казалось дивно эва, моря не видал, что ли? Видал и не таково, как эта Маркизова лужа, настоящее море! Видел, простор какой?
Льды, всё ещё непонимающе сказал Венедикт.
Ну да, кивнул Влас. На Белое море наше похоже. У нас от крыльца в Онеге, бывало вот такой же вид открывался и льды, и торосы, и далеко-далеко на льду полынья, а около неё словно пятнышко серое нерпа подышать вылезла, свинья водяная только льды белые-белые, а здесь немножко зеленью отливают
Голос его дрогнул, чему помор сам несказанно удивился видимо, всё же стосковался он по дому. Впервой так надолго из дому уехал хаживал и на Матку, и на Грумант, и в норвеги, только ни разу дольше трёх месяцев не доводилось, да и постоянно рядом свои, знакомцы были, которых знал с малолетства. А сейчас он в Питере уже больше полугода, а из своих знакомцев, которые поморской говоркой умеют только брат Аникей, да и тот больше по-здешнему изъясняется. Да и сколько ты его видел, того брата-то за полгода? Два раза, да и те на последний месяц пришлись, на декабрь.
Тоскуешь? всё так же и тихо и понимающе спросил вдруг Венедикт, и Власа мгновенно охватило сразу два противоречивых чувства.
Сначала словно чем-то тёплым прошлось по душе, вот-вот и слёзы на глазах появятся, так, словно кто-то родной рядом возник и по голове погладил. Впрочем, если подумать, то так и есть Венедикт-то как-никак родня. Но думать не хотелось ничуть.
Потом, сразу вслед за первым злость. Да что этот мальчишка (пусть даже и ровесник, а всё равно сопляк!) о себе воображает?! В море не бывал, на кулаках с другими кадетами и то побиться робеет а туда же, в утешители лезет!
Но прихлынуло волнами и тут же ушло. Мгновенно. Спряталось где-то в глубине, затаилось, словно палтус в песчаном дне.
Венедикт, видимо, всё же что-то почуял, чуть отодвинулся даже, глянул настороженно. Влас выдавил из себя улыбку должно быть, подействовало, поверил кузен.
Или не поверил. Но понять это ни тот, ни другой уже не успели.
Дверь распахнулась с треском, обе филёнки стукнули о стены, и в комнату вбежали две девчонки в одинаковых платьях тёмно-голубого батиста с кружевами и рюшками, с шиньонами2 в тёмно-каштановых волосах обе были похожи на Иевлева.
Близняшки.
Остроносые, лица как миндальный орех, карие глаза, ямочки на щеках. И не отличишь, только одна чуть ниже ростом и черты лица тоньше и мельче.
Сёстры Венедикта, Наташа и Соня. Натали и Софи, как они представились при знакомстве, но тут же исправились и назвали русские имена, как только мать Венедикта сделала строгое лицо.
Ага! звонко выкрикнула Наташа, старшая (Власу втайне уже сообщили, что она старше на четверть часа), та, у которой черты лица покрупнее и ростом повыше. Нашли! Вот вы где, братцы!
Нет, жаловаться было не на что помора Иевлевы приняли как своего, так, словно давно забытый родственник воротился после долгой отлучки (тем более, что в какой-то мере так оно и было). У Власа даже возникло странное чувство досады на материну гордость и чего было дичиться столичной родни?! Хотя в глубине души он, конечно, понимал чего. И сам, пожалуй, был таким же, как и Аникей. Мало ли что там когда-то прадед Ванятка Рябов женился на дочери капитан-командора? Мужик есть мужик, а дворяне есть дворяне. Как на Дону когда-то говорили не водись жиды с самарянами, а казаки с дворянами. Однако вот же встретились, и всё хорошо.
Девчонки сразу же окрестили его «братцем» Влас не возражал. Братец так братец, тем более что обе эти егозы живо напомнили ему и дом, и Иринку. Таскали за руки по дому, не пускали в комнату Венедикта, куда кузен несколько раз порывался его затянуть. Потом всё же затянул вот. И тут на Власа накатило в окно поглядеть.
Однако близняшки и здесь их нашли.
Матушка велела передать, что ждёт всех к столу через час, сказала, посмеиваясь, Софи несмотря на недовольство мадам Иевлевой, Влас всё-таки звал кузин их французскими именами. Про себя звал, но не сомневался, что язык не повернётся звать их иначе и в глаза. Тем более, что и Венедикт звал сестёр так же.
Натали, Софи, просительно сказал Венедикт из-за его спины. Девочки весело переглянулись и одновременно рассмеялись.
Уходим, уже уходим, дорогой брат, тонко пропела Натали, делая насмешливый книксен. Как же, понятно, у вас тут мужские тайны
Близняшки вновь расхохотались и скрылись за дверью.
Идём, Венедикт неловко прикоснулся к плечу кузена, словно хотел его подтолкнуть перед собой, но не решился. Нет, Веничка, не меняешься ты, вздохнул про себя Влас, подчиняясь и шагая ближе к книжному шкафу.
И через мгновение забыл обо всём остальном.
Корешки книг потёртые и новенькие, матерчатые и кожаные. Буквы позолоченные и посеребрённые, тиснёные и рисованные киноварью.
А богато живёшь, кузен, не удержался Влас, с завистью сказал, разглядывая книги.
Их было не так уж и много, десятка три, но разве это мало для того, у кого на столе никогда больше двух-трёх книг не бывало, и то чужих, взятых на время. Только истинный книголюб поймёт это завистливое чувство.
Несмело протянул руку, коснулся корешков кончиками пальцев.
Вот Пушкин «Руслан и Людмила», «Бахчисарайский фонтан» и «Цыганы» карандашные рисунки, плотный картон переплётов и матерчатые корешки.
Вот Гомерово сказание «Илиада», перевод Ермила Кострова, новиковское издание 1787 года.
Вот «Путешествия в некоторые отдалённые страны мира в четырёх частях: сочинение Лемюэля Гулливера, сначала хирурга, а затем капитана нескольких кораблей», ехидная, остроумная и желчная книга, написанная сто лет назад англиканским священником Джонатаном Свифтом. Влас никогда раньше не держал её в руках, но много раз слышал о ней от лейтенанта Завалишина, и потому сразу узнал по корешку, стоило только прочитать первые слова названия. Николай Иринархович отзывался о «Путешествиях» со сдержанным восхищением, а вот отец Власа, послушав, его, хмуро попросил лейтенанта не смущать незрелый разум мальчишки. Впрочем, Влас, подслушав случайно отцов разговор с офицером, немедленно пообещал себе при случае найти и прочитать эту книгу.
Да ты не туда смотришь, с лёгкой досадой сказал кузен, лёгким толчком поворачивая голову Власа влево. Сюда глянь.
И вправду!
Помор глянул и чуть не задохнулся.
Сэр Вальтер Скотт собственной персоной, прошу любить и жаловать.
«Пуритане». «Чёрный карлик». «Легенда о Монтрозе». «Гай Мэннериг».
И рядом английские издания, ещё не переведённые в России.
«Rob Roy». «Ivanhoe». «The Pirate». «Quentin Durward».
О боже, только и смог выговорить Влас под довольный смех Венедикта. Какое сокровище откуда?
У меня батюшка служит по дипломатической части, пояснил кузен, блестя глазами. Выписал из Англии через своего давнего знакомца.
Влас в ответ только длинно и прерывисто вздохнул.
Я из них только «Пуритан» читал, да ещё отрывки из «Айвенго» в журнале каком-то, забыл название, сказал он, глядя на полку расширенными глазами.
Ну вот теперь и почитаешь, засмеялся Венедикт довольно. Хоть и сегодня вечером, и в ответ на удивлённый взгляд Власа сказал решительно. Я с матушкой уже поговорил незачем тебе на ночь глядя в корпус невесть как добираться, попразднуешь Рождество с нами, да и заночуешь у нас, а с утра вместе и поедем.
Отец Венедикта Иевлева оказался неожиданно малосимпатичным и остро напомнил Смолятину Кащея Бессмертного из сказок бабки Анисьи, отцовой матери именно таким Влас себе Кащея всегда и представлял худой, да так, что страшновато, кожа на угловатом костистом лице в обтяжку, высокие залысины от лба, тяжёлая, гладко выбритая челюсть. Черепаховые очки с толстыми стёклами нависают над прямым носом, а тёмно-лиловый сюртук обвисает на тощем теле, словно мужичья рваная рубаха на огородном пугале так и кажется, что вот дунет ветер и взовьются полы сюртука, захлопают на ветру парусом с оборванными шкотами3.
Голос Иевлева-старшего неожиданно оказался ему под стать скрипучий и пронзительный.
Сильвестр Иеронимович, представился он, пожимая Власу руку. Пожатие было крепким, хотя и рука оказалась такой же костлявой, как и лицо. По деду назван, вашему прадеду, стало быть. А к вам как обращаться, родственник?
Влас, чуть стеснённо пробормотал помор, гадая, как разговаривать с новой роднёй Иевлев-старший ему остро не понравился. А ведь его теперь, пожалуй, дядей величать придётся.
А по отчеству? улыбка Сильвестра Иеронимовича тоже была малоприятной, тонкие губы растягивались словно гуттаперчевые в почти прямую линию, да и доброжелательства в голосе было маловато.
Логгинович, Влас кашлянул, медленно обретая спокойствие. Только ни к чему это, Сильвестр Иеронимович, я ведь вас намного младше, вполне будет достаточно, если вы станете обращаться ко мне по имени.
На столе у Иевлевых красовался жареный гусь с яблоками, точно такой же, какие стояли на столах и в Корпусе, только здешний гусь был раза в полтора побольше, к тому же в корпусе Власу от гуся достался только крыло (правда мяса на нём было вдосталь), а сейчас перед ним на тарелке красовался сочный кусок гусиного окорока, и коричневые шкварки на коже исходили ароматным паром. Хлеба тоже было вдосталь, и чёрного, и белого, посреди стола красовалось большая фаянсовая супница, из-под сдвинутой крышки которой тянуло знакомым ароматом тройная налимья уха, тут же опознал Влас знакомый запах. И почти тут же перед ним очутилась глубокая миска с этой ухой янтарные лужицы жира окружали крупные куски беловатого рыбьего мяса и перья жареного лука.
По-простому едят, порадовался про себя Влас, берясь за серебряную ложку. Страх подумать, что было бы, кабы перед ним на столе оказался сложный столовый прибор из полутора десятков ножей и вилочек, который ему как-то довелось видеть в обеденной комнате адмирала Карцова. Откуда ж ему, поморскому мальчишке, знать, что с теми вилками и ножиками делать, как держать, да когда именно в ход пускать.
Ел Иевлев-старший так же, как и выглядел чопорно и угловато двигаясь, деревянно тянул ко рту ложку с ухой. Опрокинул серебряную чарку домашней кедровой настойки («ради праздника и нового знакомства»), уколов Власа неприятным взглядом, отчего кадет съёжился и едва не отложил ложку, прожевал кусок гуся, выпил ещё и, промокнув губы тонкой батистовой салфеткой, поднялся из-за стола.
Благодарю, хозяйка, церемонно склонил он голову в сторону жены, которая, к изумлению Власа, смотрела на него едва ли не с обожанием. Прошу у всех прощения, но мне надо работать. Рад был познакомиться с новой старой роднёй
Он вновь уколол Власа неприятным взглядом и удалился из столовой, шаркая и чуть прихрамывая.
Не понравился тебе отец? в голосе Венедикта прозвучали одновременно сдержанная усмешка и едва заметная обида.
Влас промолчал.
В спальне царил полумрак, за окном едва слышно шуршала позёмка, а в углу на тябле (божнице, напомнил себе Влас местный выговор) едва тлела масляная лампада, бросая длинные дрожащие тени на стены, обтянутые цветной тканью.
Офицерскую складную кровать принёс для Власа из кладовки лакей видно было, что он недоволен чудачеством молодого господина, благо в доме нашлась бы для гостя и целая свободная комната, но Венедикт упёрся: «Влас будет ночевать у меня!», за что Смолятин был ему только благодарен окажись он один в чужой комнате и вовсе тоска бы взяла. Недовольство недовольством, но ни единого недовольного слова лакей сказать всё-таки не посмел.
Ты не думай, что он вот такой, голос Венедикта чуть дрогнул. Нелюдимый там или чёрствый ну да, сначала можно и так подумать. Только он на своей службе едва не в первых. А хромает от того, что маму во время наводнения спасал вроде как вот вы с товарищами нашего эконома и профоса. Ногу ему бревном подбило
Власу стало стыдно.
Ведь не зря же говорят не суди людей по внешности. Он накрепко зажмурился, радуясь, что лампада едва светит, и Венедикту не разглядеть его лица.
А тебе он и вправду рад, судя по голосу, Иевлев улыбался. Влас молчал, и Венедикт, приподнявшись на локте, спросил. Ты спишь, что ли?
Влас молчал, стараясь, чтобы его дыхание было как можно ровнее.
Пусть думает, что я сплю.
2
А вы удивительно хорошо знаете русский язык
Пан Адам Мицкевич мельком глянул в окно (с серого питерского неба косо несло крупными хлопьями снег обычная рождественская непогодь) и, невольно поёжась, снял с вешалки плотную дорожную шляпу с широкими полями. Покосился на башенные напольные часы в углу тёмный орех, чиппендейловская резьба (ангелы и единороги), фигурные бронзовые стрелки в стиле барокко, готическая цифирь на посеребрённом циферблате.
Юзек! позвал он, невольно повышая голос. Невзорович на выкрик пана Адама чуть вздрогнул, но не изменил позы мальчишка сидел на высокой укладке, подобрав ноги в мягких домашних туфлях-бабушах.
В дверь просунулась кудлатая непокрытая голова густые усы и короткая, стриженая борода, глаза цвета старого ореха, прямой нос с едва заметной горбинкой. Кроме того, можно было видеть тёмную от загара шею и едва заметно засаленный ворот рубахи под тёмно-зелёным сюртуком.
Юзек, наконец-то, раздражённо бросил пан Адам. Кофры готовы?
Ещё несколько минут, пане, терпеливо ответил Юзек, чуть кланяясь. Он равнодушно скользнул глазами по сидящему на укладке Глебу а чего ему удивляться, когда он вчера сам отворил дверь перед этим мальчишкой, который в последние полтора месяца с именин пана Адама стал в этой квартире своим человеком. Да и постель вчера для этого мальчишки готовил тоже он. Никак не могу самый большой кофр закрыть
Голова камердинера скрылась за дверью.
Вы всё-таки уезжаете, пан Адам? вопрос был простой вежливостью, Глеб ещё с прошлого визита знал о намерении Мицкевича уехать, правда, поэт в тот раз так и не сказал, куда он едет.