Ивицкий не мог хвастаться высоким уровнем образования и довольно часто допускал совершенно непонятно как образовавшиеся словечки. То, что он вместо симпатических назвал чернила симпатичными, никого не удивило. Вот когда он говорил «одеюсь», «раздеюсь» вместо «одеваюсь» и «раздеваюсь», то вызывал резкое возмущение, особенно со стороны Шумина, бывшего до войны учителем русского языка и литературы.
Конечно, никакой тайнописи не обнаружилось. Зато обнаружилось то, что примерно с 15-й страницы листы книги не переворачивались. Никак! Очевидно, в этом-то и был секрет! Тогда Егоров взял в руки нож, разрезал книгу по краям, и что же? Книга оказалась полой внутри, её страницы были вырезаны, оставались только края, а в образовавшийся футляр был плотно насыпан табак. Самый настоящий крошёный табак! Табак издавал великолепный аромат и вызывал непреодолимое желание попробовать его на вкус. Вся эта затея была выполнена очень искусно, и догадаться о том, что книга Плеханова служит тарой для табака, было прямо невозможно!
Блестящая работа! резюмировал Толстых.
Больше того, могу утверждать, что это работа ювелирная! отозвался Полтинин.
Но всё же, чья же это идея? задал вопрос Добровин.
По выполнению судя, это дело рук Макси моей, сказал Егоров, но, по-моему, не без маминых советов это сделано. Мама же, бабушка-то, мастерица на такие дела редкостная!
Это был очень приятный вечер! Товарищи курили и наслаждались! Наслаждались откровенно и искренно. Но Добровин и тут был верен себе. Он по-хозяйски пересчитал все пачки ферментированного табака и сказал:
Двадцать пять! Ты их, Егоров, не транжирь по-пустому, не щеголяй, знаешь ли! Конечно, будет табак в части, но когда? Чёрт их знает! А поэтому ты сделай так: по пачке дай нам! Взаймы! Только так. И, конечно, тем, кто хочет на этих условиях взять. Учти Рамонова, дай ему пачку, но так, чтобы он почувствовал! Чтобы понимал, чтобы ценил любезность твою. Две-три пачки дай музыкантам своим, побалуй их, они ребята хорошие, а ты же их терзаешь до посинения, вот и дай им маленечко забыться! А остальное спрячь. Сам-то кури сколько хочешь, а насчёт того, чтобы держать табак наготове, открытым для всех, об этом забудь. А то уже завтра у тебя ничего не будет. Так-то вот. Угощай с толком! А крошёный табак пока спрячь. Пусть будет НЗ. Верно я говорю, братцы?
Все согласились с доводами Добровина.
Будет, конечно, табак, будут и папиросы, но когда они появятся? Запас не повредит заметили товарищи.
На другой день во время оркестровых занятий Егоров обратился к музыкантам с такой речью:
Вот какая вещь, товарищи музыканты! Прислала мне жена одну интересную штуку! Штука эта пока что у нас редкая и ценная. Ценная теперь, в нашем сегодняшнем положении на сегодняшний день. Хочу я с вами этой штукой поделиться и доставить вам такое же удовольствие, как и самому себе. Но как мне это сделать, пока я не знаю! А я никого не хочу обидеть, все для меня равноценны, и всех я одинаково уважаю! Какая это штука вижу я вопрос в ваших глазах. Это очень хороший табак, и он вынул из кармана и показал музыкантам четыре пачки табака в яркой, цветастой упаковке.
Музыканты сидели молча, внимательно поглядывая на табачные пачки. В комнате было очень тихо.
Егоров продолжал:
Вот у меня есть одно предложение! Ваше дело согласиться с ним или отвергнуть его. Мы с вами занимаемся теорией музыки. Занятия эти вы не любите почему-то! Ну, может быть, я не так выразился, вернее, не нравится вам этот предмет, хотя для музыканта, а особенно для того, кто хочет стать более или менее хорошим музыкантом, этот предмет необходим как воздух. Ведь теория музыки это основные законы музыки, это основа, фундамент нашего с вами дела. Так вот, давайте устроим сейчас с вами экзамен, ну пусть не экзамен, а викторину, что ли, по теории музыки. Тот, кто лучше ответит, получит пачку. Но учтите! Каждая пачка рассчитана на 100 завёрток! Может быть, сделаем так: пачку на пятерых лучше ответивших? Тогда ведь, если все ответят, все получат по 20 завёрток из очень вкусного, душистого, крепкого табака. Как ваше мнение?
С места встал грузный, серьёзный Шевяков и сказал:
Да как будто бы и неудобно получается, товарищ старший лейтенант! Всё-таки ваша супруга вам прислала, для вас, так сказать, собирала, а вы хотите разбазарить среди нас? Не похвалит вас ваша супруга!
И Сибиряков поддакнул Шевякову:
Небось с трудом доставала табачок-то! Не такое сейчас время, чтобы пошёл, взял да и послал. Уж вы, товарищ старший лейтенант, если уж вы хотите нас угостить, дайте каждому по завёрточке, и то накладно, а уж остальное себе оставьте. Ваш табак, и кончено дело!
Нет, друзья! Вы всё-таки не поняли меня. Что значит «дайте по завёртке»? Совсем я не собираюсь вам подачки давать. Нет у меня такой привычки. Я хочу по-настоящему сделать так, чтобы каждый из вас имел бы у себя то, что в данное время есть и у меня. Но хочу сделать это с пользой и для себя, и для вас. Какая для меня польза? Очень простая! Все музыканты будут у меня немножко большей квалификации, чем были до сих пор. А для вас? Вы просто будете немножко лучше знать теорию музыки, чем до этого знали, да ещё и премию получите за это! Прямая выгода!
В общем, через несколько минут «экзамен» начался. Он был, конечно, облегчён ещё и тем, что Егоров разрешил пользоваться записями! Но беда была в том, что теперь выявилось, что кое-кто из музыкантов, проявляя склонности к теоретическим познаниям, не вёл записей и теперь оказался в явно проигрышном положении. Егоров заметил, что среди этих заметно волнующихся товарищей оказался и призёр смотра художественной самодеятельности Вениамин Краев! Он, обычно иронически поглядывавший на остальных музыкантов, своими взглядами как бы подчёркивал их «необразованность» и «серость», теперь косился в блокнот Буева, который спокойно перелистывал свои записи и, кажется, совершенно не беспокоился за исход своего экзамена.
В результате этого «экзамена» Егорову удалось уточнить тех, кто действительно серьёзно относился к теоретическим занятиям, и под общие аплодисменты он передал им пачку табака, первым пятерым музыкантам, отличившимся своими разумными ответами. Были и очень неплохие ответы, было и бессвязное бормотание. Но в конце концов всё же Егоров сделал так, что и самые слабые смогли, соответственно своим силам, ответить на вопросы и никто не был обижен, все получили по своим обещанным двадцати закруткам! Разрезали табачные пачки Сибиряков и Кухаров с математической точностью, и никто не высказал им ни единого слова недоверия. Знали, отлично знали, что ни Сибиряков, ни Кухаров не допустят ошибки. И тут же вышли на воздух, и надо было видеть лица всех этих взрослых людей, закуривших настоящий табак после такого длительного воздержания! Непередаваемое удовольствие было написано на всех лицах.
А Рамонову пачку табака Егоров не отдал. Решил, что гораздо большее удовольствие он даст музыкантам, если потом однажды, пусть одну пачку на всех, но даст им. Рамонов же и сам сумеет достать себе курева! Недаром командир части. Все его знают, и в городе даже!
Так и сделал Егоров.
Глава 12
Но Кухаров всё-таки беспокоил Егорова. Часто он глубоко задумывался на эту тему, и вот наконец Егоров всё же решил какими-либо средствами проверить Кухарова. Проверить его человеческие качества, проверить его доверие, его уважение, ну хотя бы к себе самому.
Сделать это помог случай.
В один из банных дней Егоров как раз получил зарплату. Денежная сумма была невелика, ведь большая часть зарплаты уходила на аттестат жене, да и сама сумма зарплаты была в то время даже не высокой. Но всё-таки это была сумма. Во второй половине дня старшина Сибиряков обратился к Егорову:
Товарищ старший лейтенант! Разрешите вести людей в баню. Наша очередь.
Ведите, товарищ старшина. А я поработаю здесь. Кстати: кто дежурит по оркестру?
Рядовой Кухаров.
Егоров остался в домике один на один с Кухаровым. Примерно с полчаса Егоров просматривал ноты и никак не мог придумать, с чего бы начать ему разговор с Кухаровым. Кухаров же соблюдал молчание и не заводил разговоров, как и подобает дисциплинированному военнослужащему. Он отлично запомнил наставление Сибирякова по вопросу вежливости:
С командиром, если у него хоть один кубарь в петлице, в разговоры не лезь. Спросит командир отвечай, сам же ни-ни! Полезешь беседовать себе на голову и заработаешь, потом думай, на «губе» сидя.
Вот Кухаров и молчал.
И тут пришла Егорову мысль, которая в дальнейшем показалась ему очень рискованной и, во всяком случае, не очень серьёзной!
Он потянулся за столом, потом встал и сказал, обращаясь к Кухарову:
А пожалуй, и я схожу в баню! Неплохо ведь попариться-то! Вот что, Кухаров. Я сегодня деньги получил, так не нести же мне их в баню возьмите их у меня, подержите у себя, потом, когда я приду из бани, вы мне их отдадите. Да, и ещё вот револьвер. Возьмите и его, осторожно, он заряжен, а в кобуре ещё двенадцать патронов. Возьмите. Приду из бани всё возьму у вас.
И с этими словами он отстегнул кобуру с револьвером от пояса, вынул из нагрудного кармана гимнастёрки деньги и протянул их Кухарову.
Кухаров стоял побледневший, на лице его проступила испарина, глаза блуждали Вид его выражал полнейшую растерянность!
Как револьвер.... с патронами деньги мне сохранять бормотал он, а затем, очевидно, забыв о субординации, громко, энергично начал отказываться от поручения.
Не могу, товарищ старший лейтенант! Не могу! Нельзя мне! Никак нельзя!..
Слово «не могу» в Красной Армии не применяется! А в отношении «нельзя» очевидно, неверно. Если вам командир говорит, значит можно и нужно. И потом, Кухаров, вы же нарушаете устав внутренней службы. Помните, там сказано, что «надо беспрекословно, точно и быстро выполнять приказы и приказания начальников»? Читали на штабе части плакат «Приказ начальника закон для подчинённого»? Так в чём же дело? Возьмите и храните, Кухаров.
С этими словами Егоров надел шапку, застегнул воротник шинели и вышел.
До бани он дошёл спокойно, получил свою смену белья, начал купаться. И тут в голову Егорова полезли всяческие мысли. То, что Кухаров может удрать с его деньгами, Егорова не волновало. Прожить-то он проживёт. Но вот что Кухаров может исчезнуть с револьвером это пугало. Егоров знал статью уголовного кодекса, говорящую о потере оружия, и перспектива военного трибунала и последующей за тем меры наказания его просто волновала! Он в душе уже ругал себя за своё «донкихотство», уже говорил сам себе: «Я же не Макаренко», но в это же время всё дольше и дольше задерживался в бане!
Про себя он решил, что, установив побег Кухарова (а что побег этот будет, в этом Егоров был почти уверен), он сейчас же пойдёт к Рамонову и к уполномоченному Особого отдела, сам расскажет всё как было и, быть может, этим немножко облегчит свою печальную участь. А сам всё медлил и медлил.
Наконец Егоров оделся, затянул ремень, на котором теперь он ощутил особенную пустоту на месте кобуры. Поговорил ещё в дверях бани с военным врачом, дежурившим по бане, а затем медленно, очень медленно пошёл по дороге к оркестру. Уже темнело. И вот вдали он заметил какую-то фигуру, метавшуюся беспокойно с одной стороны дороги на другую. Егоров не прибавил шагу. Фигура же, очевидно, заметившая его приближение, бегом, резкими прыжками, кинулась в его сторону, и наконец в приблизившемся Егоров узнал Кухарова. На вытянутых руках Кухаров держал револьвер в кобуре и завёрнутые в чистую бумажку деньги.
Вот вот, возьмите, товарищ старший лейтенант! Всё цело всё цело хриплым, взволнованным голосом бормотал Кухаров и совал свои руки прямо в Егорова.
Что за истерика, Кухаров! Что это за сцена такая? Почему вы здесь, а не в помещении? Что это такое?
Не мог не мог я чуть ли не рыдал Кухаров и, схватив себя за голову, побежал по дороге к помещению.
Когда Егоров вошёл в помещение оркестра, там царил покой! Вымывшиеся в бане музыканты сидели вокруг жарко топившейся печи и вели тихие разговоры. Кухарова не было видно.
Егоров посидел немного в кругу своих музыкантов, поговорил с ними о ближайших планах оркестра, рассказал им кое-что из своей предвоенной жизни и работы с оркестрами. Покурили! И в это время из штаба части принесли приказание о том, что завтра вечером в клубе надо будет играть на совещании партактива части.
Тут же Егоров распорядился в отношении выполнения полученного приказания и тихо сказал Сибирякову:
А Кухарова оставьте дежурить по оркестру. Не берите его на игру!
На другой день, проведя открытие совещания, Егоров поручил проведение всего совещания старшине, сам же сказал, что ему надо поработать с нотами, и ушёл в оркестровый домик.
Придя в оркестр, Егоров снял шинель, расстегнул воротничок гимнастёрки, достал из ящика стола всё ему необходимое для работы и сказал, обращаясь к Кухарову:
Вот действительно благодать! Тихо, никто не мешает, тепло, светло! Одно удовольствие поработать!
Кухаров молчал. Он что-то делал в углу комнаты, не то строгал, не то вырезывал.
Егоров начал работу. Но вскорости он услышал тяжёлые вздохи и, понимая, что эти вздохи издаются не просто так, спросил:
Что вы, Кухаров? Сказать что-то хотите? Не стесняйтесь!
И тут Кухаров подошёл ближе к Егорову и обратился к нему:
Как же так можно, товарищ старший лейтенант? Разве можно такие вещи делать? Как же это вы доверяете неизвестному для вас человеку деньги, оружие? А знаете, что могло бы быть? Ведь сидеть бы вам в тюрьме, и не год, не два, а пять чистыми! Револьвер отдал, с патронами а ведь, имея в руках этот револьверишко, знаете, что можно сделать? А вы прямо в руки даёте, да ещё говорите: «Делай, что приказывают!» Прямо чудно, ей-Богу
Вот, оказывается, что! Да ведь кому я доверил оружие-то? Разве неизвестному? Разве чужому? Разве постороннему? Ведь вы же мой товарищ! Мы с вами делаем одно и то же дело, общее, связывающее нас самым крепчайшим образом, мы с вами оба в равном положении, вы солдат, и я солдат тоже. Имею ли я право не доверять вам, а вы мне? Кому же тогда я могу доверять?
Всё это правильно! Но, товарищ старший лейтенант, всё-таки вы же не знаете меня! Ну кто я такой?
Вы? Военнослужащий, принёсший присягу, выполняющий почётнейшую и важнейшую обязанность советского человека, да ещё в такое время.
Да знаю я это! Но ведь это теперь так, а до этого что? Вот оно и дело-то в чём! Можно я расскажу вам о себе?
Егоров сделал вид, что он недоволен тем, что его оторвали от работы, но тем не менее сел посвободнее и приготовился слушать.
Кухаров подошёл к входной двери, проверил, хорошо ли она заперта, затем подошёл ближе к Егорову, сел на корточки и начал свой рассказ.
Своим рассказом Кухаров не удивил Егорова. Основное содержание истории Кухарова он прочитал в папке, предоставленной ему политруком Восьмининым. Но теперь факты, изложенные в документе к-го военного комиссара, расцвели подробностями, деталями, и фигура Кухарова, по его личному рассказу, становилась, пожалуй, значительно более пугающей и отталкивающей. Да, это был самый настоящий бандит. С большим стажем, с большими «мокрыми» делами! Но в это же время, судя по рассказу Кухарова, были какие-то веские основания, веские, конечно, только для самого Кухарова, заключающиеся в сложных перипетиях его семейных, домашних условий, которые в конце концов и толкнули его на этот страшный путь.