* * *
Писать о Давиде Бурлюке просто и одновременно сложно.
Просто потому, что, спасаясь от забвения, сам он многократно описывал детали своей биографии. Стремление описывать свои достижения не стало манией, но было близко к этому. Он не только записывал сам свою родословную, описывал годы учёбы, выставки, в которых участвовал, своих многочисленных знакомых, но и настойчиво просил всё это делать свою жену, Марию Никифоровну, сестру Людмилу и сыновей (оба сына не покладая рук переводили на английский письма, статьи и стихотворения Бурлюка, а рукопись Никифора стала основой первой части книги Кэтрин Дрейер, первой большой биографии Бурлюка). 37 лет, с 1930-го по 1967-й, Бурлюки выпускали в Америке журнал «Color and Rhyme» («Цвет и рифма»), который стал бесконечной одой самим себе. Журнал не был предназначен для продажи они дарили его друзьям, коллегам, коллекционерам, рассылали в десятки музеев и библиотек по всему миру.
Изучая архивные документы, рукописи, письма Давида Давидовича, порой создаётся впечатление, что он делал автобиографические наброски чуть ли не каждую свободную минуту. В этом есть, безусловно, множество плюсов и один большой минус. Заключается он в том, что во многих таких описаниях Бурлюком, сознательно или несознательно, совершены ошибки. В отделении правды от вымысла и состоит главная трудность биографа. Нет, безусловно, легко определить преувеличения, когда, например, он называет сам себя профессором и пишет о том, что знал в совершенстве древние языки (греческий и латынь) и французский с немецким (аттестат из Одесского художественного училища говорит об обратном). Это преувеличения очевидные. Немного сложнее, но тоже вполне возможно разобраться с датами, которые «отец российского футуризма» часто путал. А вот что действительно сложно, так это определить правдивость фактов, изложенных в письмах, которые касаются, например, его отношений с друзьями и знакомыми. Красноречивый пример этому краткая история отношений Бурлюка и Есенина, или, например, его отношения с Николаем Рерихом. Он мог бросать Толстого с «парохода современности», а после писать о нём восторженную поэму. Но этим Бурлюк и интересен. Он ярок, шумен, противоречив.
Писать воспоминания он начал в Америке. Оторванность от родины, от друзей, необходимость начинать всё сначала, вновь доказывать своё превосходство, свою исключительность, свой талант не могли не ранить его. Он ведь был не только художником. И не только поэтом. Он был трибуном, лидером, оратором. Организатором и менеджером, в конце концов. И вот вся его аудитория осталась за океаном. Пусть эта аудитория не всегда принимала его благосклонно, не всегда понимала, часто откровенно смеялась, но не замечать масштаба личности Бурлюка и его несомненные дарования она не могла. Его имя стало нарицательным, оно олицетворяло новое часто скандальное в искусстве того времени. Его знали, кажется, все.
И вдруг всё изменилось. В Америке, в которую он так хотел попасть, он был на первых порах обычным художником, одним из многочисленных искателей счастья в стране, куда все приезжают именно за этим. Бурлюк хотел рассказать американской публике о себе и одновременно добиться того, чтобы его не забыли на родине. Поэтому многочисленные биографии, сборники, журналы «Color and Rhyme» это тот самый «нерукотворный памятник», та бесконечная сага о самом себе, которая и была призвана решить обе эти задачи. И даже больше доказать самому себе и своим близким, что он чего-то стоил.
Читая письма и записи Бурлюка, испытываешь огромное удовольствие от погружения в среду, в которой он существовал. Дружелюбный и общительный, Бурлюк знал, казалось бы, всех и вся. Благодаря его воспоминаниям не только воссоздаёшь для себя эпоху, но узнаёшь много нового обо всем известных людях. Маяковский, Каменский, Ларионов, Хлебников, Кручёных, Репин, Серов, Горький, Есенин, Евреинов, Сологуб, Рерих, Судейкин, Филонов, Ильф с Петровым Обо всех он написал, и в его записях друзья, знакомые и коллеги часто открываются с новой, неизвестной, неожиданной стороны.
* * *
Свою так и оставшуюся неопубликованной книгу об отце младший сын Бурлюка Никифор назвал «Первый хиппи». Это очень точное название. Футуристы, даже дожившие до преклонных лет, так и остались вечными юношами, прекрасными, вдохновенными энтузиастами. Интеллектуал Бурлюк, серьёзный «папа» Бурлюк до последних дней оставался живым и даже забавным. Возможно, футуризм это некая прививка вечной молодости. Безусловно, далеко не все элементы философии хиппи применимы к Бурлюку, но внутреннее стремление к свободе, аполитичность и даже лозунг «Make love, not war» вполне. По крайней мере вторая его часть. Давид Бурлюк был убеждённым пацифистом, а после сорока лет стал даже вегетарианцем.
Давид Бурлюк прожил долгую и счастливую жизнь. А началось всё в глухой провинции, на хуторе Семиротовщина, в Харьковской губернии жарким летом 1882 года.
Часть первая
Россия
Глава первая
Истоки
Родовое гнездо
Давид Давидович Бурлюк родился 9 июля (21-го по новому стилю) 1882 года на хуторе Семиротовщина вблизи села Рябушки Лебединского уезда Харьковской губернии. Хутор, состоявший из трёх домов, находился в семи верстах от Рябушек, расположенных неподалёку от города Лебедина, являющегося сегодня районным центром украинской Сумской области.
Дедушка художника, Фёдор Васильевич, выделил сыну и невестке после их свадьбы небольшой участок; там и родился первенец. К сожалению, дом, в котором родился будущий «отец российского футуризма», не сохранился Семиротовщину ещё в 1970-х оставили последние жители во время ликвидации так называемых «неперспективных хуторов». В Рябушках ещё живут старожилы, которые помнят, где именно на хуторе стоял дом Бурлюков там сейчас небольшая роща.
«Здесь никогда не могло образоваться крупное поселение местность очень неудобная. Степь, покрытая перелесками в этой части своей изрезана глубоченными оврагами. Вода имеется только на дне оных, а таскать её, если жильё высоко, сами знаете неудобно. Чернозёмистая почва урожайная; хотя и косогориста, да прадедами уже взрыхлена была. Старинные дубы, видевшие Петра, кое-где дотянули свои ветви до наших дней. Нередко бывало, что малороссиянин земледел, потомок вольной Сечи Запорожской, прожёвывая вареник, находил железом меча своего перекованного на рало старинное шведское ядро.
Само имя Семиротовщина овеяно синеватой дымкой баталий Карловых. Семь шведских рот были окружены в ловушке глубоких оврагов и, разметав свои чугун и силы, сложили когда-то здесь скандинавские кости», писал Давид Бурлюк в своём «Автобиографическом конспекте Отца Российского Футуризма Лестница лет моих», опубликованном им же самим в сборнике «Давид Бурлюк пожимает руку Вульворт Бильдингу» уже в Америке, в 1924 году.
Когда Бурлюк писал о «малороссиянинах земледелах», потомках вольной Сечи Запорожской, он писал о своих предках, для которых Рябушки стали «родовым гнездом». Семь ветвей могучего генеалогического древа Бурлюков жили в Рябушках, живут Бурлюки там и сейчас.
«На месте, где ныне стоит слобода Рябушки и самая церковь, так рассказывают старожилы, жил когда-то хутором один только крестьянин по фамилии Рябушка и на всём пространстве рос огромный дубовый и берёзовый лес, а внизу по течению реки Ольшаной был луг. Остатки всего этого видны ещё и поныне» это фрагмент из «Историко-статистического описания Харьковской епархии», изданного в Москве в 1857 году. Метрические книги по слободе Рябушки начали вести с 1772 года; к концу XIX века в Рябушках было 228 крестьянских дворов, по состоянию на 1912 год жило 2964 человека. Бурлюки, Ревы, Домашенки, Древали, Дремлюги, Желизные, Калюжные, Зубки большие семейные кланы, жившие в Рябушках. Кроме Семиротовщины, недалеко от Рябушек были и другие хутора: Грушевый, Костев, Ляшков, Пушкарёв, Курилов.
Рябушкинские селяне жили очень похоже около пяти десятин земли, небольшая хата-мазанка, конь или корова, необходимый инструмент; выращивали пшеницу, рожь, мололи их на мельницах, принадлежавших самым зажиточным; занимались садоводством, пчеловодством, различными ремёслами. Четыре раза в году в Рябушках проходили ярмарки.
Память о почти идиллической обстановке украинского села по крайней мере именно такой она представлялась ребёнку сохранилась у Бурлюка на всю жизнь. Он писал в «Лестнице лет моих»:
«Первые впечатления жизни, оставшиеся в памяти, всегда маленькое, детское. Конечно, мать, отец, обстановка деревенского дома, лужа в воротах (угроза чистеньким костюмчикам материнской гордости); собака, могущая вспрыгнуть на крышу скотного двора; благоуханный сад с речушкой (что твоя Амазонка!); сумасшедший во дворе соседа. И отец, охотящийся на волков.
Первые картины природы, такие лучезарные, столь прекрасные, когда глаза смотрели, обоняние было девственным, а каждая пора трепетала, впивая благословенный воздух Украины.
От 1885 года я помню. Был у меня и друг тех детских лет. Имя ему было Прошка. Спутник моих первых блужданий по садам, где барвинок ранил впервые сердце юного художника».
А вот описание усадьбы Анания Васильевича Бурлюка, родного брата деда Давида Давидовича, Фёдора Васильевича:
«Мне приходилось в юности бывать в этой усадьбе, когда уже всё стало там в упадок приходить. Но и то можно было ещё вообразить обеспеченность и зажиточность, с какой жили вольные казаки Украины в прежние времена, имея в балках усадьбы любовно обстроенные пасеки, полные роями несущих мёд пчёл, а на прозрачных ручьях и речонках мельницы, что под сенью верб серо-зелёных с пенным шумом вращали своими чёрными, как раки, колёсами, чтобы далеко в степь разнести сладкий, тёплый запах муки, смолотой уже из нового, оправдавшего надежды урожая. Крепостное право на Украине менее корни пустило и не так бросалось в глаза, не так обездолило народ. Много жило на Украине потомков недавних запорожцев вольных, чьи роды избегли отвратной участи крепостной зависимости».
Гнездо Бурлюков было в Рябушках. «Все селение Рябушки, где жил и живёт род Бурлюков, состоит из многочисленных отпрысков одной и той же фамилии», писал Давид Бурлюк, несколько преувеличивая, как это часто бывало.
«Весь род, Бурлюковский, сидит на земле лишь потомки прадеда Василия Бурлюка, разбогатевшего на пасечном деле (причём сие богатство дед Фёдор Васильевич зело увеличил, скупая леса разорявшихся в 70-х годах прошлого века окружающих помещиков), рассеялись по свету».
А это правда.
Укоренённость рода Бурлюков в земле, красота и изобилие украинской природы окажут влияние на всё дальнейшее творчество Давида Давидовича. Удивительно, но выходец из провинции сумел стать одним из лидеров нового искусства, с мнением которого считались многие. Примечательный эпизод описывает Бенедикт Лившиц в первой же части первой главы своего прекрасного «Полутораглазого стрельца» когда художница Александра Экстер впервые привела к нему домой Бурлюка:
«Он сидел, не снимая пальто, похожий на груду толстого ворсистого драпа, наваленного приказчиком на прилавок. Держа у переносицы старинный, с круглыми стеклами, лорнет маршала Даву, как он с лёгкой усмешкой пояснил мне, Бурлюк обвёл взором стены и остановился на картине Экстер. Это была незаконченная темпера, intérieur, писанный в ранней импрессионистской манере, от которой художница давно уже отошла. По лёгкому румянцу смущения и беглой тени недовольства, промелькнувшим на её лице, я мог убедиться, в какой мере Экстер, ежегодно живавшая в Париже месяцами, насквозь француженка в своём искусстве, считается с мнением этого провинциального вахлака».
В Бурлюке было много удивительного.
Интересная деталь с датой рождения Давида Давидовича в пересчёте на новый стиль есть определённая путаница. Собственно, путаница в датах дело для Бурлюка обычное, в своих многочисленных воспоминаниях и письмах он часто ошибался, и чем позже были сделаны записи, тем больше в них ошибок. И вот, уже в Америке, Давид Бурлюк стал упоминать дату своего рождения как 22 июля по новому стилю, в то же время как дата рождения по старому стилю, 9 июля, оставалась в его записках неизменной. 22 июля фигурирует во всех поздних каталогах его выставок, эта же дата указана в первой фундаментальной биографии Давида Давидовича, написанной американской художницей, галеристом, коллекционером Кэтрин Дрейер. Биография была опубликована в США в 1944 году, и первая часть, в которой описан российский период жизни Бурлюка, написана в соавторстве с младшим сыном Давида Давидовича, Никифором (Николаем). Нет никаких сомнений в том, что Никиша, как всегда называли его родители, просто перевёл на английский то, что написал и продиктовал ему отец.
В своём последнем, так и не отправленном письме американскому художнику Эдварду Хопперу Бурлюк писал:
«Дорогой мистер Хоппер брат (сиамский) по году и дню рождения 22 июля 1882 года» Хоппер действительно родился 22 июля 1882 года. Разница лишь в том, что в США к моменту его рождения давно уже действовал григорианский календарь, и дату рождения не нужно было пересчитывать. Вероятнее всего, Давида Давидовича подвёл в вычислениях маленький, но важный нюанс в XIX веке разница между юлианским и григорианским календарём составляла 12 дней, а в XX веке уже 13 дней. Так что и сестра Людмила, написавшая по просьбе Бурлюка воспоминания о их общем детстве, в которых была такая фраза: «в 1882 году, 22 июля, в 5 часов вечера родился первенец, будущий Отец Российского Футуризма, наименованный в честь родителя Давидом», тоже ошиблась в дате.
В биографии Бурлюка нас ждёт ещё много сюрпризов.
Родословная
Свой род Давид Бурлюк вёл от хана Батыя. Ни много и ни мало.
В 1957 году, приехав в Прагу и встретившись после долгого, почти сорокалетнего расставания с сёстрами Людмилой и Марианной, он попросил Людмилу, старшую из сестёр, написать о предках рода Бурлюков.
Давид Бурлюк и сам неоднократно записывал свою биографию уже после переезда в Америку в многочисленных тетрадках, на бланках пароходных компаний во время трансатлантических путешествий, в записках сёстрам. Он словно опасался, что всё это никому не нужно и будет забыто. «Инстинкт эстетического самосохранения» двигал им, он должен был непременно остаться в памяти потомков. Но о хане Батые написала именно Людмила. Воспоминания её под названием «Фрагменты семейной хроники» опубликованы в 48-м номере журнала «Color and Rhyme»:
«Предки отца были выходцы из Крыма, потомки хана Батыя. Бурлюки отличались большим ростом, возили соль из далёкого Крыма и занимались торговлей скота, оберегая его от разбойных людей, для чего требовались зоркий глаз и неутомимые ноги. Бесконечная степь, ковыль
В 17 веке один из Бурлюков со своими подручными, Писарчуком и Рябушкой, покинул селение Бурлюк (Цветущий сад) на реке Альме в Крыму.
Переселенцы обосновались в длинной и уютной балке с заливными левадами (луг) в Лебединском уезде и деревня стала называться Рябушки по имени старшего переселенца.
В Крыму на упомянутой реке Альме в настоящее время советской властью основан колхоз, носящий наименование Бурлюк.
При Екатерине 2-ой этим пришельцам, вольным людям, предложили службу в царской армии, за что в обмен было обещано дворянство. Казаки отклонили сделку и остались вольными без дворянства».
Удивительные строки! Создаётся впечатление, что Давид Давидович попросил сестру отнести их род к кому-то из великих ну не мог «отец российского футуризма» происходить из простого рода!