Цзинцю боялась, что Третий Старче не пойдёт из-за такого совета и торопливо пояснила:
Не волнуйся. Оленина действительно согревает, но мы можем попросить Тётеньку приготовить машевую похлёбку (из золотистой фасоли. Прим. перев.) Предполагается, что она остудит любые трубы.
Другие мужики в комнате заржали, а один сказал:
Лады-лады, значит, так ты сбиваешь температуру, а? Машевой похлёбкой.
Третьему Старче было явно неудобно и, выйдя на улицу, он извинился:
Эти парни давно не были дома, поэтому не следят за своими словами. Они всегда так шутят. Не обращай внимания.
Цзинцю ничего не понимала. Если кто-то говорит об оленине, как о средстве согреться, за что тут извиняться? Всякий раз, когда она ела что-то согревающее, типа чили, например, у неё губы горели, а иногда и зубы начинали ныть, поэтому ей приходилось следить за тем, чтобы не перебрать лишку. И что общего у этих шуток и длительного отсутствия в семье? Значение этих шуток оставалось тайной для неё, а связь с отсутствием в семье, вообще, представлялась неочевидной, но она не слишком задумывалась об этом её больше занимала мысль, как сказать Третьему Старче, чтобы тот больше не прятал вкусняшки под рисом.
Они шли назад по той же самой узкой дороге, по которой ходили и прежде, еле заметной дороге между полями. Спустя какое-то время Третий Старче спросил:
Ты что, сердишься на меня?
С какой стати мне сердиться?
Может быть, я слишком чувствителен. Я подумал, что ты, возможно, осерчала на меня из-за того дня на горе.
Он обернулся, чтобы посмотреть на неё и сделал пару шагов ей навстречу.
В тот день я был чрезмерно настойчив. Но не думай обо мне плохо.
Я не намерена говорить о том, что случилось в тот день, сказала она быстро. Забудь его тоже, и пока мы не совершим ту же ошибку, всё будет хорошо. Меня только беспокоит то, что Линь не так понял, и если всё выйдет наружу
Он никому ничего не расскажет, не волнуйся, я с ним потолковал.
Что? И только потому, что ты с ним потолковал, он никому не расскажет? Он так тебя слушает?
Третий Старче поколебался с ответом.
Мужчины часто переносят женщин через воду, особенно такую, как здесь. Прежде, когда у них не было парома, мужчины переносили всех молодых девушек, стариков, детей. Если бы Линь сопровождал тебя, то сделал бы то же самое. На самом деле, ерунда всё это. Не беспокойся.
Но Линь, должно быть, догадался, что мы пришли из города вместе. Не мог же ты случайно столкнуться со мной на горе.
Даже если он о чём-то догадывается, то не скажет ничего. Он очень честный парень и свои обещания держит. Я знаю, что ты переживаешь по этому поводу и хотел поговорить с тобой об этом, но ты всё время меня избегаешь. Не беспокойся. Даже если Линь что-то и скажет, то, пока мы оба будем всё отрицать, никто ему не поверит.
Ты хочешь, чтобы мы лгали?
Такая ложь никому не повредит. Это не великое преступление. Даже если Линю поверят, то я скажу, что ты тут ни при чём: это я бегаю за тобой.
Это выражение бегаю за тобой шокировало Цзинцю. Она никогда не слышала, чтобы кто-то произносил вот так, прямо. Самое большее, что осмеливались люди сказать, было что-то вроде такой-то испытывает глубокие пролетарские чувства к такой-то.
Да не волнуйся ты так, почти умолял Третий Старче. Посмотри на себя. За эти несколько дней ты просто исхудала и глаза у тебя впали.
Она оглянулась на него в сумерках. Он тоже выглядел похудевшим. Глядя на него и поглощённая горечью последних дней, Цзинцю едва не оступилась и не свалилась прямо в поле.
Здесь никого нет. Дай мне твою руку.
Она буквально крутнулась не месте осматриваясь, но, в самом деле, вокруг не было ни души. И всё же у неё не было уверенности, что кто-то внезапно не появится или кто-нибудь не следит за ними из потайного места. Приклеив руки к бокам, она сказала:
Забудь об этом. Давай не будем создавать больше проблем. И ещё: отныне не прячь ничего под рисом в моей миске. Если Тётенька увидит, то у неё будет прямое доказательство.
Прятать под рисом в твоей миске? Я не прятал, сказал он смущённо.
Признайся, это был ты, потому что, если не ты, то кто тогда? Я всегда нахожу колбаску, или яйцо, или что-нибудь, когда ты приходишь. Мне приходится делать так, как делали жёны в имперские времена из-за проделок своих остряков-мужей. Я всё выбрасываю в ведро для свиней.
Он остановился и уставился на неё.
Это действительно не я. Возможно, это Линь. Ты говоришь, что это происходит всякий раз, когда я прихожу, но я ничего не прятал в твою миску. Я знаю, что ты с ума сойдёшь от этого.
Так это не ты? Тогда кто? Должно быть, Линь. Она на миг задумалась и сказала: В этом случае, меня это не волнует.
Его лицо передёрнулось от досады:
А почему тебя не волнует, что подумают люди о романе между двумя твоими Я?
Глава восьмая
Несколько дней прошло без малейшего намёка на сплетни, и Цзинцю начала верить, что, может быть, и не было ничего, о чём стоило волноваться. Линь, казалось, заслуживал доверия и согласился с просьбой Третьего Старче ничего никому не говорить. Похоже, он хранил своё обещание. Так что Цзинцю удалось немного расслабиться. Приободрившись, она даже начала вязать Линю джемпер. Она прикинула на глаз его рост, объём груди и выбрала простой рисунок. Каждый вечер она вязала допоздна, стараясь закончить работу до того, как уедет.
Видя, как она старательно работает, Тётенька Чжан сказала:
Нет нужды так гнать. Если ты не закончишь, то можешь забрать его с собой домой. Как только он будет готов, Линь может съездить и забрать его. Или ты можешь приехать и привезти.
Услышав такое, Цзинцю стала работать ещё старательнее: ей не хотелось оставлять хоть какие-то зацепки, которые означали бы, что надо снова встречаться с Линем. Странное дело, её не беспокоило, что такие усилия могут принять за привязанность только Линю такое могло прийти в голову. Когда придёт время отказать ему, это больно ударит по его самолюбию.
Однажды, когда Тётенька Чжан и Цзинцю болтали о чём-то, Цзинцю упомянула непреходящие проблемы со здоровьем у её матери. У неё часто находили кровь в моче, но доктор не мог выявить причину. Он стал выписывать рецепты так, чтобы мать могла покупать грецкие орехи и леденцы, которые, как говорили, могли излечить, и пока они помогали. Но грецкие орехи и леденцы были в дефиците, и даже по рецепту купить их было трудно.
Юминь говорит, что у них растут грецкие орехи в старом доме её семьи, сказала Тётенька Чжан. Я попрошу её привезти, когда она в следующий раз поедет туда. Ты можешь отвезти их своей матери.
Цзинцю была в восторге! Её мать уже долго болела, и они испробовали всё, чтобы вылечить её: инъекции цыплячьей крови, терапия жестами, всё, что угодно, при условии, что стоило это не слишком дорого. Но всё было тщетно. В самых худших случаях анализы её матери были цвета крови. Цзинцю тут же побежала спросить Юминь. Та ответила:
Да, у нас действительно растут грецкие орехи, там, где я выросла. Но это очень далеко отсюда, и я не знаю, когда поеду туда в следующий раз. Но я напишу домой и попрошу своих домашних припасти что-то для тебя. А когда потом поеду, то привезу тебе.
Гм а почём вы продаёте фунт грецких орехов?
Вообще-то это наши собственные деревья. Не надо нам денег! Это далеко, и, кроме того, мы не можем спускаться с гор, чтобы торговать ими. Считается, что мы должны отсекать хвост капитализма. У нас забирают всё, что мы выращиваем на этих холмах, хотя предполагается, что весь наш урожай предназначен для собственного пользования. Когда нам только разрешат продавать то, что мы выращиваем? И к тому же все мы считаем тебя частью нашей семьи. Если мы можем помочь выздороветь твоей маме, то бери хоть всё дерево не беда.
Цзинцю была тронута.
Спасибо огроменное. Напиши письмо, когда представится оказия Я найду время съездить туда сама только бы это помогло маме. Я так боюсь, что однажды она просто истечёт кровью.
Через несколько дней Линь зашёл в комнату Цзинцю с бамбуковой корзиной в руках.
Посмотри, хватит ли тебе этого.
С этими словами он повернулся и ушёл. Цзинцю пригляделась к корзине и обнаружила, что та полна грецких орехов! Она была потрясена. Юминь, должно быть, приказала Линю проделать весь путь до её прежнего дома и собрать их. Цзинцю была в ярости и провела оставшуюся часть дня, сдерживая слёзы. Давным-давно она дала себе клятву не лить слёз. Её отец и брат горбатились в сельской коммуне, мать была больна, сестра была пятью годами моложе её, так что ей приходилось быть главной опорой семьи. У неё был свой собственный лозунг: истекай кровью, пóтом, но не плачь.
Она поспешила найти Линя. Тот сидел у торцовой стены дома и ел. Она подошла к нему и остановилась, наблюдая, как он раз за разом набивал полный рот. Казалось, он был голоден.
Ты ездил домой к нашей невестке? спросила она.
М-м-м.
Далеко?
Нет.
Цзинцю посмотрела на его обувь. Туфли были сношены от ходьбы, а подошва светилась насквозь. Она не могла вымолвить ни слова, а только молча смотрела на его туфли. Он проследил за её пристальным взглядом и быстро убрал ботинки, прикрыв их своими стопами. Стыдясь он тихо сказал:
У меня походка тяжёлая, я быстро снашиваю обувь. Я хотел идти босиком, но на горе холодно.
Она задыхалась, сдерживая слёзы.
Она послала тебя?
Нет. Я просто подумал, что твоя мама могла воспользоваться ими как можно скорее. Он собрал последние зёрна риса со стенок миски и сказал: Я ухожу на работу. Я ещё успею на вторую половину дня.
И ушёл, чтобы торопливо вернуться через мгновение с мотыгой на плече.
Найди бумагу и закрой корзину, а то Хуань Хуань всё съест. Не думай: он хоть и мал, а своё возьмёт.
Цзинцю смотрела, как Линь прячет свои изношенные туфли в поленницу дров возле двери. Он обернулся и сказал:
Ничего не говори моей матери: она только отчитает меня и назовёт обалдуем.
Линь ушёл. Цзинцю вытащила туфли из поленницы и осмотрела их. Она хотела подлатать их, но так как одна подошва протёрлась насквозь, то починить их уже было невозможно. Она засунула туфли обратно в поленницу.
Цзинцю стало плохо. Она стояла и размышляла. Если она примет помощь Линя, то как она ему отплатит? Она решила взять грецкие орехи, но только потому, что они помогут её матери поправиться. Та изводила себя слишком многими заботами. Всякий раз, когда она переживала меньше, симптомы у неё ослабевали. Когда же волнений становилось больше, или когда работа была слишком утомительной, кровотечение усиливалось снова. Грецкие орехи и леденцы останавливали процесс.
Цзинцю вернулась в свою комнату и присела перед корзиной грецких орехов.
Она по очереди потрогала каждый. Здесь, должно быть, более двадцати фунтов грецких орехов. Чтобы купить такое количество, ей нужно было бы попросить у доктора не менее десяти рецептов, не говоря уже о деньгах. Ей очень хотелось тотчас же доставить корзину своей матери, но без леденцов орехи были бесполезны, а без справки врача она не получит ни одного. Доктор же выписывал рецепт, только когда болезнь у матери вспыхивала с новой силой.
Тем не менее, здесь достаточно орехов, чтобы продлить матери жизнь. Её сестра тоже была бы рада, поскольку ничто ей так не нравилось делать, как колоть грецкие орехи.
В этом деле она была докой. Она ставила орех вертикально и маленьким молотком-гвоздодёром слегка постукивала по его вершине, пока скорлупа не распадалась на четыре доли. А там, в середине, оставался отлично сформированный орех. Иногда, конечно, и он раскалывался. Тогда сестрёнка брала иглу и выковыривала остатки. Потом она смешивала эти осколки с леденцами и отдавала эту смесь матери. Мать, конечно, отказывалась, уговаривая своих дочерей съесть такую микстуру. Здоровье её не настолько плохо, всё нормально, а вы обе ещё растёте, ешьте сами. А девочки отвечали, что грецкие орехи слишком горькие, и вообще они им не нравятся.
Цзинцю встала на колени и думала: вот, Линь действительно слишком хорош для неё. Она слышала рассказы из дореволюционных времён о маменькиных дочках, которые, бывало, продавали свои тела, чтобы поддержать матерей. Она думала, что понимает их. Что ещё молодая девушка могла сделать, чтобы помочь матери в те дни? Даже теперь, в этом новом обществе, что могла сделать такая девушка как Цзинцю кроме продажи собственного тела, чтобы поддержать мать? Сейчас, с этой корзиной грецких орехов перед собой, она боялась: если эта корзина грецких орехов вылечит мою мать, разве я не должна согласиться выйти замуж за Линя? Теперь они были частью нового общества, где нельзя было покупать и продавать людей, и она не могла продать себя ему. Только выйти замуж.
По мере того, как она размышляла, как бы отплатить Линю за его доброту, мысли её переключились на Третьего Старче. В глубине души ей было жаль, что это не Третий Старче принёс орехи, так как проблема решалась бы тогда легко: она бы с радостью продала себя ему. Цзинцю упрекала себя. А в чём, собственно, Линь хуже Третьего Старче? Только в том, что пониже ростом, и внешне не похож на мелкого буржуа, как Третий Старче? Но разве не нужно смотреть на то, что у человека внутри, а не снаружи?
И тут же она снова себя отчитала. Как ты можешь говорить, что Третий Старче не так добр как Линь? Разве он не заботится о тебе? К тому же, он и другим всегда помогает: чинит их ручки, часы, тратит свои деньги на то, чтобы купить запчасти и никогда ни у кого не берёт ни гроша. Разве это не свидетельство его доброты?
Говорили, что его прозвали образцовым солдатом геологической партии.
Запутавшись в своих мыслях в какой-то момент, она поднялась и криво рассмеялась. Ни один из этих двух на самом деле никогда и не говорил, что ты им интересна так с какой стати ты так распетушилась? Она решила сшить Линю новые туфли с тем, чтобы мать его не бранила, и с тем, чтобы ему не приходилось ходить босиком в холод. Она знала, что у Тётеньки Чжан в корзине для шитья было полно подбитых подошв, которые всего-то надо было подогнать и подшить, и верхов, склеенных, но без подошв. Потребуется пара вечеров, чтобы превратить эти запчасти в готовую пару туфель.
Она выбежала, чтобы найти Тётеньку, и сказала ей, что желала бы сделать пару туфель для Линя. Глаза Тётеньки сверкнули от удовольствия, и она тут же поспешила отыскать два готовых верха, две подошвы, наряду с нитью, иглами, и каблуками, чтобы выдать всё это богатство Цзинцю. И постояла рядом, восторженно наблюдая, как Цзинцю подшивает подошвы к верхам.
Никогда бы не подумала, что вы, городские девушки, знаете, как шить! воскликнула Тётенька через какое-то время. Ты подшила подошву быстрее, чем смогла бы я, да ещё и более сложным стежком. Твоя мать очень хорошая учительница, если воспитала такую способную дочь.
Цзинцю смутилась и сказала Тётеньке Чжан, что единственная причина, по которой она умела шить обувь, заключалась в том, что её семья была бедной. Они не могли позволить себе покупать готовые туфли, поэтому мать шила их сама. Из одного основания чёрного хлопка она могла изготовить передние части для двух пар ботинок. Из старых кусочков ткани она могла склеить подкладку и сделать верх. А вот подошвы приходилось делать самой. Самым трудным было пришить подошву к верху, но Цзинцю изучила каждый этап этой операции. Большую часть времени она носила туфли, сшитые самостоятельно. И только в дождь, или когда приходилось уезжать далеко, или на военную подготовку в школе, она надевала свои армейские, зелёные холщовые туфли фабрики «Освобождение». Ступни её оказались понятливыми: как только они достигли тридцать пятого размера, то прекратили рост, как будто боялись перерасти продукцию фабрики «Освобождение».