Для остарбайтеров немцы запретили вход во многие заведения Берлина, а к добровольцам относились немногим лучше.
Когда они дошли до остановки, Гуляев сказал Цвайгерту, что им придется подождать тут автобус. Майор разочаровался.
Почему вам не выделили машину? спросил он. Это безобразие. Об офицерах надо заботиться.
Все машины сегодня заняты, герр майор. Выходной, ответил Гуляев.
Он соврал. Никаких машин им, естественно, не полагалось.
Цвайгерт пожал плечами:
Встретимся там! Будем пить водку. Только водку, и ничего, кроме водки! сказал он и скомандовал водителю на полном ходу мчать дальше.
Когда мотоцикл скрылся за поворотом, Бурматов облегченно выдохнул.
Он совсем вдрабадан надрался, сказал он. О чем вы говорили? Он хочет с нами в кабак?
Ну да, кивнул Гуляев. Не отказывать же ему в компании.
От него сивухой за километр разит. А что ты ему все «герр майор» да «герр майор», как будто ты денщик какой-то? Ему же посрать на это.
Гуляев промолчал. Достал пачку папирос, предложил остальным. Закурили.
Рядом с ними на остановке сидела только пожилая фрау с небольшим чемоданом. Она подозрительно покосилась на них, услышав чужую речь, но потом разглядела шевроны и успокоилась.
Может, подружимся, сказал Фролов, затянувшись дымом. Вообще, конечно, не думал, что они могут так пить. Пока они в Париж не пришли
А я слышал, французы больше всех пьют. Правда? спросил его Гуляев.
Да все пьют. Как-то не сравнивал. Но эти, конечно, у нас в ресторанах кутили как черти Да и я с ними кутил, что уж тут.
А француженок, это самое, как с вопросительным намеком усмехнулся Гуляев.
А француженок да, это самое. Только так.
Вдалеке на дороге появился автобус.
* * *
Из допроса бывшего капитана РОА Фролова Дениса Андреевича, Москва, 1946 год
Гуляева могу охарактеризовать как конченую тварь.
Поясните.
Он предал всех. Сначала Родину, потом свое дело, потом друзей, потом себя.
Странно слышать такое от капитана РОА.
Я не присягал большевизму. Я вообще в России впервые за двадцать пять лет Как погляжу, тут многое изменилось. А Гуляев? Он был гнилым человеком. Мы некоторое время. Дружили, но такой мерзости я от него не ожидал. Он оказался хуже нас всех.
Вы имеете в виду ТО, ЧТО СЛУЧИЛОСЬ В апреле сорок пятого? Не только это. Он воспринимал людей вокруг как ресурс, для удовлетворения любых своих прихотей. Самовлюбленное дерьмо. И было бы что любить Он всегда искал легкой жизни, всегда хотел легкого выбора. Да, еще в конце марта сорок третьего он начал сходить с ума, но это не может оправдывать всего, что он натворил.
Когда вы последний раз видели его?
В апреле сорок пятого. Незадолго до того, как попал к вам. Собственно говоря, из-за него я и попал к вам. И было бы лучше, если б я покончил с собой. К сожалению, мне не выдалось такой возможности.
Вы предпочли бы застрелиться?
Я всей душой ненавижу большевизм и буду ненавидеть его до конца. Я знаю, что вы расстреляете меня. Я сражался солдатом и почту за честь погибнуть как солдат.
А если вас повесят?
Значит, повесят.
Глава вторая
В начале зимы 1942 года после захвата Любанского выступа никто на Волховском фронте и представить не мог, что ждет их через пару месяцев. И даже в самых кошмарных снах они не видели май и июнь.
Иван Гуляев, получивший в конце января звание старшего лейтенанта за успешное командование стрелковым взводом, обмывая с товарищами новые кубы на петлицы, никак не мог представить, где и кем окажется через год.
Пил он мало, но общался с нетрезвыми сослуживцами охотно. Больше наблюдал, чем пил. Возможно, поэтому на него обратил внимание капитан Полетаев из особого отдела НКВД Второй Ударной.
В конце января Гуляева неожиданно срочно вызвали в штаб армии.
Не понимая, чего от него ждут, он волновался в пути, пока трясся в кузове полуторки. Дважды за поездку приходилось выпрыгивать из машины и залегать на обочине летали немецкие самолеты. Чудом добрались по разбитой дороге до деревни, где располагался штаб.
В лицо летел противный колючий снег, хмурилось свинцовое небо, мерзли руки в варежках.
Гуляев нашел нужную избу, представился, и его направили в соседний дом. В особый отдел.
По спине прошел холодок. Снял ушанку, пригладил рыжие вихры, вздохнул.
В избе, в которой стоял особый отдел, было темно и пахло керосином, а за столом сидели двое в васильковых фуражках один с полковничьими петлицами, другой с капитанскими. Оба изучали доклады из папки, склонившись над освещенным керосинкой столом, и тихо о чем-то спорили. Увидев вошедшего Гуляева, предложили сесть.
Гуляев испуганно сглотнул слюну, машинально поправил ремень на шинели, вытянулся.
Да вы не тревожьтесь, товарищ старший лейтенант, сказал особист с петлицами капитана. Садитесь, садитесь. Мы недолго совсем.
Я послушаю, сказал полковник и опустился на табурет в углу, прихватив бумаги из папки.
Лицо капитана казалось добрым с ярким южным колоритом, сухое, морщинистое, но моложавое, ему явно не исполнилось еще и сорока. Гуляеву почудился тот самый «ленинский прищур» с портретов вождя революции. Почему-то ему хотелось доверять. И почему-то он показался Гуляеву похожим на испанца, хотя испанцев он не встречал.
Гуляев уселся на стул, заерзал.
Так, где это Капитан стал копаться в бумагах, сначала в одной папке, потом в другой. Я капитан Полетаев, рад знакомству. И поздравляю с новым званием. Читал, что отличились на фронте.
Так точно, товарищ капитан, ответил Гуляев. Повел взвод в атаку и уничтожил пулеметную точку противника.
Очень хорошо. Вас бы наградить. Что ж в штабе не подумали о представлении А семья ваша как? У вас вроде незадолго до отправки на фронт сын в Ленинграде родился? Как его Сергей?
Алексей, поправил Гуляев. Они в Ташкенте уже. Писали две недели назад, все в порядке.
Капитан молча кивнул, не отвлекаясь от бумаг, видимо, ему нужно было услышать только имя. Полковник в углу еле заметно усмехнулся.
О! Нашел! И капитан вытянул листок с машинописным текстом.
Гуляев вытянул шею, чтобы рассмотреть документ, но вчитаться не получилось.
Полетаев взял со стола круглые очки, нацепил их на уши, пробежался глазами, перевернул чистой стороной вверх и положил на стол.
Вы, товарищ Гуляев, знакомы с полковником Ильинским?
Так точно, товарищ капитан. Встречал его несколько раз.
На пьянках?
Этот вопрос прозвучал внезапно, ехидно, без укоризны, но с какой-то насмешливой издевкой. Гуляева передернуло.
Ну, значит, сами знаете, ответил он. Я-то пью мало
А это я тоже знаю, продолжил Полетаев. Меня сейчас не вы интересуете. Выдыхайте. Можете закурить.
Протянул Гуляеву открытый портсигар. Тот взял папиросу, чиркнул спичкой, закурил.
В голове его проносились мысли одна страшнее другой. Слова особиста, что он их не интересует, звучали малоубедительно. Хотелось верить, но мозг твердил, что верить нельзя.
Слушайте, вы чего так трясетесь? спросил Полетаев. Есть что скрывать?
Никак нет, товарищ капитан, ответил Гуляев, а внутри у него от слов Полетаева обрушилась снежная лавина.
Да шучу я, шучу, улыбнулся капитан. Так вот, полковник Ильинский. Он сейчас много пьет, верно?
Так точно, много пьет. По крайней мере, в последний раз я видел его очень пьяным.
Да вот не только вы
Полетаев перевернул бумагу, снова пробежался глазами по тексту.
У нас тут есть донесение в политуправление фронта. Сообщается, что, цитирую, «борьбу вынуждены вести крепкую, особенно с пьянством. На этом месте капитан поднял глаза на Гуляева, слегка улыбнулся и продолжил читать: Особенно с пьянством старшего начальствующего состава. Отдельные из них буквально спились. Полковник Ильинский дошел до того, что пропил свой френч с двумя орденами». Полетаев положил бумагу на стол, слегка прихлопнул по ней ладонью, вновь посмотрел на Гуляева. Что скажете? Можете подтвердить?
Гуляев очень хорошо помнил этот момент. Это было совсем недавно пили ядреный самогон в землянке. Ильинский в тот вечер надрался до невменяемого состояния и много ругался. Гуляеву он не нравился.
После вопроса об Ильинском он почувствовал сладкое облегчение.
Могу, товарищ капитан, ответил он. Только не пропил, а проиграл в карты по пьяни.
Полковник в углу присвистнул от удивления.
Ого, сказал Полетаев. Все еще хуже, чем мы думали. А кому проиграл? С кем играл? Вы тоже играли?
Не играл, товарищ капитан. Там еще был майор Степанов из Пятьдесят девятой армии, прибыл к нам по каким-то делам. С ним он и играл.
То есть вдвоем играли?
Так точно.
Оба пили? Что именно?
Оба пили. Самогон.
Где достали?
Степанов привез из Малой Вишеры.
Ну дела! Про Степанова не знали. Какой хитрый жук оказался, а, товарищ Афанасьев? обратился он к полковнику. Что, узнаем у него, где самогон достал?
Полковник кивнул.
Полетаев достал чистый лист бумаги и карандаш, поправил очки, снова посмотрел на Гуляева:
Как в целом можете охарактеризовать полковника Ильинского?
Здесь Гуляев не стал бы молчать, даже если б хотел.
Пьяница, четко ответил он. Пьяница, разложившийся элемент. Орет на людей не по делу, провоцирует ссоры и драки. Я видел, как в начале января он, пьяный, ударил по лицу красноармейца, фамилии его не помню, за то, что тот не выполнил воинское приветствие при встрече. Самодур.
Полетаев быстро записывал все карандашом.
В общем, дурной пример, значит, подает? спросил он, заканчивая писать.
Так точно.
Полетаев протянул бумагу Гуляеву, дал карандаш:
Подпишите.
Гуляев быстрым росчерком поставил свою подпись.
Полетаев с удовольствием вложил бумагу в папку и закрыл ее.
Вы, товарищ Гуляев, свободны. Объявляю вам благодарность от особого отдела. Вы молодец, что мало пьете и наблюдаете за остальными. Я бы с вами еще поработал. Наблюдайте там время от времени Разложение в армии надо пресекать.
Гуляев докурил папиросу, ткнул окурок в пепельницу из консервной банки.
Наблюдать? переспросил он.
Ну да. Кто пьет, кто в карты играет, кто панику разводит А мы вам тоже поможем, в случае чего. Может, с представлением к награде все же срастется, а?
Гуляев дважды кивнул, не глядя Полетаеву в глаза, потом поднял голову и тихо ответил:
Так точно, товарищ капитан.
Вот и славно. Свободны! Я за вами пришлю в следующее воскресенье. Всегда лучше быть друзьями, верно?
И подмигнул.
Когда Гуляев вышел из избы, он увидел, что перестал идти снег и посветлели облака.
На той самой пьянке полковник Ильинский, проиграв френч, обрушил свою злость не на Степанова, с которым он играл в карты, а почему-то на самого Гуляева. Стал вдруг ни с того ни с сего кричать, что он недотепа, сосунок, прошел офицерские курсы и не видел настоящего ада войны, а он-то, Ильинский, прошел Финскую и видел такое Гуляев не возражал. Слушал и молчал.
«Вот тебе и сосунок», подумал Гуляев и пошел к грузовику.
Ивану нравилось думать о том, как ловко он смог умыть этого урода.
* * *
Из воспоминаний Героя Советского Союза сержанта Владимира Русанова, 1960 год
На Волховском фронте я был простым красноармейцем. В июле 1942-го, когда разгром Второй Ударной был уже очевиден, нашим взводом командовал старший лейтенант Гуляев, мы пытались выйти болотами из окружения.
Что я могу о нем сказать? С самого начала я чувствовал в нем какую-то гнильцу и уже сильно позже, после войны, узнал, что он перешел к власовцам. Сейчас трудно о таких писать. Скажешь, мол, что хороший командир так заклюют, что не рассмотрели, в нем врага. А напишешь, что человек был гниль спросят, почему не доложили. Но человек был гниль.
Раскрылся не сразу, конечно. Командовал хорошо, тут не отнять. Но складывалось ощущение, что, когда он шел в атаку, он делал это от испугу, что ли, или от безысходности. Отчаянный, конечно, был. Не всегда считался с потерями.
Был вот случай: Гуляев как-то на смотре нашел у одного бойца немецкую листовку с «пропуском» для сдачи в плен. Листовку он изъял и сказал, что не доложит начальству, если тот поделится с ним пайком. Вот такой был человек ради половины пайка Время тогда уже было сложное, формировался котел.
А последний раз Гуляева я видел при попытке выйти из окружения уже тогда, при полном разгроме, в начале июля. Все страшно голодные, измученные, еле передвигались, а немцы нас еще и с минометов утюжили. Мы потеряли почти весь взвод и отходили обратно на позиции. Было нас трое я, Гуляев да красноармеец Шишаков, сильно контуженный. Гуляев устал идти, прилег и приказал мне двигаться дальше вместе с Шишаковым.
На позициях мы с Шишаковым никого не обнаружили. Потом уже прибились к небольшому отряду. Через день с тяжелыми боями сумели наконец прорваться к своим.
Глава третья
В темном полуподвальном баре вечер только начинался. Один офицер был еще трезв, другой уже неприлично трезв так Фролов называл состояние, когда ты вроде как и выпил по-человечески, но все еще сохраняешь трезвый рассудок и мир тебе отвратителен. Еще один дремал за столом. В уголке сидели двое в гражданском. Они мельком взглянули на русских и вернулись к своим делам. Власовцев тут уже хорошо знали. В местном гестапо привыкли, что проблем от них можно не ждать знают свое место.
Из мембраны патефона звучал голос Эрика Хелгара[5].
Едва Гуляев, Фролов и Бурматов заняли угловой столик, к ним подскочила бойкая полуодетая девица и принялась щебетать на ломаном немецком с отчетливым южнославянским говором.
Иван виновато улыбнулся и развел руками мол, не до тебя. Девица все поняла, нахмурилась и отошла. А напоследок обернулась к ним и спросила по-русски:
Водки?
Все трое кивнули.
С графином и тремя лафитничками подбежала уже другая девица полячка, знакомая Гуляеву еще с прошлых визитов. С дежурной улыбкой накрыла на стол, забрала деньги.
На закуску попросили соленых огурцов и жареных колбасок.
Огурцы тут говно, сказал Бурматов, разливая водку по лафитникам. По нашим скучаю.
Ты это, ответил Гуляев. С такими фразами осторожнее. «По нашим скучаю». Могут не так понять.
По огурцам, конечно, усмехнулся Бурматов. По огурцам. Мама моя, царствие небесное, такие в бочке солила. Я даже, когда еще не пил, за обе щеки уламывал.
А пить когда начал? спросил Фролов.
А как в армию пошел, так и начал. До того ни-ни. С тех пор огурцов маминых так и не видел. Да и маму тоже. В тридцать пятом умерла. На похороны в Рязань съездил. А сейчас когда еще в Рязани окажусь
Ну, кончится война сказал Гуляев.
Кончится-то она всяко кончится, и как будто хотел договорить, но не стал. Ладно, вздрогнем.
Чокнулись, выпили, закусили огурцами.
Девица с южнославянским говором пыталась охмурить неприлично трезвого офицера в другом углу. Тот отмахивался.
Спустя полчаса в бар ворвался Цвайгерт, и не один, а с двумя хмельными лейтенантами. Майор явно успел догнаться алкоголем и, судя по необыкновенной бодрости, чем-то еще.
Вот они! улыбаясь во все зубы, Цвайгерт показал лейтенантам на русских. Шли по улице и русские песни пели! Звери, друзья, они просто звери!
Он совсем не походил на того Цвайгерта, которого они видели на дороге ни капли сна в глазу, веселые глаза, развязная походка, безобразное красное лицо перекошено дикой улыбкой, а бельмо будто еще сильнее помутнело.
Они назвали свой боевой корабль в честь иностранцев, которые пришли править ими! продолжал веселиться майор. Не удивлюсь, если они еще ходят в атаку под музыку Вагнера.
Гуляев напрягся. Майор явно что-то принял, и его поведение могло оказаться непредсказуемым. Кокаин? Ну да, точно, и движения дерганые, и настроение слишком приподнятое Иначе он бы спал на ходу.
Цвайгерт притащил три стула, подсел к власовцам, пригласил лейтенантов. Те сняли фуражки, майор же остался в ней, свернутой набекрень, и в расстегнутом кителе. Теперь Гуляев увидел, что он еще и шмыгает носом. Что ж, понятно.