Мама, скандалистка Галина Анатольевна, такая же однолюбка. Ей ведь всего сорок было, когда отец умер. Непонятно, что их держало вместе всю жизнь, но вернувшись с похорон, мать упала и не вставала неделю. Не пила. Не ела. Умирала. А ведь каждый день семейной жизни с раннего утра гремела на кухне сковородками и, подавая на стол завтрак, звала семейных:
Идите жрать!
В огороде, где отцом каждая дощечка отполирована, каждый столбик, каждый гвоздик лично папиными руками забит, все время орала. Демонстративно, чтобы слышали соседи:
Господи, за что мне эти мучения! У всех мужики как мужики, а у меня пьянь-рапья-я-я-янь! Недоделок! Непутевый!
Соседи слышали и тихо ненавидели Гальку за хамовитость и откровенную бабскую тупость. Женщины мечтали: должны ведь когда-то у Петра нервы не выдержать? Всю войну мужик прошел, фашиста бил, а тут курицу общипанную терпит и в рыло ей не сунет! Была бы баба видная, а это что? Чучело огородное, глядеть противно! И визжит, прости господи, как поросенок недорезанный! И вот за что ей такой муж, а?
Петр был красавец. Высоченный, здоровенный, улыбчивый. Зубы белые-белые! С фронта солдаты приходили живого места на них не было. По табачному духу можно было угадать, что мужского полу человек. И то ошибались. Какие уж тут зубы А Петра бог сберег. Для радости, для счастья, для любви! Сколько молодых бабочек драки из-за него устраивали! Дрались не жизнь на смерть! А достался Петр этой каракатице Гальке. Мамаша ее, Клавдия, постаралась.
Однажды Петр на танцы выпивши пришел. А пьяный он еще добрее становился: всех девчонок ему безмерно жалко было. Особенно страшненьких. Красивым тошно, а этим бедолагам и вообще приткнуться не к кому. Вот и приглашал на танец всех дурнушек. Пусть хоть так. И Гальку пригласил. А та, не будь дурой, вцепилась в Петю и попросила до дому проводить. Мол, страшно. А в проулке влепилась ему в губы пиявкой, не отодрать! И тут:
Ах, ты, паразит! Девку мою сильничать вздумал! Милиция! Милиция! Клавка сирену свою врубила.
Петька: пык-мык, да где тут Милиционеры набежали, смотрят: у Гальки подол разорван, платье на груди в клочья. Давай составлять протокол. Клавдия орет:
Прощу гада этого, если он на Гале женится!
И повели добра молодца под венец как телка.
Бабка Клава потом Наталье с гордостью рассказывала, как научила Галку. Целый месяц тренировались. Поймали на живца!
Другой бы на месте Петра за такое вероломство райскую жизнь бы хитрой женушке с ехидной тещенькой устроил: они бы свету белого не взвидели. Но не Петя. Ему бы по-хорошему, в монастырь: столько света и добра от него шло, люди за версту чуяли и тянулись к нему. Потому и зажила Галина в любви и ласке. Правда, с детишками не получалось. Первый сынок умер во младенчестве. Второй не дожил и до трех лет. А Наташа появилась на свет очень поздно, через десять лет совместной жизни супругов. Поэтому любил Петр свою Наталку и пылинки с нее сдувал.
И Наташа помнит, как тянулась к отцу и сторонилась крикливой матери. Наверное, той было очень обидно. Наверное, она сильно ревновала: дочку к мужу, а мужа ко всем женщинам на белом свете. Помнила ведь его «жалость». И ругала его, проклинала, поносила. А отец улыбнется, визгуху-жену на шкаф усадит, дочку на руки, и был таков.
Все леса, все озера они на пару излазили. Наташку комары искусают, изгрызут до мяса, ноги сотрутся до кровавых пузырей, но она молчок. Ни слова жалобы. Отец приведет ее на дальнее озеро: сам снасти налаживает, а Наташа вокруг бегает и хворост собирает. Потом батя два здоровенных бревна рядком положит, между ними костерок раздует, и горит он всю ночь. Наудят щук и такую уху сварганят ни в одном ресторане так не накормят!
Как Наталья любила отца! Дух захватывало! Как она гордилась им! У многих ее ровесников в семье воспитанием больше мамы занимались, проверяли дневники, ходили на родительские собрания. А ее растил папка! И ей даже мальчишки завидовали! И в тот страшный день, когда Петра не стало, на похороны пришел весь город! И все, все плакали! Даже мужчины и мальчишки!
Мать не могла смотреть даже в сторону других мужиков, плевалась от отвращения. И потом все время говорила:
А вот мой Петенька так делал А мой Петенька так говорил А у моего Петеньки так было дело поставлено
Женщины слушали ее и сокрушенно вздыхали: ну почему, чтобы понять, что любила больше жизни, нужно обязательно такое горе испытать? Гальку они не жалели, но и не злорадствовали, зачем? И так чуть умом не тронулась. А вот за Наташу очень беспокоились. Ее даже лечили долгое время. Боялись, что девчонка так и не выкарабкается из сумеречного состояния.
Но жизнь шла, обе: и дочь, и мать потихоньку пришли в себя. Наталья вытянулась, пополнела и смотрела на мир отцовскими глазами, радуясь всему: солнцу, весне, дождю, снегу, людям.
Мама ворчала:
Вот блажная, вся в отца,
Но Наталья чувствовала, как мать тайком любуется ею и плачет:
Вот, Наташка, скоро тебя замуж отдавать. С кем же я остану-у-усь. Уйдешь ведь от меня к чужому мужику, кобыла ты этакая!
Мама была неисправима.
С Валеркой Наташа познакомилась в парке. Был праздник, Первое мая. Стояла настоящая июльская жара, девчонки выскочили на улицу в легких сарафанах и босоножках. Качались на качелях, пили лимонад, ели мороженое у всех было прекрасное настроение. Решили покататься на катамаранах. Прибежали к реке, а все плавсредства были заняты отдыхающими. Какие-то парни сталкивали на воду последнюю лодку. Девушки чуть не заплакали. Но один из ребят вдруг взглянул на Наталью и улыбнулся:
Девчата, чего киснем? Айда с нами кататься!
Это был Валера. И он был т-а-а-акой Наташа даже покраснела.
Ее подруги кокетничали, ломаясь, набивая себе цену. Но Наталья вдруг решительно подошла к берегу, скинув новенькие туфельки.
Берите меня. Я умею грести!
Парни присвистнули. А Валерка сказал:
За штурмана будешь!
Девчата завизжали, запросились «на корабль». Погрузили всех. Потом они не сколько плавали, сколько маялись дурью и чуть не утопили лодку. Пришлось скидывать «балласт». Валерка прыгнул в воду и широкими сильными гребками доплыл до берега. Крикнул Наталье:
Эй, Марья-Моревна, давай ко мне!
И Наташка, прямо в сарафане, зажав туфельки в руке, сиганула следом за Валеркой. И пошла уверенно, не хуже его с малых лет на воде болталась. Вышла из реки, гордо вскинув мокрую голову, нисколько не стесняясь народа вокруг. Вот тогда она поняла, как хороша! Она увидела свою красоту в глазах этого парня. И было, на что посмотреть!
Мокрый сарафан облепил ее статную фигуру, широкие бедра и высокую грудь. Но «девушкой с веслом» назвать Наташу было нельзя. Потому что природа одарила ее тонкой талией и длинными волосами до самого пояса. И сейчас она шла, как та самая Марья-Моревна, могучая королевна! Коса расплелась и по-русалочьи покрыла Наташины плечи, а сильные ноги уверенно ступали по прибрежному песку.
Наталья остановилась прямо перед Валерой и смело смотрела на него. А тот, выдохнув с трудом, наконец-то решился:
Как вас зовут, Марья-Краса?
Натальей.
Ну тогда ты будешь Наталья краса, длинная коса
Они были созданы друг для друга. Они совпадали, как элементы сложной мозаичной картины. И то, что между ними происходило нельзя было назвать всепоглощающей страстью или нежным чувством, или симпатией. Все это смешные слова, выдуманные для молоденьких дурочек, читающих дурацкие романы. Они были единым целым, идеальным механизмом, гармоничной силой, разумным творением природы, где никогда ничего не бывает лишнего. Адамом и Евой. Первыми совершенными людьми на Земле, венцом божьего промысла.
Почему тогда все случилось так гадко? Почему Валерка, единственный, любимый, суженый покинул ее? И, ладно бы, только ее, но ведь Валера предал маленького человечка, родную дочь! Наталья терялась в догадках. Поступок Валерки был так чудовищен и противоестественен, как чудовищен и противоестественен февральский мороз в середине июля.
Хотя И такое случается раз в тысячу лет.
А, может, Наталья все придумала сама?
Глава 4. Валерий
Валерий вырос в деревне, где-то под Новгородом. У матери был он единственным ребенком, а потому балованным и любимым. Об отце мама никогда ничего не рассказывала. Зато соседи и родственники никогда не забывали напомнить Валерке об его происхождении.
Мамка тебя в подоле принесла! кричал долговязый Васька, двоюродный брат.
И эти его слова служили запалом для хорошей драки.
Валерке до слез обидно было. В чем он виноват? Откуда столько презрения? Да у доброй половины деревенских баб дети росли без отцов, и ничего ведь. Он пытался докопаться до самой истины и, наконец-то, понял: дело не в нем, не в мамке, а в самих людях. Люди разные, и не всегда добрые. Многие из них пытались за счет унижения слабого возвыситься в своих глазах.
Вот как тетка Клавдия, сестра матери. Некрасивая, рябая Клавка не могла сравниться со статной и пригожей Марьей. Ее и замуж-то взяли благодаря «интеллигентной» профессии, продавщицы местного сельпо. Но муж Егор, быстренько сварганив Клавдии маленького Ваську, начал погуливать и интересоваться винцом, которого теперь у него было в достатке. Всегда можно взять у жены в магазине ничего, расплатится сама. Клавка, разочарованная, совсем раскисла. Егор и так-то был ненадежным, с ленцой, мужиком, а тут еще и гулякой оказался. Все на Клавке: и дом, и огород, и скотина, и магазин. Докучливые деревенские старухи без конца дергали ее. Никаких дел: Клавдия картошку копает, конца поля не видать, а эти бабки прутся к ней, увязая в меже:
Клавдия, открой лавку, уж очень надо сахару купить!
Клавдейка, а муку завезли? Отложи мне пару пудиков!
Клавушка, ты завтра поране магазин отворяй: надыть консервы и водки взять, зять приезжат!
Вот дуры! Как будто не видят расписания на магазине. И ведь каждая норовит под запись товар взять. А Клавдия потом дрожи перед ревизией!
Сеструха Мария жила и горя не знала. Дрова ей колхоз выписывал, огородик махонький, за день управиться можно. Из скотины и было: корова, поросенок, да пять курочек. Много ли им с Валеркой надо? Мужика нет и не надо. Мужик в хозяйстве особая статья. Его кормить, обстирывать, обихаживать надо. Плохой, хороший ли, а никуда не денешься. А этой трын-трава.
Валерку Маша из города привезла. Колхозное правление ее, как путнюю, отправило учиться на животновода. Дали ей койку в общежитии, стипендию начислили, чин чинарем! Вернулась Машка специалистом с дипломом. Зашла в правление на работу определяться, так вся контора ахнула: вот так специалист! Пузо в пальто не умещается! Однако, ничего не сказали. Как матери-одиночке, выделили квартиру маленький домишко на две комнатенки с кухней и печкой.
Клавка сначала обрадовалась: теперь она полная хозяйка в добротной родительской, по четыре окна на каждой стене, избе. А потом чуть волком не взвыла: за таким домом догляд нужен! А Егор, в отличие от покойного отца, хорошего хозяина, мужичонка никакущий! Кое-как отработает восемь часов в РММ, и в магазин за вином. И попробуй не дай! Мигом Клавины глаза украсит фиолетовыми синяками. Ночью придет покоя нет. Буянит, Клаву на честный бой вызывает. А ведь ей спать надо! Она и так без рук, без ног! И Ваське в школу с утра! От такой жизни Клавдия быстро увяла, подурнела, растеряла остатки красоты, которой ей господь и так немного отмерил.
И самое обидное то, что она-то, Клавдия, ни в чем не была виновата, все делала по людским законам! И работала, и замуж вышла, и дитя в законе родила! А ей шиш с маслом! И в то же самое время сестра Машка все наготовенько от государства получила: и домишко, и счастье семейное, и достаток!
Конечно, Клавдия преувеличивала: какой там достаток у матери-одиночки. Но все равно: Мария цвела и пахла, Валерка всегда в обновах и здоровенький, а чисто вымытые стекла избушки белели кружевными занавесками. Раньше бы за такой грех с Машкой и не здоровался бы никто, а сейчас почет ей и уважение! И, главное, ни один человек ее пальцем не тронет, спит себе до утра без задних ног, и на работу идет как королева! Господи, да за что такая несправедливость!
Обида и зависть пересилили сестринскую любовь и привязанность. Клавдия старалась не встречаться с Марией, чтобы не вывалить нечаянно на нее всю свою злость. Она перестала забегать вечерами по пути из магазина к сестре, чтобы попить чайку. Потом запретила Ваське гостить у тетки и дружить с Валеркой. Понимала, что зря: Вася и накормлен, и умыт. И уроки сделаны. Маша парню заштопает и приголубит, как родного. Но Клавдию уже несло по кочкам, и она орала на сына, когда тот опаздывал к ужину, заигравшись с братом.
Мамка, чего ты кричишь на меня? удивлялся Васятка, я ведь и стих выучил, а потом мы с Валеркой вместе книжки читали.
Нет! И все! Я сказала! Нечего таскаться по чужим людям!
Да какая ж мне чужая тетка Маша? Васятка, несмышленыш, хлопал глазенками и ничего не понимал.
Такая! Дурная она! Пропащая! Нечего! Клавдия обливала помоями родную сестру, не стесняясь в выражениях.
Что посеешь, то и пожнешь. Потихоньку Вася, отравленный ядом сплетен и наговоров, искренне поверил в слова матери, и, заразившись от нее злобой, старался при каждой нечаянной встрече побольнее ударить «выродка» Валерку.
Клавдия нет-нет, а и скажет, взвешивая сахар или толстые серые макароны, кинув гирьку на весы, очередной покупательнице с длинным языком:
Не смотри, не смотри, тетка Марфа, не обвешу. Я баба честная. Отродясь никого не обманывала: ни людей, ни государство! Эта Машка любительница на дармовщинку пожить. Ишь ты, нагуляла в городе шпаненка своего, и горя мало!
Ой, и не говори, Клавдейка, льстиво соглашалась Марфа, пугливо поглядывая на стрелку весов, она, энта Машка, говорят, в городе хвостом мела почище профурсетки какой! У них там в городах сейчас так заведено: губы намажут и вперед! Какой мужик попадется, под того и стелются Ты, это, Клавушка, подушечек мне отсыпь маленько, ага?
И вьются, вьются бабьи слухи по селу, удержу нет. И вот уже, масляно, облизываясь на статную Марьину фигуру, сплевывает местное мужичье:
Ах ты, ш-шалава городская
И бабы, вспохватившись, что в запале наплели лишнего, ненавидя за это не себя, а Марию, собираются в кружки и поносят, клянут несчастную Машу еще больше, забыв про дела, детей и скотину. Начесав языки вдоволь, охнут и бегут домой, где ревет недоенная корова, не греет нетопленная печь и неприятен ногам неметеный пол. Получив от сердитых мужей справедливый нагоняй, ненавидят Марию все сильнее.
Маша долго не знала, не чувствовала, что творится за ее спиной. Ей не до разговоров: который год велась война с председателем за новый телятник. В старом, продуваемом насквозь всеми ветрами, телки дохли как мухи. Падеж скота достиг таких размеров, хоть караул кричи! И сердце кровью обливалось: живые души, малюхонные, в адовый мороз уже и мычать не могли, а тихо ложились на ледяные полы, закатывая кроткие глаза, опушенные длинными ресницами. И однажды она, не выдержав, влетела в контору и при всех, не стесняясь, закричала:
Я на тебя, Михалыч, жалобу в райком напишу! И в «Крестьянку» напишу! Я до Брежнева дойду, так и знай!
То ли угроза подействовала, то ли что, но к весне к старому телятнику начали подвозить новенькие кирпичи, шифер, доску. И Сергей Михайлович, председатель, понимая, что права, права Мария, все равно чувствовал к ней неприязнь. И дома, посасывая мозговую косточку, положенную в тарелку щей, жаловался супруге:
Никакого аппетита нет. Все мозги сучка Машка выела.
А та с готовностью подхватывала:
С нее станется, Сережа. Терпи. У нее, говорят, в райкоме любовник. Она и ребенка от него прижила!