«Следствие по делу заключенного 1799 Де-Мартино С. П. прекратить. За допущенные нарушения дисциплины объявить Де-Мартино С. П. пять суток строгого ареста в изоляторе с выводом на работу. Установить довольствие на время ареста: хлеба 350 грамм в сутки, одна кружка воды в сутки. На третий день горячая пища один раз в сутки».
Кончив читать, он спрятал бумагу в папку.
Федько пристально посмотрел на Сергея.
Все ясно? Есть еще вопросы?
Сергей отрицательно помотал головой.
Начальник потер руки с довольным видом.
Вот и славно! Валентина Александровна, можете приступать. А мы, пожалуй, пойдем. Как закончите, отправите его в изолятор. И чтоб без приключений мне! При этих словах он строго посмотрел на конвоира.
Я вечером приду проверю, как он у вас сидит. Поняли меня?
Так точно!
Все. Исполнять.
Федько и Качатурян ушли, а врачиха взяла из стеклянного шкафа хирургические ножницы с изогнутыми краями и подступила к Сергею.
Ну что, молодой человек, начнем операцию? Ты, я вижу, не робкого десятка. Когда губы себе зашивал, небось больно было? Как же ты такую муку вытерпел? Видно, несладко тебе пришлось, раз ты на такое решился. Ну да ничего, Бог не выдаст, свинья не съест, давай-ка подними чуток голову, сейчас я аккуратненько поддену шовчик, ты даже ничего не почувствуешь, так, самую малость, словно комарик укусил
Она что-то еще говорила, а сама в это время состригала нитки справа и слева, и посередине; потом осторожно тянула за концы. Сергей невольно морщился.
Ну-ну, потерпи немного. Когда иголкой себя колол, небось больнее было. И ведь не закричал ни разу. Конвойный всю ночь по коридору ходил и ничего не слышал. Эх ты, терпило!
Шумно вздохнув, она наконец отстранилась от лица, выпрямилась, продолжая смотреть на кровоточащие губы.
Ты пока не разговаривай. Подожди до завтра. Я тебе ранки сейчас обработаю спиртом, а потом вазелинчиком слегка намажу, чтоб губы не шелушились. Ты, поди, пить хочешь? Но пока нельзя. Еще инфекцию занесешь, вода тут плохая. Вон у тебя сколько проколов на губах. И все кровоточат. Как ты себе губы-то не порвал такими ручищами!
И она со страхом посмотрела на его жилистые руки, покойно лежащие на коленях.
Сергей хотел поблагодарить ее, но не решался разжать крепко сомкнутые челюсти. Лишь кивал в такт ее словам и пытался сказать глазами то, чего не мог произнести.
Врачиха быстро заполняла медкарту. У дверей стоял надзиратель и молча наблюдал за происходящим. Сергей тем временем думал о том, как ему необыкновенно повезло! Он и не надеялся, что все так быстро разрешится. В иные минуты падал духом и ждал самого плохого: расстрела или отправки на штрафной прииск. В крайнем случае его могли оставить сидеть в изоляторе как есть с зашитым ртом. И тогда бы он медленно умирал от истощения и упадка сил. Все заключенные знали, что никакой голодовкой лагерную администрацию не проймешь. Голодающих или расстреливали всем скопом, выждав для порядка несколько дней, или предоставляли им медленно подыхать от голода. Да, так вполне могло случиться. Но не случилось. Сергей отнес это к вмешательству высших сил, в которые он втайне верил (как и вся его семья) и которые, возможно, и в самом деле помогали ему в трудную минуту.
Охота на человека
Однако ничего еще не закончилось для Сергея. Вскоре после того, как он вернулся в барак, к нему подошел надзиратель Керимов. Приблизив лицо, сказал приглушенным голосом, неподвижно глядя в глаза:
Серега, будь осторожен. Эти падлы решили тебя пристрелить.
Сергей недоверчиво отстранился.
Какие падлы? Кто?
Конвойные, которые тебя избивали. Зубенко и все остальные. Я слышал, как они говорили меж собой. Зубенко говорил, что не успокоится, пока тебя не пристрелит, что замочит тебя, чтоб неповадно было другим. Они это умеют. Пошлют тебя за дровами в запретку, потом пальнут в спину, а спишут на побег. Это у них быстро делается. Не впервой. Скольких они таким макаром отправили на тот свет не перечесть. У них это заместо развлечения.
Сергей призадумался. Не хотелось верить, что его так вот запросто могут убить. Хотя он и слыхал про такие дела, что конвойные стреляют в зэков без всякой причины. Но чтобы так вот хладнокровно заранее спланировать убийство это после того как они избили его до полусмерти, а потом он еще отсидел пять суток в одиночке, это было невероятно. И все же он сразу поверил Керимову. Вспомнил перекошенное от злобы лицо Зубенко, хмурые взгляды конвойных, которые (он уже и сам заметил) следили за ним исподтишка и однажды уже пытались поставить в колонну с самого края, когда они шли из лагеря на объект. Тогда он не подчинился, потому что не любил ходить сзади, где обычно плелись доходяги. Да это и не дело конвойных указывать кому и куда вставать. Обычно заключенные сами разбираются по пятеркам, а следят за этим бригадиры. Но даже и они редко вмешиваются. Это ведь не пионерлагерь. Заключенные и сами понимают, что и как.
Через несколько дней Сергей убедился в правоте Керимова. Конвоиры настойчиво пытались поставить его в последний ряд колонны, а уже на месте несколько раз отправляли за дровами в «запретку». Сергей всякий раз отказывался. Однажды его пытались заставить работать отдельно от других. Среди конвойных как раз был Зубенко. И Сергей решительно отказался. Тогда на него составили докладную об отказе от работы. Докладная ушла к начальнику лагеря, а Сергей решил, что пусть лучше его снова посадят в изолятор, чем пристрелят конвойные.
Он держался из последних сил. Борьба была слишком неравной. С одной стороны лишенный всяких прав человек, брошенный на край земли, в насквозь промороженные пространства, а с другой толпа вооруженных людей, наделенных правом убивать всякого, кто не подчинится их приказу.
Но все это закончилось очень быстро, хотя и не так, как того хотел Зубенко.
Утром во время построения колонны Зубенко подошел к Сергею и ударил прикладом в плечо.
Быстро встал в последнюю шеренгу! приказал он, крепко сжимая винтовку и показывая всем видом, что может шарахнуть еще раз.
Сергей сделал было шаг, но потом одумался.
Я туда не встану. И на работу не пойду. Веди меня в изолятор! проговорил так, чтобы слышали окружающие.
Зубенко сплюнул с досады. Слюна, не долетев до земли, превратилась в ледышку. Мороз был за сорок.
Ну ты у меня попляшешь! пообещал он и, обернувшись, крикнул стоявшим у ворот конвойным: Эй, быстро сюда! И наручники там прихватите.
Сергей вскинулся.
Зачем наручники? Я и так пойду. Я ведь не сопротивляюсь!
Поговори мне еще. Не захотел по-хорошему, будет тебе по-плохому.
Сергей понял, что спорить бесполезно, и замолчал.
Через минуту к нему подошли двое конвойных, один держал в руках металлические наручники, покрывшиеся густым инеем.
Ну-ка, оборачивайся, давай сюда руки! приказал один.
Сергей повернулся спиной, подставил руки. В ту же секунду оба запястья словно обожгло огнем. Насквозь промороженный металл крепко сжал теплую плоть, и Сергей сразу почувствовал, как стальные тиски стали постепенно пережимать кровоток. Это были автоматические наручники, при малейшем движении они сами собой усиливали зажим, обрекая человека на дополнительные мучения. Использовать такие наручники в сильный мороз было нельзя, об этом знали и надзиратели, и сами заключенные. Но протестовать было бесполезно, и Сергей промолчал. И те заключенные, кто видел это издевательство, тоже промолчали. Лишь покачали головами и отвернулись. У каждого была своя думка, своя печаль.
Сергей с тоской смотрел на уходящую в ночь колонну. Запястья резало все сильнее, а кисти рук словно бы разбухали, наполнялись чем-то тяжелым, и казалось, вот-вот лопнут, разорвутся он внутреннего напряжения. Он потихоньку шевелил кистями, но делал только хуже наручники затягивались все сильнее, и в какой-то момент он вдруг перестал чувствовать боль. У него больше не было рук, пальцев он не чувствовал вовсе.
К нему подошел Зубенко, спросил с усмешкой:
Что, хорошо тебе, падла? Будешь еще вылупаться?
Сергей склонил голову, крепко сжал челюсти, стараясь взять себя в руки, потом медленно проговорил:
Веди меня в санчасть. Я рук не чувствую.
Зубенко кивнул.
Пойдем, когда надо будет. Я все делаю по инструкции! Ты не подчинился приказу конвоя, а за это карцер и наручники. Вот и получил, что заслужил.
Зубенко тянул до последнего. Но настала такая минута, что тянуть уже было некуда. Колонна давно ушла, двойные ворота закрыты и заперты на огромную задвижку, а все конвойные ушли с мороза в тепло. Стоять на улице без всякой цели было бы уж слишком подозрительно, и Зубенко медленным шагом повел Сергея в больницу.
Врачиха, увидев посиневшие руки, похожие на две брюквы, переменилась в лице.
Это что же, ты его в наручниках вел по такому морозу? спросила она Зубенко. И не стыдно тебе? Он же без рук может остаться!
Тот лишь ухмыльнулся и ничего не ответил.
Что ты стоишь как столб! Давай снимай с него эти железяки. Смотри, я рапорт на тебя подам за жестокое обращение!
Зубенко перестал улыбаться и быстро подошел к Сергею. Поочередно щелкнули замки, и Сергей наконец увидел свои руки. Ему на секунду стало страшно. А что, если они уже не отойдут? Отрежут обе кисти, к чертям собачьим, и будешь потом ходить с культями. Он таких видал. Операции местные лепилы делают весьма проворно, иной раз обходятся вовсе без обезболивания. Это уж как повезет если хороший врач попался, так он поможет, все сделает, чтобы руки сохранить. А иной и специально отрежет, чтобы не возиться с перевязками да всякими примочками.
Но Валентина Александровна была не из таких. Она живо принялась за дело. Помогла Сергею снять бушлат и телогрейку, потом налила горячей воды в эмалированный таз и стала осторожно обмывать Сергею руки, сначала одну, потом другую. Лицо ее было озабочено, и Сергей, глядя на нее, все ждал, когда же она скажет заветное слово. Но она ничего не говорила. Тщательно вымыв руки с мылом, насухо вытерла их полотенцем, а потом долго рассматривала посиневшую кожу под прямым светом настольной лампы. Ничего не сказав, достала из шкапчика объемистую банку темного стекла с зеленоватой тягучей мазью и стала наносить мазь на кожу тонким слоем, осторожно втирая ее внутрь и как бы сомневаясь. Сергей по-прежнему ничего не чувствовал. Зубенко молча стоял у дверей, лицо его было непроницаемо. Сергей перевел взгляд на квадратное оконце, на котором в два пальца намерз лед; за окном было все так же черно и морозно. Казалось, что эта ночь навеки. И всегда будут этот жуткий холод и ночь, весь мир застыл в неподвижности.
Наконец врачиха выпрямилась, продолжая смотреть на забинтованные кисти.
Ничего, Бог даст, подвижность восстановится. Кровь уже пошла в пальцы. И поглядев на Сергея, молвила со вздохом: Повезло тебе. Еще бы несколько минут, и остался бы ты без пальцев!
Из угла вышел Зубенко. Скомандовал, глядя на Сергея.
Поднимайся, пошли в изолятор!
Врачиха всплеснула руками.
Да ты что, ошалел? Его в стационар надо класть, перевязки каждые шесть часов нужно делать.
На перевязки его будут приводить.
Да как же это? Ведь он минимум неделю ничего руками брать не сможет. Ты что, не видишь, что они забинтованы?
Ничего, как-нибудь приспособится. Он на разводе приказу не подчинился, отказался идти со всеми на работу. А за это карцер, сами знаете. Раньше его к стенке бы поставили за такие дела. А теперь дали им волю, вот и наглеют.
Врачиха перевела взгляд на Сергея.
Ничего не понимаю. Он что, правду говорит?
Они охоту на меня открыли, произнес Сергей. Договорились пристрелить меня при попытке к бегству. Зубенко хотел поставить меня в самом хвосте с краю, чтоб удобнее было стрелять. Вот я и отказался. Лучше в карцере сидеть, чем отправиться на луну. Помолчав, добавил: Им за это дают дополнительный отпуск и премию сто рублей. Вы сами знаете. К тому же тут личные счеты.
Тогда понятно. Врачиха неприязненно глянула на Зубенко. Я Федько обо всем расскажу. Будет тебе премия.
У того заходили желваки на скулах.
Рассказывайте, если хотите. Только я все делаю по правилам. Все видели, что он отказался идти на работу. А насчет охоты это все домыслы. Если бы хотел, я б давно его пристрелил. Возможности были. И будут еще
Сергей надеялся, что врачиха настоит на своем и оставит его в стационаре; все заключенные прекрасно знали, что фельдшер, тем более вольнонаемный врач, имеет право освобождать заключенных от работы и класть их в больничку. Об этом мечтали все зэки всех лагерей, а те немногие, кому посчастливилось полежать несколько деньков на больничной кровати с панцирной сеткой, долго потом рассказывали об этом, как о каком-то чуде. Простое лежанье на кровати и ничегонеделанье казалось им высшим блаженством и лучшей наградой, какая только может быть на земле (не считая, конечно, внезапного освобождения из лагеря, на которое всерьез никто и не рассчитывал).
Но врачиха на этот раз уступила, позволила увести Сергея из теплого, чистого кабинета в грязный ледяной склеп. Почему это так случилось, Сергей мог лишь гадать. Но когда он очутился в одиночке и увидел лед на цементном полу, решил бороться до конца. Понял, что помощи ждать неоткуда и надеяться можно лишь на самого себя.
Вечером, когда ему принесли в камеру ужин, он сказал конвоиру, что объявляет голодовку и потребовал, чтобы к нему пришел начальник лагеря.
Надзиратель с удивлением посмотрел на него.
Ну-ну, произнес с угрозой. Будет тебе начальник. Все будет. Жди!
И захлопнул кормушку.
Сергей принялся ходить по камере. От слабости кружилась голова, и кисти рук болели все сильнее. Иногда, забываясь, он ударял себя по ноге забинтованной рукой, и тогда по всей руке пробегал электрический разряд. Устав ходить, присел на каменный топчан, привалился к стене. Закрыл глаза, и его сразу словно бы понесло куда-то мутным потоком. Он все ниже клонился, пока наконец не коснулся головой каменного ложа. Через минуту он спал.
Но ему не суждено было выспаться этой ночью. Чутьем загнанного в угол зверя он вдруг почувствовал опасность. Открыл глаза в кромешной тьме и прислушался. Из коридора доносился приглушенный шум: неясный говор и топот множества ног. Ступали осторожно, говорили вполголоса. Сергей узнал голос Зубенко.
Все будет нормально, тихо произнес тот, скажем, что затеял драку с этапниками, и они его избили.
Шаги приблизились к двери, на мгновенье стало тихо. Сергей рывком поднялся, пытаясь сообразить что-то, потом подскочил к параше, вдруг решив зачерпнуть дерьма и швырнуть его в глаза надзирателям, но вспомнил, что руки у него забинтованы. В эту секунду громко щелкнула задвижка, и дверь рывком распахнулась, Сергей едва успел встать в самый угол. В камеру упал сноп света. Надзиратели гурьбой ввалились внутрь, окружили пустой топчан.
Его здесь нет! воскликнул один.
Я специально посадил его сюда, из этой камеры невозможно уйти. Он где-то здесь, смотрите по углам! крикнул Зубенко.
Надзиратели их было четверо стали озираться и вдруг увидели Сергея.
Вот он, гад, бейте его!
И все разом кинулись на Сергея.
На него посыпались удары, Сергей увёртывался как мог, потом крепко ухватил кого-то зубами за ухо и что есть мочи рванул на себя, с хрустом разорвав отвратительный жирный хрящ. Надзиратель дико заорал, а в следующую секунду Сергей получил такой удар по затылку, что свет померк у него в глазах, ноги подкосились, и он рухнул на пол без чувств. Его еще пинали какое-то время, а потом отступились от распростертого тела. Не так это просто избить человека до смерти. Да и Зубенко в какой-то момент опомнился. Все-таки этот осужденный был водворен в изолятор под его личную ответственность. Пришлось бы потом объясняться как это он допустил, что в его дежурство был до смерти избит заключенный, а он ничего не видел и не слышал. За это можно и поплатиться. Будет еще возможность поквитаться, Сергей никуда не денется из этого лагеря. Срок у него большой, получит свое сполна!