За этими играми уже следуют александрийские Птолемейи. Причём надпись III века до Р. Х. свидетельствует, что власти Теспий, города, традиционно курировавшего беотийские Мусейи, в соответствии с пожеланиями (очевидно, сопровождавшимися щедрыми дарами) царя Птолемея и царицы Арсинои (неизвестно, каких именно), реорганизуют агоны (BCH XIX, nr. 3, p. 326327; nr. 4, p. 328). То есть, речь идёт об обратном влиянии на древнее святилище александрийских новообразований. Примерно с этого времени, вплоть до правления сыновей императора Константина Великого, в долине Муз накапливается уникальный архив на мраморных плитах, содержащий подробную информацию обо всех состязаниях. В списках участников, примерно в равных пропорциях, представлены рапсоды (IG VII, 1760), авлеты (IG VII, 1760; Syl.
3
3
3
3
3
Победы спортсменов тут же воспевались поэтами. Беотиец Пиндар, включённый филологами Александрийского Мусея, собравшими его литературное наследие в семнадцати книгах, в канон девяти величайших поэтов-лириков, посвящает свои эпиникии (победные песни) победителям Олимпийских, Истмийских, Пифийских, Немейских игр, сравнивая спортсменов с древними героями. Поэт, который, напомним, получил вдохновение на Геликоне, где, во время сна, пчёлы принесли мёд в его уста (Vita Pind., 2), постоянно обращается к Музам «прекраснокудрым» (Olymp., VII, 92), «сладостно дышащим» (Olymp., XIII, 24), восседающим на «сияющих престолах» (Op. cit., 99), а свои песни именует «мудрыми дочерьми Муз» (Nem., IV, 23), или же «колесницей Муз», догоняющей колесницу возницы-победителя (Isthm., VIII, 6162).
Пиндару вторит его младший современник и соперник в мусических агонах Вакхилид Кеосский, также занесённый александрийцами в канон девяти поэтов. Он взывает то ко многим, то к одной «многоголосой» Музе (Dith., 20c. Hieron., 1c, 4). Победителю в беге колесниц он вручает в виде песни «сладкое приношение Муз» (Olymp., V, 1c, 4), а победителю в беге «бессмертный, нерукотворный памятник Муз» (Isthm., X, 1a, 1112).
Служителей Муз равно привлекали как совершенные тела спортсменов, так и правильные ритмичные движения, совершаемые ими при выступлениях. Они отчасти были подобны танцевальным движениям, высшим типом которых мыслился ритуальный танец самих Муз. Подобного совершенства на Земле можно было достигнуть не одними лишь каждодневными упражнениями, но и обязательными обращениями к божествам. И не только в молитвах и посредством жертвоприношений. Специфика языческих религий, как известно, заключалась в непреложной вере в то, что боги и богини имеют созерцаемые телесные воплощения. Даже для Демокрита и его последователей живущие во внешних мирах божества, хотя они и не вмешиваются в дела нашего мира, являют нам свои бессмертные тела, сложенные из нерасцепляющихся атомов, чтобы мы стремились хоть как-то, отдалённо, походить на них. Пифагорейцы и платоники, мыслящие наш мир несовершенным, «отягощённым» материей воплощением высшего мира чисел и эйдосов, с ещё большим, поистине религиозным энтузиазмом, обращали свои взоры к небесам. И Аристотель, вслед за своим учителем Платоном (хотя Аристотель и старался придать своим астрономическим построениям строгие эмпирические и логические обоснования) также безоговорочно разделял земной и небесный миры, приписывая последнему только правильные движения, совершенную гармонию, нетленность.
Вера в космическую гармонию, помноженная на первобытную веру в то, что небесные тела и знамения, ниспосланные с небес, влияют на судьбы смертных и всей Земли, сделала служителями Муз предсказателей (не только астрологов, но и гадателей, изучающих все виды знамений) и астрономов. Обе группы служителей существовали параллельно до конца язычества. Так, в VI веке до Р. Х. орфик Ономакрит будет именоваться χρησμολόγος καὶ διαθέτης χρησμών των Μουσαίου: прорицатель и собиратель предсказаний Мусея (имеется в виду герой Мусей, от имени которого, как было сказано выше, писал Ономакрит) (Herodot, VII, 6). Должность гадателя (μαντευόμενος) присутствует при перечислении должностей организаторов агонов в долине Муз (IG VII, 1795). В числе возможных соучредителей или предшественников сообщества Александрийского Мусея мог быть придворный прорицатель Александра Македонского Аристандр Телмесский, о котором мы ещё будем вести речь. Другой вероятный соучредитель Мусея жрец Манефон известен не только как историк Египта, но и как автор специального труда по астрологии (Άποτελέσματα). Спустя четыреста лет в Александрийском Мусее будет служить Панкрат Аркадский, поэт, и, вместе с тем астролог и маг. Во времена императора Александра Севера (222235 от Р. Х.) в Александрию, наряду с другими «интеллектуалами», репрессированными при его предшественнике Каракалле, возвращаются гадатели (haruspices) (SHA Alex. Sev., 44). Наконец, в учёном кружке Ипатии Александрийской, последнем «реликте» Мусея, присутствует грамматик и прорицатель (μάντις) Феодосий (Syn. Epist. IV).
Небесные движения и небесные знамения естественно перешли под покровительство Урании. Неизменный атрибут, присутствующий при всех изображениях богини небесная сфера, то есть, самая правильная из геометрических фигур, демонстрирует идеальное представление о Космосе, вроде бы не противоречащее нашему зрению: мы каждодневно видим полушарие небесной сферы, которое мысленно продолжается вниз, замыкаясь под Землёй. За пределами шара находится Хаос, бесформенное первоначало, одновременно порождающее и разрушающее, пытающееся вторгнуться в наш мир. Восходящая к мифологии концепция мироздания полностью сохраняется во всех космологических системах древности. У греков уже в V, а может быть и в VI столетиях до Р. Х., появляются модели небесного глобуса, используемые для практических занятий по астрономии[101]. После долгих умозрительных построений, отказавшись от идеи плоского земного диска, разделяющего небесную сферу на две равные половины, греки пришли и к идее шарообразности Земли, располагающейся в центре Космоса, что сильно возвеличивало живущий на Земле человеческий род. Только у Демокрита столь совершенные фигуры, небесная и земная, складываются сами собой, в силу естественных сцеплений и расцеплений атомов. Подавляющее большинство философов и астрономов принимало идею бога-творца. Орфики, допуская самозарождение Космоса из Мирового Яйца, утверждали, что его дальнейшее благоустройство стало результатом творчества светлого божества Фанеса или Протагона[102].
Пифагорейцы связали это творчество с вечными законами числовой гармонии и ввели в мироздание внутренние, издающие божественную музыку сферы, по которым движутся Солнце и планеты. Высший бог занял место по ту сторону мира, за сферой неподвижных звёзд. Внутренние сферы стали обителями остальных богов. Именно Музы, переселившись со священных долин на небеса, сделались у пифагорейцев богинями-правительницами небесных сфер, каковых вместе со сферами семи планет, сферой неподвижных звёзд и сферой мифической пифагорейской Противоземли, получается ровно девять. Каждая сфера, благодаря их воле, звучит в своей неповторимой тональности: «Звуки семи планет, неподвижных звёзд и того светила, что напротив нас и называется Противоземлёй, он [Пифагор] отождествил с девятью Музами, а созвучие их всех в едином сплетении, вечном и безначальном, от которого каждый звук есть часть и истечение, он называл Мнемосиной» (Porph. De vita Pyth., 31. Перевод М. Л. Гаспарова). Правда, пифагорейцы лишили Землю статуса мирового центра, поместив туда вместо неё сгусток Первоогня, но эта идея в дальнейшем была отвергнута.
Пифагорейская модель Вселенной была подробно изложена в сочинении ученика Пифагора Филолая «О природе», сохранившемся лишь в цитатах. Эта модель похожа на искусную механическую игрушку с равномерно вращающимися деталями, с «хрустальными» шариками сфер, с диковинным зеркалом, отражающим Центральный Первоогонь, нашим Солнцем, которое мы, по незнанию, принимаем за сам Первоогонь.
Платон, выкупивший сочинение Филолая у родственников философа или получивший его в подарок (Diog. Laert., III, 1, 9; VIII, 6, 8485), создаёт свою Вселенную в диалоге «Тимей». Там он прямо заявляет, что Космос сотворён божественным демиургом, по идеальному прообразу (Tim. 37d). Земле возвращается положение центрального тела, из девяти сфер сохраняется семь, а относительно прочих планет вопрос оставляется открытым (Op. cit., 38d-e) Аристотель, критически разобрав труд Филолая, умножает количество сфер, вводя эпициклы, и полностью устраняет из Вселенной ненаблюдаемые объекты Первоогонь и Противоземлю. Но и у Платона, и у Аристотеля остаётся незыблемой пифагорейская идея числовой гармонии Вселенной, подобной той гармонии, что открывается нам в музыке.
3
Возможным местом рождения Филолая (Vitr., I, 1, 16)[103], или, по крайней мере, местом его долговременной преподавательской деятельности (Diog. Laert., VIII, 1, 46; Cic. De orat., III, 34, 139), был южноиталийский город Тарент. После погромов против приверженцев учения в Кротоне и Метапонте, последовавших между 500 и 490 гг. до Р. X., туда бежали единственные оставшиеся в живых пифагорейцы Архипп и Лисид (Jambl. De vita Pyth., XXXV, 248). Три поколения спустя, пройдя обучение у Филолая, пифагореец Архит семикратно избирался стратегом Тарента, то есть, фактическим становится правителем города, так как стратеги распоряжались не только войсками, но и городскими финансами. При нём пифагорейский союз возрождается и процветает. Известно, что в VIV столетиях до Р. X. в Таренте проживала самая многочисленная пифагорейская община. Ямвлих, перечисляя знаменитых последователей Пифагора, называет сорок пять имён тарентийцев (De vita Pyth., XXXVI, 267). Среди них (кроме Филолая и Архита), врач Ликон, ботаник, изучавший целебные свойства растений. (Athen., II, 69е). И врач Иккос, который, сам будучи спортсменом и победителем на Олимпийских играх, как и Пифагор, разрабатывал лечебные диеты и практиковал оздоровительную гимнастику. За ними следуют учивший о музыкально-числовой гармонии души Эхекрат[104], которого Платон сделает участником диалога «Федон», Клиний, предлагавший «усмирять» музыкой страсти души, Еврит, автор трактата «О судьбе», инженер Зопир, строивший боевые машины для сиракузского тирана Дионисия Старшего. Участницами союза были и женщины тарентийки Габротелия (дочь пифагорейца Габротела) и Писиррода. Добавим к списку Ямвлиха также Аристоксена музыковеда, написавшего знаменитые «Элементы гармоники» (отсюда его прозвище Аристоксен Гармоник).
Поэтому напрашивается вывод о наличии общего центра, где учились, преподавали, занимались мусическими искусствами и науками эти выдающиеся личности италийского города.
В Таренте был свой городской Myсей, о котором кратко сообщает историк Полибий (VIII, 29), излагая события 212 г. до Р. X. (осада Тарента Ганнибалом во время Второй Пунической войны). Полибий упоминает пиршество в Мусее римского градоначальника Гая Ливия и его друзей. Это была не священная трапеза (συσσίτιον), а обычная пирушка (συνήθεια). То есть, в этот период Myсей являлся чем-то вроде городского клуба, где общались за трапезой, причём, такие пирушки, назначавшиеся с самого утра, могли сопровождаться импровизированными состязаниями, например, с поочередным исполнением стихов, или философскими диспутами.
Мусей находился неподалёку от агоры, где, как мы знаем, тарентийцы построили большой храм Аполлона. Рядом располагались театр, гимнасий, колоссальная статуя Зевса работы Лисиппа и не менее огромная статуя Геракла (Strab., VI, 3, 1, С278; Ρlin. Nat hist., XXXIV, 16, 40; Plut. Fab. Max., 22). Свидетельством мусического культа в городе является скульптурная группа, найденная при раскопках и ныне выставленная в музее виллы Поля Гетти в Малибу (США, Калифорния). Терракотовые фигуры в человеческий рост, датируемые периодом между 350 и 300 гг. до Р. X., изображают Орфея в окружении завороженных Сирен. В городе также почиталась могила аполлонова любимца Гиакинта (Гиацинта) (Polyb., VIII, 30), бывшего, по одной из версий мифа, сыном Музы Клио и царя Пиера (Apollod., I, 3, 3).
В отличие от подвергаемых критике сообщений поздних авторов о пифагорейских Мусеях в Метапонте или Кротоне (а эти города вместе с Тарентом, Гераклеей, Сибарисом образовывали ожерелье греческих колоний по побережью Тарентийского залива, и там везде существовали пифагорейские общины), свидетельство Полибия совершенно беспристрастно, хотя, к сожалению, из него нельзя извлечь информацию о времени основания тарентийского Мусея.
Через три с лишним века после Полибия Афиней (XII, 545a) напишет, что Архит Тарентский учил своих слушателей, прогуливаясь с ними (συμπεριπατεîν) по неким священным участкам (εἰς τὰ τεμένη). Афиней ссылается, при этом, на утраченное сочинение современника Архита, вышеупомянутого Аристоксена Гармоника. Сочинение под названием «Жизнь Архита», которое цитируют и другие авторы. В данном контексте речь идёт, скорее всего, не о замкнутых дворовых пространствах храмов, а о священных рощах, непременных атрибутах многих святилищ Муз. Было бы заманчиво объединить оба источника, ведь слушателем Архита Тарентского был также и Платон. Более того, их связывала многолетняя дружба: именно Архит спас Платона от преследований сиракузского тирана Дионисия. Поскольку основанию платоновской Академии в Афинах непосредственно предшествовала поездка Платона в Южную Италию и Сицилию в 389 г. до Р. Х. и его общение с пифагорейцами, можно было бы сделать предположение о том, что Платон увидел в Таренте образец для своей будущей Академии с её священной рощей, окружавшей Мусей.
К сожалению, у Полибия речь идёт явно о храме Муз в центре города. Исторический центр Тарента в древности умещался на узком полуострове, а ныне, после того как в XV веке от Р. Х. прорыли канал, он зажат на маленьком островке между заливом (Mar Grande) и лагуной (Mar Piccolo). На пространстве, стиснутом городскими стенами, вряд ли имелось достаточно места для прообраза находившегося в центре большого сада Мусея платоновской Академии. Но вполне могло быть и так, что, наряду с городским Мусеем, где-нибудь в пригороде Тарента, находилась и священная роща Муз, где пифагорейцы учили, диспутировали (у Афинея оппонентом Архита выступает философ киренской школы Полиарх, призывавший не чуждаться роскоши и наслаждений), медитировали, совершали обряды на восходе Солнца. Подобный пример мы видим в Беотии, где малый храм Муз в Теспиях (Paus., IX, 27, 16) соседствовал с долиной Муз. Также наличие одной большой философской школы, к тому же поддерживаемой правителем города, который сам являлся её членом, позволяет предположить, что пифагорейцы могли составлять и костяк служителей городского Мусея. И могли использовать его как для совершения своих обрядов, так и для учёных занятий.
Многие открытия пифагорейцев сразу находили практическое воплощение. Служители Талии, несомненно, внесли свой вклад не только в победы тарентийцев на спортивных агонах, но и в вызывающее зависть у соседей экономическое благополучие города периода правления Архита, добившегося, как сказали бы сейчас, «продовольственной безопасности» полиса, за счёт больших урожаев пшеницы, сбора оливок, виноделия, за счёт знаменитых тарентийских коров и овец. А разведение овец, давало ещё и не менее знаменитые тарентийские шерстяные ткани, окрашиваемые пурпуром, добываемым из местных раковин. Ткани, не уступавшие по красоте и прочности тем, что окрашивались дорогим финикийским пурпуром.