Оставив своего родственника отдыхать после череды Гейонешей, Филипп покинул покои и вернулся в свои. Там он предался размышлениям, пока над замком бледнел серпом месяц. Замок был на удивление тих, спокоен; пока пальцы привычно поглаживали лежащий у сердца промасленный лист бумаги, граф думал о причинах, по которым Уильям мог отказаться возвращаться на север. Получается, что его родившаяся тридцать лет назад ненависть продолжала зреть и зреть, пока окончательно не закостенела?
* * *
Незадолго до возвращения герцога из южных далей, к Молчаливому замку прибыл человек из Йефасы обычный ремесленник. Ремесленник казался пьяным, речь его была спутана, похоже, что он сам себе не отдавал отчета в своих действиях. Однако он сообщил, что является звеном, через которое старейшины смогут известить об изменениях сделки. Когда же Горрон вернулся и всем стало известно о малочисленности вражеского клана, обитающего на юге, Летэ послал своего вестника в Йефасу, к этому зачарованному ремесленнику.
Все это значило ровным счетом одно Летэ осознал абсурдность своих притязаний и готов уступить. Оставалось лишь удивляться способности Горрона решать любой вопрос без кровопролития.
Буквально на следующий день явился все тот же аристократ в широкополой шляпе с желтым пером, хотя и в другом табарде. Он прибыл один, безо всяких помощников просто выйдя из дубовой рощи. Его сопроводили в прошлый огромный зал с троном, на котором снова покоился неподвижной статуей Летэ фон де Форанцисс. Переговоры длились долго. И на этот раз в ближайшей комнате притаился уже сам герцог Донталь, которому пришлось ради этого больным покинуть постель. Будь там граф, то текущая беседа между главой совета и прибывшим гостем его бы немало удивила
Выходит, в общей сумме к Саммамовке я обязуюсь доставить сюда пятерых бессмертных, в числе которых должны быть Юлиан и Генри. Правильно? по-деловому спросил аристократ, подытоживая.
Летэ не ответил. Только величественно кивнул, устремив свой такой же величественный взор вдаль. В его глазах гость был лишь приглашенным просителем, но никак не равным, и уж тем более не превосходящим его. На это аристократ только ядовито усмехнулся, прекрасно различая в старейшине его застарелое высокомерие.
Хорошо, что мы наконец-то пришли к единому мнению, голос его сделался вкрадчивее. Коль так, я хочу предложить поменять условия сделки.
Каким образом?
Дело в том, что вашими усилиями, когда вы оторвали меня от моих дел, бессмертный паразит внутри Генри как бы сказать испортился и начал гнить, снова ухмыльнулся аристократ. Из-за того, что вы невовремя меня отвлекли, его дни жизни сочтены. Спустя пять, десять, может быть, двадцать лет, но с большой вероятностью он окончательно умрет.
Почему? Летэ впервые взглянул на гостя, удивившись.
Вас это не касается. Однако я бы помимо Генри хотел оставить у себя и Юлиана. Что насчет того, чтобы вместо них двоих я доставил сюда шесть южных паразитов? По три за каждого? глаза аристократа насмешливо сверкнули.
Оплывшее лицо главы едва подернулось от того, что бессмертные дары так запросто оскорбили именем паразитов, но он ничего не ответил. Долго он молчал. Взгляд его был хмур, тяжел, а толстые пальцы начали ласкать и крутить рубиновый браслет, единственно выдавая этим действием сомнения. С каждой минутой промедления губы аристократа все шире и шире растягивались в улыбке победителя, будто и не могло быть иначе, будто он знал, что почти любого можно купить, сыграв на слабостях.
Пять бессмертных или девять?
Летэ молчал на троне, застыв статуей. Горрон де Донталь стоял в соседней комнате, все слышал и хмурился, а взгляд его был чрезвычайно серьезен, каким никогда не бывает при посторонних. Аристократ же продолжал улыбаться, сжав тонкие губы, и хитро глядел из-под шляпы с желтым пером, которую он теперь даже не удосужился снять.
Девять даров К Саммамовке наконец, глухо сказал Летэ.
Переговоры длились еще долго, но обсуждали уже сам процесс передачи обладающих бессмертием тел и карты, чтобы под конец обменяться обещаниями придерживаться данного соглашения. Соглашение подразумевало под собой также заключение мира, если обмен будет успешным. Когда солнце стало клониться к закату, гость сухо попрощался и покинул зал бодрым шагом. Вслед за ним чуть позже, колыхаясь под мантией, неторопливо вышел и сам Летэ. Увидев укрывшегося в тенях герцога, который прислонился к стене от усталости, он задержал на нем свой ледяной взор они оба понимали, что граф Тастемара с заключенным соглашением будет не согласен
* * *
После отбытия гостя в дверь графа постучали. Вошел слуга, который донес, что хозяин замка требует явиться к нему. Поднявшись, Филипп последовал за молчаливым вампиром. Блеклый свет едва лился сквозь высокие, но узкие коридорные окна, но не оседал вниз. Внизу колыхалась тьма, по которой графа и вели в другое крыло. В дверях покоев он столкнулся с еще одним слугой, выносящим на руках иссушенный труп. Голова юной девушки была запрокинута; рубаху ее жадно разорвали выше живота, оголив вместе с лебединой шеей еще и белоснежную грудь. В глубине темной комнаты, где не лежало ни единого ковра, а все было холодным и пустым, как склеп, сидел на постели Летэ. Он вытирал полными пальцами свои мясистые губы, доводя их до обычной мертвой белизны.
В углу, в кресле, сидела, сложив руки на коленях, Асска. Она не шевелилась и даже будто не дышала; лишь едва повернула голову, когда гость вошел внутрь. Этой бледностью и неподвижностью она походила как на саму комнату, так и на своего мужа и отца. Красота ее оживала красками лишь среди роз и под лучами солнца, да и то ненадолго.
Филипп поклонился им обоим.
Вы звали, сказал он.
Летэ поднялся. Но вместо того, чтобы подойти к своему вассалу, он двинулся к неподвижной дочери. Его грузное тело заколыхалось под мантией. Подойдя, он покровительственным жестом вытер своим толстым пальцем губы Асски, где еще виднелись следы крови. Затем взял ее черный локон, лежащий у тонкой шейки, прокатил его между пальцами, и, не отрывая от него взора, произнес:
Они согласились у них нет выбора. На этом твоя роль стража карты заканчивается. Ты сделал достаточно.
Сирес, холодно заметил граф. Я до совета и на самом совете был назначен вами же хранителем карты до обмена.
Обмен скоро случится Очень скоро
И Летэ неспешно, волоча за собой черное длинное одеяние, прошел от своей дочери обратно до постели и замер напротив Филиппа, уставив на него свой взор. Глаза его, серо-синие, казались пустыми, будто высеченными из камня рукой скульптора. Глава медленно вынес вперед руку, требуя карту.
Демона устраивают новые условия, произнес он. И он не станет рушить выстроенные нами договоренности. Не станет и пытаться отнять карту. Так что твое изнуряющее мучение окончено, Филипп, и ты можешь вернуться назад в Брасо-Дэнто. Там ты нужнее
Сирес. В войне всегда нужно готовиться к худшей подлости со стороны противника, голос его был преисполнен почтения, но отдавал сталью.
Отнюдь У нас стался с демоном уговор, после которого весьма ясно, что его интересует честный обмен. Демону нет нужды рисковать, если он и так получит свое.
Летэ снова едва заметно тряхнул рукой; звякнул его пылающим красным браслет, разрезав звоном мертвую тишину. Филиппу пришлось, повинуясь порыву почтения, склонить свою седую голову, почти касаясь груди подбородком, но он не уступил, лишь положил на сердце руку, как бы предупреждая.
Я твой сюзерен, а ты мой вассал. Не забывай об этом, возвестил Летэ.
Я помню об этом, сирес, и всегда буду помнить. Помню и о том, что сейчас меня с вами помимо священной клятвы на крови, которую давал мой предок Куррон фон де Тастемара, связывает и ваша священная клятва. Вы дали на собрании клятву, что я буду хранителем и носителем вашего доверия вплоть до завершения обмена, уже с нажимом, однако не явным, повторил граф. Я же дал клятву, что буду охранять карту. Не стоит сомневаться во мне и в моей чести, потому что наш род славен этим. Если я увижу опасность для того, что мне было вверено, я без промедления пожертвую жизнью, но не отдам карту врагу. Так разве клятвам не должно иметь крепость, сирес?..
И он поднял голову, встретился прямым испытывающим взором с Летэ. Летэ молчал. Он понимал, что давал ритуальное обещание, пусть и не на крови, но давал, а его вассал не позволит лишить себя карты даже под угрозой смерти и отречения от совета. Он нахмурился и некоторое время пребывал в погруженном безмолвии, лишь разглядывая Филиппа очень тяжелым, будто прибивающим к земле взглядом, в котором отражались сменяющие друг друга эпохи. Но его взгляд спокойно выдержали. Наконец, вздохнув, глава махнул рукой.
Хорошо Иди Иди, храни карту, как я тебе повелевал.
Филипп покинул эти холодные покои, подходящие скорее для упокоения мертвеца, нежели для жизни и сна. Вслед ему посмотрела вечно юная Асска, едва повернув голову, и ее черные локоны от этого движения соскользнули с плеча и упали на спину. Затем она повернула вспыхнувшее любопытством лицо уже к своему господину, но тот никак не отреагировал лишь остался стоять, будто мраморная статуя.
* * *
Теперь граф почувствовал уже не нарастающую тревогу, а ясную беду. Привычно коснувшись груди, он направился скорым шагом к Горрону де Донталю.
Вошел он без стука. Махнув, отослал всех присутствующих слуг. Затем снова вслушался в коридор, но прислуга, уже ведающая, что вошедший обладает на редкость чутким слухом, благоразумно удалилась. Граф нашел герцога лежащим в постели и сложившим руки на груди. Тот отдыхал, пытаясь восстановить силы как можно скорее, ибо предчувствовал, что его пытка Гейонешем может стать не последней.
Филипп присел на край кровати.
Говорить можете? спросил он жестким голосом.
Смогу произнес Горрон.
Скоро произойдет обмен с новыми условиями, которые мне неизвестны. Наш глава пытался забрать у меня карту под явно обманным предлогом, и тут голос его стал глуше. Вам должно знать, какова суть новооговоренных условий.
Горрон молчал. Он оглядывал своего родственника, его напряженную позу, и в глазах его отразилась грусть, которую собеседник тут же распознал. После затянувшейся тишины он вздохнул и сказал:
Знаешь, Филипп, веками я хранил свой Крелиос, цепляясь за него, как за единственно-верное, что держит меня в этой жизни. Я цеплялся за него, когда погиб Куррон, хотя и покинул к тому моменту трон, но не смог уйти. Я продолжал цепляться, когда Куррона сменил следующий потомок. Меня мало что заботило, кроме моего дела, и я верил, что, рухни оно и я сгину следом. Я платил чрезвычайно высокую цену за то, чтобы сохранить его, и год от года и цена, и мое душевное напряжение росли. Но в конце концов, все равно все рухнуло. Вот скажи, Филипп скажи мне честно, как единственному твоему родственнику. Ты проделал большой путь Ты восстановил свою честь в глазах совета и, хоть и не предупредил обман, но сделал то, что не под силу кому-либо из нас или даже мне. А сейчас у твоего сердца лежит то, что медленно иссушает тебя и грозит уничтожить душевно. Но если так станется, что все твои жертвы и старания были зря? Что, если ты не достигнешь главного?
Граф все понял.
Он Он мертв? Или его выменяли?
Выменяли, предложив за него трех старейшин.
Хотя Филипп и достойно выдержал этот удар, но от герцога не укрылась, что это далось ему нелегко. Филипп некоторое время сидел, пока не потянулся к сердцу, достал из-под отворота, который специально подшили ему под котарди, сложенную в несколько раз промасленную карту. Затем посмотрел на нее странно-отрешенным взглядом, будто увидев впервые, и принялся поглаживать ее, разравнивать погнутые края сухими пальцами. Горрон наблюдал за ним из постели, и с его лица сползла вечная улыбка, поддавшись гнетущей обстановке в спальне.
Тогда Сиррес дождется окончания обмена, пока не свершится его клятва и принудит меня уже священной клятвой на крови передать карту велисиалу У меня не останется выбора граф говорил спокойно, но голос его едва осип.
Да. И Уильям достанется им. Ты проиграл, Филипп.
Что же сказал скорее сам себе граф. Рано или поздно любой полководец, сколь бы отважен и умел он ни был, сколько бы боев он ни выстоял против вражеского меча или топора, терпит поражение от застарелого лицемерия и продажной чести. Я знал, что проиграю и ждал от врага любой подлости но даже мысли у меня не было, что ранее непоколебимое будет так легко продано Или я просто не хотел в это верить?
В покоях стало слишком тихо. Еще некоторое время Филипп молчал, только продолжал заученно гладить обожженный уголок карты, уронив голову на грудь, пока, наконец, не произнес неожиданно спокойным, можно сказать, что мертвым голосом, в котором вдруг иссякли все чувства, делающие его живым:
Я поставил на кон все, что имел, не в силах отступиться.
Они тоже поставили на кон многое, ответил Горрон. Будь уверен! Они должны знать, что ты не пьешь крови, опасаясь отравы, что не смыкаешь глаз все эти месяцы. Они страшатся твоей решительности и упрямства у них давно не было столь опасного противника. Поэтому может так статься, что они подкупили не только Летэ для уверенности в своей победе.
Если это случилось, и граф поднял уставший, но внимательный взгляд на родственника. То мы проиграли изначально
Да, мы проиграли изначально, потому что враг может предложить каждому из нас то, что мы желаем более всего. Летэ они подкупили всего лишь неравноценным обменом, показав ему отсвет некогда могущественного клана, в котором было много вампиров. Но ведь у всех нас есть свои мечты, заветные и глубокие, даже у самых преданнейших представителей клана. Кто же откажется от исполнения заветных желаний?
Только безумец
Филипп продолжал внимательно смотреть на Горрона.
Да, только безумец, улыбнулся тот и шепнул. Напряги слух. Не притаился ли кто-нибудь в коридорах?
Никого.
А на лестнице?
И там
Филипп, ты действительно проиграл и потеряешь все то, что поставил на кон. Враг приложит все усилия, чтобы победить и отомстить, а его могущества достаточно для свершения задуманного враг сам уверен в этом. Мне жаль, что так вышло, но я хочу помочь тебе, поэтому выслушай меня, что я скажу тебе. А там выбирай и решай, готов ли ты к последствиям тихо сказал герцог.
Чуть позже граф поднялся и вышел медленным шагом из комнаты. Спина его была все также несгибаема, но потухшие глаза выдавали в нем скорбь. Последующие дни он провел в отрешении, пребывая в своих покоях. Его размышлениям способствовала и эта угнетающая тишина замка, который был и в правду Молчаливым. Слуги здесь ходили неслышно, похожие на тени, бледные, ибо по душе им были вечер и ночь. Изредка графу вспоминался его Брасо-Дэнто. Там на всех этажах, кроме последнего, всегда кипела бурная жизнь. По коридорам вечно туда-сюда сновали шумные слуги, без устали бегал со своими чертежами и расписками казначей, грохотал обитой железом обувью капитан стражи, шумели портнихи, ходил, семеня, Базил.
Тяжелая вуаль тогда окутывала Филиппа все плотнее и плотнее, и он почти чувствовал, как становятся неподъемными его руки, ноги. Картины прошлого проносились перед ним, начиная от роли пажа для старого графа Тастемара и заканчивая собственными попытками переломить одиночество. Он все чаще думал над тем, какой выбор сделал из предложенных Горроном исходов. И все яснее ему открывалось, что столь несвойственная ему горячность и порывистость были порождены не иначе, как состоянием, которому подвергся перед смертью и его предшественник Ройс. Все больше в нем крепла уверенность, что к тому, что произойдет, все и шло, а он лишь тешил себя иллюзиями.