Елена Скрябина, дочь депутата Государственной Думы, после Второй мировой войны оказавшаяся на Западе, писала в своих мемуарах: «От одной знакомой, родители которой были домовладельцами в старом Петербурге, узнали, что одно время у них работал дворником отец Ежова. Сын, мальчишка-подросток в то время отличался отвратительным характером, наводящим ужас на детей этого дома. Любимым занятием его было истязать животных и гоняться за малолетними детишками, чтобы причинить им какой-либо вред. Дети, и маленькие, и постарше, бросались врассыпную при его появлении. Та же знакомая уверяла меня, что он даже был подвергнут психиатрическому лечению»[14].
Вполне возможно, что перед нами всего лишь легенда-ужастик, родившаяся уже после взлёта и падения «железного наркома». Во всяком случае, дальше мы познакомимся со свидетельствами людей, пострадавших в «ежовщину», но всё равно отзывавшихся о Николае Ивановиче как о милейшем человеке. А вот связь семейства Ежовых с одним из петербургских доходных домов вряд ли выдумана. Но отец Николая Ивановича совсем не обязательно работал именно дворником. Он мог быть и управляющим дома, и просто одним из жильцов, или, например, владельцем располагавшегося в доме питейного заведения.
В анкете 1921 года будущий наркомвнудел указал, где проходил службу в царской армии. Около года он находился в Вышнем Волочке, около двух лет в Москве и около двух лет в Витебске. В «Личной карте коммуниста», предназначавшейся для мобилизационной части Политуправления Красной Армии и заполненной Ежовым 25 марта 1921 года, он указал, что в царской армии служил только «два с половиной года в Тыловых Артиллерийских мастерских 5 Северного фронта». В этом случае в Витебск Ежов, скорее всего, прибыл во второй половине 1915 года. В анкете 1919 года он называет свою должность (или звание?) в 5-х артмастерских «старший мастеровой». В некоторых других анкетах Николай Иванович указывал и другие места своей службы 76-й пехотный запасной полк и 172-й пехотный Лидский полк (вероятно, эти части располагались в Вышнем Волочке и Москве), а также 3-й запасной пехотный полк, дислоцировавшийся в Новом Петергофе[15].
Вот как о революционной деятельности Ежова написал И.И. Минц в 1937 году в первом издании своей книги «Великая Октябрьская социалистическая революция в СССР»: «В Витебске был создан Военно-Революционный Комитет. Крепостью большевиков в Витебске были 5-е артиллерийские мастерские Северного фронта. Здесь работал путиловский рабочий Н.И. Ежов, уволенный с завода в числе нескольких сот путиловцев за борьбу против империалистической войны. Ежов был послан в армию в запасной батальон. Путиловцы в батальоне устроили забастовку не вышли на занятия и уговорили остальных солдат остаться в казарме. Батальон немедленно расформировали, а зачинщиков забастовки вместе с Ежовым бросили в военно-каторжные тюрьмы, штрафной батальон. Боясь отправки на фронт революционно настроенных солдат, офицеры перевели их в нестроевую команду. Среди переведённых оказалось человек 30 путиловцев. Они организовали выступление солдат против офицеров, едва не закончившееся убийством начальника команды. В 1916 году в команду приехал начальник артиллерийских мастерских. Ему нужны были токари и слесари. Вместе с другими рабочими взяли Ежова. Живой, порывистый, он с самого начала революции 1917 года с головой ушёл в организаторскую работу. Ежов создал Красную Гвардию, сам подбирал участников, сам обучал, доставал оружие. Витебский Военно-Революционный комитет после восстания в Петрограде не пропустил ни одного отряда на помощь Временному правительства»[16]. Разумеется, из последующих изданий своего труда Исаак Израилевич этот панегирик изъял. Интересно, что из сообщённого здесь правда?
В архиве Ежова сохранилась запись воспоминаний витебского большевика Арвида Яковлевича Дризула, сделанная Минцем 28 сентября 1936 года. В тот момент Ежов был только-только назначен наркомом внутренних дел, об этом ещё даже не успели объявить в газетах (но Минц уже знал и решил подсуетиться). В стране пока не было культа Ежова, так что мемуарист был относительно объективен в своих свидетельствах, хотя, конечно, понимал, что будущий академик хочет слышать о председателе Комиссии партийного контроля только хорошее. Дризул знал Ежова по Витебску, и вот что он рассказал: «Я жил в Витебске с 1915 года, работал в 5-х артиллерийских мастерских. Был мобилизован (в неправленной стенограмме было: «как неблагонадёжный». Б.С.), отправлен в городок и из городка в 5-е артиллерийские мастерские в конце 1915 года. Я не помню, Николай Иванович приехал раньше меня, или позже. В это время в мастерских было до 1000 человек высококвалифицированных рабочих. Одним из самых крупных цехов был слесарно-сборочный цех. Там работал юркий, живой парень Коля (Н.И. Ежов), всеми любимый, острый в беседах с остальными мастеровыми. Я работал в колёсном цехе.
Во главе мастерских стоял Грамматчиков полковник. Не он в этих мастерских был самым злейшим человеком. Там была такая собака поручик Турбин (однофамилец главных героев пьесы Михаила Булгакова. Б.С.). Не помню фамилии одного капитана ох был гад! Весь этот режим Николаевский так и давил, и под давлением этого режима уже к зиме 1916 года у нас в Витебске были интересные события
Николай Иванович не только с момента Февральской революции, но и ещё до Февральской революции был такой живой, острый и не лишённый такой специфичности. Вот есть такие самородки, которые стоят всегда во главе. Вот беседа какая-нибудь на заводе бывает, он уже во главе. Мы сейчас это называем оперативностью Живой, юркий такой. Мы иногда смотрим: чёрт его знает, через ноги он, что ли, проскочил, он уже впереди. Он тогда ещё выступать не мог, скажет какое-нибудь слово, но с душой и со всей энергией. Думаешь, что у него всё горит, вот-вот разорвётся, но в то же время последовательно.
Если мне память не изменяет, то в то время как мы все большевики занялись организацией власти, он с места как-то сразу ушёл в Красную гвардию. Он один из основоположников Красной гвардии. Он всё «даёшь!» Маленького роста, обвешанный патронами, лентами, так и ходил. Одним из очагов Красной гвардии были наши мастерские. Я помню, когда стали в солдатском комитете работать, работали в юридической секции совдепа, как-то получилось, что всё внимание обращено было на организацию власти, а он Красной гвардией занимался и был душой. Сама жизнь его выперла. Если он до Февраля не числился ещё большевиком, так это была только формальная сторона, а по существу он был большевиком до Февральской революции. Он по характеру такой был. Он сам обучал красногвардейцев, был их душой».
После Октябрьской революции красногвардейцы, по словам Дризула, задержали на станции Витебск эшелоны с войсками, которые Керенский пытался двинуть на Петроград. При этом он, правда, Ежова прямо не упоминает. Зато Дризул ещё раз повторяет, что и после победы большевиков Николай Иванович выдающимся оратором так и не стал: «Ежов мало выступал. Он два-три слова скажет Он был кропотливым оратором, эта его черта до последнего дня осталась Он не любил выступать».
Самым ярким эпизодом революционных событий в Витебске, вспоминает Дризул, стало разоружение частей польского корпуса генерала Довбур-Мусницкого в самом конце 1917 года: «Получили директиву из Питера. Есть такая станция Кринки, километров в 30 от Витебска. Там, говорят, польские легионеры; около 10.000 и разоружить их во что бы то ни стало; что они двигаются на Питер. Обсуждаем в революционном комитете, что делать, сколько у нас сил есть. Посчитали, что тогда у нас тогда было около 3.000. Как же быть? 3 тысячи, а там 10.000 легионеров, и они очень квалифицированные вояки, вооружённые. В нашем распоряжении была такая полька из левицы ППС. Она не порвала ещё с ППС, но симпатизировала большевикам. Мы решили эту польку использовать, придумали хитрость. Я думаю, Николай Иванович Ежов участвовал в этом деле Мы нашли эту польку и с ней договорились. Она была предана делу революции, красивая, молодая, полная такая, исключительно красивого телосложения Революционный комитет выделил делегацию, поставил во главе Крылова (коменданта Витебска. Б.С.), эта полька и человек 56. Организовали так: когда делегация пойдёт к Кринкам, то мы посылаем из Витебска эшелон за эшелоном, порожняком, но двери вагонов раскроем и поставим красноармейцев.
Наша делегация подъехала к полякам, вышли. Полька держит в руках красное знамя. Решили, что нужно играть на человеческих чувствах. Поручили этой польке только приблизиться к полякам, заговорить по-польски и сказать: «Вот я полька, родная ваша сестра Предложение большевистского революционного комитета вести с вами переговоры не увенчалось успехом, так вот я пришла, ваша сестра Я от вас ничего не требую, только прошу допустить делегацию революционного комитета большевиков к переговорам. Если вы на это не согласны, стреляйте в меня».
Она раскачивает знамя, открывает грудь, смело шагает с делегацией к полякам. Поляки начали переговоры. В это время подскакивает один вестовой верхом на лошади и докладывает: «Товарищ командир, прибыл эшелон пехоты, где прикажете расположиться?» К этому времени идёт эшелон с красноармейцами в дверях. Крылов, такой суровый, говорит: «Расположиться там-то». Через минуту второй эшелон. Вестовой докладывает прибыла кавалерия. Где расположиться? Через минуту третий артиллерия. Затем пулемётчики. Когда поляки посчитали по эшелонам, что получился перевес, в это время делегация заявляет: «В вашем распоряжении 10 минут, или вы сдаётесь, или мы открываем огонь. До свидания». Как только делегация ушла, так наши красногвардейцы разоружили их, без единого выстрела они сдались».
Слова Дризула о том, что он попал в артиллерийские мастерские как неблагонадёжный, Минц перенёс на Ежова и сделал из Николая Ивановича чуть ли не предводителя солдатского бунта. Дризул говорил о ненависти рабочих мастерских к их начальнику и некоторым другим офицерам. Историк же придумал мифическую попытку солдат, среди которых был и Ежов, расправиться с начальником некой «нестроевой команды».
Но Ежов категорически воспротивился публикации мемуарной статьи Дризула в журнале «Партийное строительство», о чем ее автор упомянул в покаянном письме сталинскому секретарю Поскребышеву от 20 ноября 1937 года, отправленному вместе с рукописью.
Судьба А.Я. Дризула была печальной. Он стал жертвой «латышской операции» НКВД, причем на самом ее излете. Дризул работал в комиссии партийного контроля при ЦК ВКП(б) и был арестован 25 сентября 1938 года, когда Ежов еще был наркомом внутренних дел, но делами в Главном управлении государственной безопасности уже заправлял его 1-й заместитель Берия. Расстреляли же Арвида Яковлевича 26 февраля 1939 года, когда НКВД возглавлял Берия. Скорее всего, его гибель не была связана с воспоминаниями о Ежове, а он просто попал под разнарядку по латышской линии. Опасности для Ежова Дризул не представлял, да и для Берии не был интересен, поскольку обвинить Ежова собирались не в каких-то нестыковках в его революционной биографии, а в гораздо более серьезных вещах[17].
В реальности Ежов 1 апреля 1917 года «за отлично-усердную службу при хорошем поведении» был произведен в младшие мастеровые, а в июле в старшие писари, что соответствовало званию старшего унтер-офицера[18].
По утверждению Ежова, он возглавлял партийную ячейку артиллерийской мастерской 5, а с октября 1917 по 4 января 1918 года являлся помощником комиссара, а затем и комиссаром станции Витебск и «организовывал новые партийные ячейки». Говоря о Февральской и Октябрьской революциях 1917 года, в начале 20-х годов он утверждал, что «активно участвовал в обеих революциях» и во время Октябрьской революции участвовал в «разоружении казаков и польских легионеров»[19].
В то же время Николай Иванович действительно принимал активное участие в формирование витебской Красной гвардии. В анкете, которую он заполнил в 1919 году в Казани в связи с назначением комиссаром местной радиотелеграфной школы, Ежов указал, что был помощником комиссара Орловской железной дороги на станции Витебск «во время Октябрьского переворота»[20]. В этой должности ему наверняка пришлось создавать красногвардейские отряды и останавливать прибывающие на станцию эшелоны с войсками. А как человек, знающий польский язык, Ежов, скорее всего, входил в делегацию, которая встречалась с польскими легионерами.
Точную дату вступления в партию большевиков 5/18 мая 1917 года Ежов указал в анкете 1919 года. Рекомендовали его Рабкин и Шифрис. Шифрис, которого Дризул упоминает как одного из студенческих вожаков в Витебске («очень интересный парень горячий, полный энтузиазма студент, один из лучших наших ораторов») позднее был репрессирован во времена Большого террора. Александр Львович Шифрис был тогда армейским комиссаром 2-го ранга и начальником Военно-хозяйственной академии РККА и РККФ. Его расстреляли 25 сентября 1938 года, в возрасте 40 лет, а реабилитировали в 1956 году. Кем был Рабкин и отблагодарил ли его Николай Иванович должным образом за рекомендацию, не знаю. Не исключено, что им был Ефим Борисович Рабкин (18951989), известный в будущем врач-офтальмолог. В 19151917 годах он находился на фронте Первой мировой войны в качестве военного или ветеринарного врача или фельдшера, а в 19191920 годах был комиссаром ветеринарного управления 14-й армии Южного фронта. Поскольку в дальнейшем он делал карьеру в медицинской сфере, то репрессий избежал.
Однако в материалах Института истории партии при ЦК КП(б) Белоруссии указывается, что 3 августа 1917 года Ежов вступил в Витебскую организацию РСДРП (интернационалистов), уплатив вступительный взнос и членский взнос за август. Как известно, объединенные интернационалисты, преобладавшие в Витебске, занимали промежуточное положение между большевиками и меньшевиками[21].
В годы гражданской войны. Начало партийной карьеры
Из Витебска Ежов уехал в январе 1918 года. В дальнейшем он обнаруживается в мае 1918 года в Вышнем Волочке Тверской губернии, где воссоединился со своей семьей. В августе 1918 года становится членном завкома (коллегии) стекольного завода Болотина. В личной карте коммуниста 1921 года Ежов указал также, что в 1918 году был председателем и секретарём профсоюза стекольщиков. Очевидно, это было в Вышнем Волочке и уже после того, как он стал членом завкома. Вероятно, ещё во время военной службы в этом городе Николай Иванович завёл какие-то знакомства и попросил направить его именно туда. Чем Николай Иванович занимался с января по май 1918 года, неизвестно до сих пор[22].
На стекольном заводе Болотина Ежов стал членом заводского комитета, а с июня 1918 по апрель 1919 года состоял членом районного комитета партии. В апреле 1919 года Ежов по партийной мобилизации вступил в Красную Армию. Он служил слесарем-механиком в батальоне Особого назначения в Зубцове, а в мае 1919 года оказался в Саратове, где в запасном электротехническом батальоне возглавил партийную группу и стал секретарем партячейки военного района (городка). Друг и любовник Ежова Владимир Константинов, эвакуировавший батальон из Петрограда в Саратов, вспоминал на допросе в 1939 году: «И вот в 1919 году является ко мне такой шпингалет в порванных сапогах и докладывает, что прибыл и назначен ко мне политруком. Я спросил его фамилию, он ответил Ежов»[23]. Николай Иванович также был депутатом местного Совдепа, а в августе поступил на 2-ю базу радиотелеграфных формирований, которая вскоре переместилась в Казань. Уже 1 сентября Николай Иванович стал переписчиком при комиссаре управления базы. На такую должность вряд ли бы назначили человека с начальным образованием (хотя Ежов скромно писал в анкетах: «грамотен (самоучка!)»). А 18 октября последовало повышение Николая Ивановича назначили комиссаром школы, действовавшей при базе радиотелеграфных формирований. На фронте он так и не побывал. Правда, поскольку в радиотелеграфном деле Ежов ничего не смыслил, особого проку от него не было. Так что занимался он главным образом агитацией и пропагандой[24].