Оля почему-то заупрямилась:
Ну не так же сразу. Но ничего хорошего, это точно. А там и до беды недалеко.
Вот тогда-то и прозвучало Колькино предложение:
Тогда займи их важным делом. Организуй тайное общество помогальщиков.
* * *
Идея эта возникла не на ровном месте. Как-то днем, дожидаясь электрички до дома, сидел себе Колька на вокзале и случайно увидел занятную картинку. По платформе фланировал туда-сюда хорошо одетый, в теле, гражданин, почитывая толстый журнал под названием «Новый мир». За гражданином, делая вид, что прогуливается и вообще ни при чем, по пятам следовал лопоухий пацан лет десяти, довольно бандитского облика. Костистая угрюмая физиономия, жесткая, косо подрезанная челка, острые, торчком, уши, куртка, чуть не вдвое обернутая вокруг тощего тела. В карманах явно не конфеты, скорее всего, «перышко».
Колька, в свою очередь делая вид, что просто завязывает шнурки, внимательно наблюдал за движениями мелкого. А тот, как привязанный, хвостом следовал за толстяком, держа руки в карманах пока еще своих.
«Как глупо пасет, гаденыш. Ты глянь, даже не прячется особо. Пацан или ничего не понимает, или совсем дурачок. Слышь, жирный, ты далеко-то не уходи, неохота скарб бросать без присмотра».
Толстый гражданин, точно услышав беззвучный призыв, прошел мимо Колькиной скамейки, потом, развернувшись, пошел обратно, прошел еще шагов сто, снова повернулся. Пацан ходил за ним по пятам. Во время очередного «рейса» Колька хорошо разглядел его физиономию веснушчатую, со вздернутым носом.
«Куда ж ты лезешь, дурилка? Все же как на ладони. Я тебя вижу, значит, и другие видят», Колька быстро и незаметно огляделся. На платформе, помимо них, было человека три, и те далеко.
Послышался гудок приближающегося поезда. Гражданин оторвался от чтения, аккуратно прикрыл журнал; пацан немедленно отвернулся, как бы любуясь воронами. Колька невзначай пристроился за этой парой и терпеливо поджидал готовящееся случиться очень скоро событие.
«Сейчас придет поезд, жирный войдет в тамбур, пацан тиснется за ним. У меня будет пара шагов от двери до двери».
Переваливаясь и отдуваясь, прибыл и остановился состав. Гражданин величественно шагнул в тамбур, мальчишка вьюном юркнул за ним. Колька, уже не сомневаясь, прыгнул, «оступился» и упал, свалившись прямехонько на мальца. Тот возмущенно завозился под Колькой, который нарочито неуклюже ворочался на мальце, охая, невнятно извиняясь, но никак не желая слезать.
Толстяк повернулся, с высокомерным недоумением спросил:
Юноша, вам помочь?
Нет-нет, благодарствуйте, степенно отозвался Колька.
Гражданин прошел внутрь, было видно, как он устраивается у окошка и снова достает свой журнал. Колька наконец поднялся и потянул пацана за собой.
Что же ты делаешь, щегол? негромко спросил он, для верности встряхивая воришку за шиворот. Совсем одичал?
Тот, нисколько не испугавшись, огрызнулся:
Сам дурак. Я этому кнуру толстому хотел лопатник вернуть. Выронил, растяпа жирный.
И в самом деле, сунув руку в карман, показал округлый бумажник, явно не пустой. Колька строго спросил:
А по сопатке? Ты кому втираешь?
Ничего я не Он полез за платком. Ну век свободы не видать, побожился малец, чиркнув пальцем по шее.
Колька пытливо вгляделся в рассерженные, но честные глаза и засмущался.
А чего же не отдал просто так? Чего шифруешься?
Доброе дело решил сделать, угрюмо пояснил малец, втихую. И чтоб на меня не подумал. Отпусти ворот. Оторвешь маманя по шее надает.
Смотри-ка, прямо тимуровец, маскируя свою неловкость, ответил Колька, тогда пошли вместе отдадим.
Пацан пожал худыми плечами.
Зашли в вагон. Гражданин, пристроившись против ходу (неинтересно ему смотреть в окно было), почитывал свой «Новый мир». Колька деликатно кашлянул. Пассажир, глянув на пацанов с благожелательным недоумением, ободрил:
Слушаю вас, молодые люди.
Колька протянул бумажник:
Вы выронили, гражданин.
Дядька, подняв брови, похлопал себя по карману:
И в самом деле. Благодарю вас. Он взял бумажник и, даже не проверив его, спрятал за пазуху.
Вы бы пересчитали, напомнил пацан.
Ничего страшного, я вам верю, как-то двусмысленно улыбаясь, отозвался гражданин.
На этом и разошлись. Ребята направились обратно в тамбур. Новый Колькин знакомый, стреляя у него папиросу, проворчал:
Видал, богач какой. Хоть бы пересчитал для порядка.
Тебе-то что? Отдал чего завидуешь? назидательно заметил Колька. За собой смотри, а то наносит тут добро направо-налево. Так и доиграться недолго.
Ясное дело, буркнул тот.
На том и разошлись.
* * *
Эта история всплыла в нужное время, теперь, выслушав очередную порцию Олиного нытья и сочувственно покивав, Колька и выдал свое предложение. Оля осведомилась, в своем ли он уме, на что он ответил:
Но если тебе больше нравится ныть и утираться ладошками, я могу и промолчать.
Тогда продолжай.
Да все просто на самом деле.
Колька подобрал палочку и принялся выводить на песке черточки одну, вторую и так до четвертой.
Дано: куча салаг воображают себя взрослыми, бесятся с лишних калорий и от безделья
Ольга прыснула, но согласно кивнула. В самом деле, сейчас по сравнению с тем же сорок седьмым лопаемся с жиру, да еще как!
И что в итоге? спросил требовательно Колька.
Что? с интересом отозвалась она.
А то. Самим что-то полезное придумать кишка тонка. А надоумить их ни-ни! Только почувствуют, что кто-то ими руководит сразу на дыбы, потому как взрослые. Верно?
Тебе виднее.
Колька не обратил внимания на бабские шпильки.
Нам же, как ты понимаешь, надо, чтобы они выполняли то, что нужно по программе воспитания.
Он начертил толстую, как на картах, стрелу и направил ее на прямую черту, из-за которой расходились веером другие черточки.
Это что, солнце?
Светлое будущее.
Похоже.
Тем лучше. Всем вместе туда идти надо, но на пути препятствия. Колька провел между черточками и «светлым будущим» зигзагообразную линию.
И что это? Минные поля?
Лень, тупость и упрямство, пояснил он с укоризной, но на то ты и педагог, чтобы недуг в подвиг превратить. Поэтому надо нагрузить их работой так чтобы не было времени нос утереть. Тупость заменить смекалкой, а упрямство настойчивостью. А как это сделать?
Колька начертил вопросительный знак.
И как же? озадаченно осведомилась будущий педагог Гладкова.
Как и всегда! Колька победоносно вывел восклицательный знак, а потом заключил все черточки в единый «пузырь». С помощью общей идеи.
Оля, с уважением глядя на живопись, все-таки высказала сомнение:
Ну, допустим. Но у нас уже есть идея пионерской организации. Мало? Или чем не нравится?
Ты свой прищур убери и не задирайся, а то сейчас этой вот розгой, пообещал он. Идея прекрасная, но надо ее развивать. Беда в том, что были перегибы прежнего руководства
А ты диалектик.
Колька вежливо замолчал, подождал продолжения, уточнил, будет ли оно. И, получив ответ, что нет, продолжил:
Тут расчет на детский нрав. Любят они секретики и не любят, когда им указывают, что делать. Так?
Она кивнула.
Объяви субботник. Многие придут без нытья и отговорок?
Многие не многие, но придут. Наверное.
Во-от. А надо, чтобы шли все, добровольно и с песней, заявил Колька, отбрасывая веточку, и чтобы распоследний никчема ощущал, что без него не справятся. Вот, скажем, дровишек бабке старой напилить, если прямо попросить не факт, что пойдут. Может, бабка та самая давеча этому никчеме по ногам крапивой за то, что куст у нее ободрал?
Да уж, это трудно преодолеть, хихикнула Ольга.
Колька, поджав губы, веско возразил:
Проще простого. Ты скажи лопуху, каким великим будет поступок: она тебя обижает и даже знать не знает, какой ты благородный, как высоко ты над ней, над ее злобой мелкой и застиранными кальсонами
Фу.
Ничего. Так и есть. Вот прямо так и шуруй, зароди в детках веру в то, что они не просто так, а самые исключительные и благородные
Оля, подумав, заметила, что как-то грубо и не по-пионерски получается. Колька отмахнулся:
Ерунда. Ты, главное, вслух не произноси, а лишь на сопричастность налегай, подчеркивай. Да что ты, в самом деле, как маленькая!
Оля задумчиво поводила по носу кончиком косы, как пуховкой:
Вот и я смотрю, идея неплохая, но как-то совсем для малышей. У нас-то лосишки немалые.
Колька хмыкнул, потянулся с аппетитом:
А что, по-твоему, наигрались они за свое детство? Санька тот же, Светка. Они, может, и рады бы в партизан поиграть, в казаков-разбойников а им-то куда уж, «лосишки», как ты говоришь. А лосишки-то, может, спят и видят до сих пор, как бы дурью героической помаяться, спасти кого, лучше, конечно, страну. А вроде как не получается. Играть все, нельзя, ребячество, а до крупного не доросли еще. Не то время.
Правду говоришь, Пожарский, кивнула Оля, снова помахав по носу «кисточкой». А как это все провернуть
Проще простого. Сначала нужен штаб, причем строго тайный.
Детский сад.
Не умничай. Далее цепочки отрядные, чтобы ясно было, кто за кем заходит в случае тревоги то есть срочного созыва. Ну, там, система явок-паролей, а то и веревочек навяжем, как у Гайдара.
Прямо тебе так и дали веревки переводить.
Колька прищурился:
Во времена Тимура давали? Тебе в книгах все распишут, как же. Что, думаешь, в книжках все правда? Как веревочки протянуть, чтобы они мало того, чтобы во все дома шли, да еще колокольчики у каждого. Да и телефон откуда у Тимура взялся? Главное идея!
Снова твоя правда, согласилась Оля, уже с некоторым благоговением. А как сигналить, без веревочек да телефона?
По-другому придумаем, ничего. Голубиной почтой. Или костры будем жечь.
Сдурел ты совсем? переполошилась Оля. Нам голову снимут!
Шучу я, шучу. Все ты буквально принимаешь. В общем, делать можно все то же самое, что сейчас делаешь, только тайно. Ну, проводишь ты одно собрание, а будет два одно как положено, а второе для «своих».
Это как?
Вот что у тебя по программе на эту неделю?
Да много всего. О важности общественной работы, о дружбе с книгой, проработать хулиганье, политинформация, ну, там, повысить внимание к старшим. Пора наверстывать сбор вторсырья Кстати, о Саньке скандалит: чего, мол, впахивать бесплатно, если тот же старьевщик чистоганом выложит, не удержалась, наябедничала Оля, а ведь начальник штаба отряда. Вот и проводи с таким воспитательную работу.
По шее? деловито предложил Колька.
Ольга подавила вздох.
Не педагогично так.
Она снова вздохнула, но все-таки вставила следующие сомнения:
Мысль здравая, не нравится идея добро делать тайно. Как-то получается, что заставляешь, используешь их вслепую, что ли
Пришла пора Кольке прищуриться:
Это что за разговоры такие контрреволюционные, эсеро-меньшевистские? То есть, по-твоему, надо было сначала всех просветить и лишь потом освобождать, а революция подождала бы, пока темное крестьянство освоит азбуку?
Оля даже рот раскрыла:
Ах ты провокатор! Как не стыдно! Что ты передергиваешь, я совсем не про это!
В таком случае у меня все, решительно подвел он черту, поднимаясь и натягивая майку. Я тебе идею подкинул, а ты, коли такая умная, развивай.
* * *
И снова очередной штаб пионерской дружины, как и положено, раз в две недели, и снова собрались четыре начштаба и парочка активистов, вожатых отрядов. Оля, чтобы скрыть отвращение, делала вид, будто что-то записывает.
«Школа вожаков! Вожаки, как же, думала она, кидая исподлобья злые взгляды, в лучшем случае рыжие собаки да шакалы Табаки, и то никудышные. Тоже мне, отрядные заводилы! Глазища-то какие, слипшиеся и снулые, как после блинов на Масленицу!»
Внешне-то все гладко было. Добросовестная Настя Иванова проводила политинформацию. Толково, пусть и нудно, бубнила про главные задачи внешней политики, про создание прочной системы безопасности в Европе и на Дальнем Востоке, про назначение СЭВ, про пагубную линию Тито. Но слушали разве что Настины подружки, такие же, как она, отличницы и отрядные вожатые. Остальные даже вид не делали, что слушают. Начштабы вызывающе скучали.
Оля вглядывалась в хорошо знакомые лица: «Что с этими людьми? Ведь год назад у них глаза горели, даже когда они спали. Еще месяц назад не люди были факелы! Как они ловили каждое слово, даже в холода ходили с распахнутыми пальтишками, чтобы галстуки были видны. А теперь это даже не кто, это уже совсем что!»
Светка маячок, такая неизменно открытая, воодушевленная, всегда готовая мчаться вперед, к подвигам, спасать мир, горбушки таскающая воробьям, сидит, собрав лицо в кулачок, с выражением кислым, как у сварливой бабки у подъезда.
Психованный Санька, с его огромным добрым сердцем, почему он теперь, демонстративно откинувшись, чуть не качается на стуле и горестной тряпкой болтается на тощей шее несвежий галстук? И прямо-таки написано у него на лице: «Это вам надо, а мне все до фени».
Наконец Иванова иссякла.
Спасибо, Настя, садись. Товарищи, вопросы?
Вялая рука поднялась:
А можно быть свободным?
Этот Витька Маслов. Старше всех, себе на уме, проныра. Глазища-тарелки наглые, с прищуром. Уши лопухами, всегда по ветру где бы что сгоношить. А ведь всего-то тринадцать! Не раз ловили его на торговле папиросами, и от него самого иной раз попахивало табачищем. Врет да оправдывается, что мать посылает, жрать дома нечего, денег в семье нет, а ведь ложь, ложь! Один он в семье остался, мать работает на текстильной фабрике, на хорошем счету, зарабатывает неплохо.
Оля, еле сдерживаясь, спросила:
Куда ты так торопишься, Витя? Иди-ка сюда, расскажи товарищам.
Маслов, даже не думая подниматься и тем более отдавать положенный салют, начал, по-блатному растягивая слова:
Тороплюсь, потому что времени жалко. Работать надо, семье помогать, а мы тут вола пинаем. Маршировки, линейки, песни. Сплошной форс.
Сюда, говорю, иди, чуть поддав стали в голосе, повторила Оля. О, зашевелился, вышел, хоть и нагло пожав плечами.
То есть ты, начальник штаба Маслов, смысла в пионерской работе не видишь? вкрадчиво, по-змеиному уточнила Оля.
От такого предположения его все-таки передернуло, наверное, фантомные явления совести, по старой памяти. Во, чуть губы дрогнули, немного побелели. И все же держится по-прежнему нагло, говорит даже немного снисходительно:
Игрушки это, для маленьких. Я сразу в комсомол. Я коммунист.
Тут и Санька вальяжно вскинул два пальца:
И я. Что мы, в самом деле, железки собираем, шагистикой занимаемся, песни распеваем что, это главное, что ли? Настоящим делом бы заняться.
«И раз, и два, и три главное не разораться», и Ольга мягко пригласила:
Делом, говоришь. Хорошо. Подойди-ка сюда.
Мне и здесь неплохо, огрызнулся Санька, чуть спав с лица.
Подойди-подойди, чего боишься? ласково подначила она.
Расчет оправдался: надувшись лягушкой, Приходько с деланой независимостью, вразвалочку подошел, встал возле Маслова.
Вот стул, Саша. Садись и сними-ка ботиночки.
Это зачем еще? немедленно вскинулся он.
А что такого? Боишься, что шнурки обратно не завяжешь?
Тут не сдержалась, прыснула Светка. Оля знала страшную тайну: Санька до сих пор путается в пальцах, обувку ему сестра завязывает, но это под строжайшим секретом.
И снова в яблочко. Санька, свирепо сопя, уселся и стянул сперва один, потом второй ботинок. По комнате распространился терпкий запашок грязных портянок.
Обувайся, начальник штаба Приходько. А ты, начальник штаба Маслов, не откажешься рассказать товарищам, что у тебя в карманах?
Права не имеете, чуть побледнев, заявил тот.
А ты чего боишься, что скрываешь? вежливо удивилась Ольга. Мы же не обыскивать тебя собираемся. Ты сам, как сознательный вожак, пионер, в порядке советской дисциплины, просто покажи, что у тебя в карманах.