Николай Ежов и советские спецслужбы - Борис Вадимович Соколов 7 стр.


Здесь Ежов откровенно выразил недоверие практически ко всем партийцам, кто ранее побывал в эмиграции, работал в зарубежных компартиях или, как венгерский еврей Е.С. Варга, проживал в СССР на правах политэмигранта. Подавляющее большинство тех, кто относился к этим группам, подверглись репрессиями, причем преимущественно по 1-й категории, т. е. были расстреляны.

Немного позже А.Г. Соловьев получил представление о том, по каким критериям проводится партийная чистка: «Встретил Тер-Арутюнянца (Мкртич Карапетович (Михаил Карпович) Тер-Арутюнянц был знаком А.Г. Соловьеву по учебе в Институте красной профессуры.  Б.С.). Он работает в КПК. Потолковали о разоблаченных врагах народа. Он говорит, что главным поводом к обвинению служит бывшая оппозиционность и взаимное старание свалить вину с себя на других. Это взаимообвинение втягивает в следствие все больше людей. Он очень неодобрительно отзывается о председателе КПК Ежове. Груб, упрям, поверхностный, подозрителен, мелочный. Хватает за всякое слово, используя для обвинения»[79].

Из этой записи следует, что партийным функционерам среднего звена, которым приходилось непосредственно сталкиваться с Ежовым, Николай Иванович активно не нравился своей грубостью, подозрительностью и мелочными придирками. Причем это было тогда, когда они еще не знали о его беспробудном пьянстве, а также о его склонности с сексуальному харассменту по отношению к подчиненным обоего пола.

Между тем пить Ежов начал еще в начале 30-х годов. Зинаида Гликина на допросе показала: «Еще в период 19301934 гг. я знала, что Ежов систематически пьет и часто напивается до омерзительного состояния Ежов не только пьянствовал. Он, наряду с этим, невероятно развратничал и терял облик не только коммуниста, но и человека»[80]. Таким образом, пить и развратничать Николай Иванович стал задолго до того, как ему пришлось выполнять карательные функции на посту главы НКВД.

14 сентября 1935 года Александру Григорьевичу пришлось еще раз встретиться с Ежовым, и эта встреча, судя по дневниковой записи, не принесла ему радости: «Вместе с Варгой и Войтинским нас вызывал Ежов. Щуплый, несколько суетливый и неуравновешенный, он старался держаться начальственно. Он сказал, что мы должны помогать ему в раскрытии контрреволюционного подполья. Варга возразил, что мы научная организация, а не охранный орган. У нас нет ничего общего с охранными и следственными органами. Ежов нервно напомнил, что наш институт наполнен темными личностями, связанными с заграницей, значит, тесно связан с органами охраны, вылавливающими шпиков и заговорщиков. Варга возмутился, сказал, что институт никогда не будет разведывательным филиалом, просил не мешать заниматься научной работой. Ежов рассердился и потребовал представить секретные характеристики на каждого сотрудника с подробным указанием его деятельности и связей с заграницей. Мы ушли с угнетенным настроением. Выходило, весь наш институт взят под подозрение. Составление характеристик Варга взвалил на меня». 30 ноября Соловьеву и руководству Института вновь напомнил о характеристиках, о которых он успел позабыть, зав. спецотделом Института Сизов, представлявший НКВД[81]. КПК и НКВД в поиске «врагов народа» работали в одной связке.

Александр Григорьевич Соловьев записал в дневнике, как Ежов чистил Научно-исследовательский институт мирового хозяйства и мировой политики Академии наук СССР: «Нас вызывали опять в НКВД к начальнику отдела Грязнову. Он стал расспрашивать о сотрудниках. Варга возмутился, сказал, нас мало интересуют биографии, мы оцениваем [сотрудников] по результатам научной работы. Грязнов ответил, что считает наш институт сильно засоренным чуждыми людьми и [что институт] нуждается в расчистке. Варга запротестовал. Грязнов предложил нам пойти к Ежову. Передал, что Варга считает НКВД помехой в работе и защищает аппарат. Ежов рассердился, сказал, что мы забываем призывы великого вождя и учителя гениального Сталина к высокой бдительности. Что мы не понимаем и недооцениваем таящейся в нашем институте контрреволюционной опасности. Среди сотрудников эмигрантов и бывших за границей, наверное, имеются завербованные американской, английской, французской и др. контрразведками и [агенты] фашистского гестапо. Ежов приказал немедленно представить на каждого всестороннюю характеристику и особый список близко соприкасавшихся с Зиновьевым, Каменевым, Сафаровым, Радеком, Бухариным. Мы ушли удрученные». Радек и Бухарин еще на свободе, причем последний еще остается редактором «Известий», второй центральной газеты страны, но их судьба уже предрешена, раз за одну только связь с ними людей уже собираются вычистить из партии. 21 марта Соловьев отметил: «Варга вместе со мной и Войтинским ходили к Бауману с жалобой на Ежова  отвлекает от научной прямой работы. Бауман сказал, что он не судья члену Политбюро, и повел к Жданову. Узнав суть жалобы, Жданов позвонил т. Сталину. Мы перепугались и раскаивались, но было поздно. Скоро пришел т. Сталин. Спросил Варгу, чем его обидел Ежов. Варга ответил: ничем, но требует не свойственной институту работы. Тов. Сталин нахмурился, но спокойно объяснил. Вероятно, Варга не представляет всей трудности работы Ежова от этого недоразумения. Он сказал, что Варга, несомненно, большой уважаемый ученый, много помогает ЦК, СНК, ИККИ, его очень ценят, но он недостаточно ясно понимает всю сложность современной внутриполитической обстановки и чрезмерно доверчив. А от этого выигрывает враг. Мы ушли, поняв, что надо выполнять требования Ежова»[82].

11 февраля 1935 года комиссии Политбюро под руководством Ежова было поручено проверить работников аппарата ЦИК СССР и ВЦИК на предмет «элементов разложения». В результате проверки 21 марта предварительный доклад Ежова по поводу «работы аппарата ЦИК СССР и товарища Енукидзе» был одобрен Политбюро. Там говорилось, что в начале 1935 года среди работников персонала Кремля велась контрреволюционная деятельность (которая на самом деле выразилась в рассказывании анекдотов), направленная против Сталина и руководства партии. НКВД обнаружил несколько связанных между собой контрреволюционных групп, которые совместно пытались организовать покушение на Сталина и других членов Политбюро. Многие члены этих групп пользовались поддержкой и защитой Енукидзе, который назначал их на должности, а с некоторыми из женщин сожительствовал, хотя и не знал о подготовке покушения на Сталина. Ежов утверждал, что Авель Сафронович позволил использовать себя классовому врагу как человека, «потерявшего политическую бдительность и проявившего не свойственную коммунисту тягу к бывшим людям». Хотя дело было полностью сфальсифицировано, Енукидзе было решено отправить в Тбилиси главой ЦИК Закавказья. Но Авель Софронович попросил его вместо Тифлиса направить в Кисловодск на лечение. 8 мая Енукидзе подал заявление об освобождении его от обязанностей председателя ЦИК Закавказья по состоянию здоровья и предоставлении ему работы в Москве, а если это невозможно  на Северном Кавказе в качестве уполномоченного ЦИК. 13 мая просьба была удовлетворена, и Енукидзе назначили уполномоченным ЦИК СССР по району Кавказских Минеральных Вод[83].

Мария Анисимовна Сванидзе (Корона), жена брата первой жены Сталина, оперная певица, писала в дневнике 28 июня 1935 года об Енукидзе: «Авель, несомненно, сидя на такой должности, колоссально влиял на наш быт в течение 17 лет после революции. Будучи сам развратен и сластолюбив, он смрадил все вокруг себя: ему доставляло наслаждение сводничество, разлад семьи, обольщение девочек. Имея в своих руках все блага жизни, недостижимые для всех, в особенности в первые годы после революции, он использовал все это для личных грязных целей, покупая женщин и девушек. Тошно говорить и писать об этом. Будучи эротически ненормальным и, очевидно, не стопроцентным мужчиной, он с каждым годом переходил на все более и более юных и наконец докатился до девочек в 911 лет, развращая их воображение, растлевая их, если не физически, то морально. Это фундамент всех безобразий, которые вокруг него происходили. Женщины, имеющие подходящих дочерей, владели всем. Девочки за ненадобностью подсовывались другим мужчинам, более неустойчивым морально. В учреждение набирался штат только по половым признакам, нравившимся Авелю. Чтобы оправдать свой разврат, он готов был поощрять его во всем»[84].

Авель Сафронович, являвшийся председателем Правительственной комиссии по руководству Большим и Художественным театрами, был неравнодушен к прекрасному полу, особенно к актрисам подведомственных театров. Все это стало основанием для Михаила Булгакова сделать его одним из прототипов главы Акустической комиссии Аркадия Аполлоновича Семплеярова в романе «Мастер и Маргарита». Енукидзе также был членом коллегии Наркомпроса и Государственной комиссии по просвещению, располагавшихся на Чистых прудах в доме  6. На Чистых прудах находилась и акустическая комиссия Семплеярова. У Булгакова:

«Приятный звучный и очень настойчивый баритон послышался из ложи  2:

 Все-таки желательно, гражданин артист, чтобы вы незамедлительно разоблачили бы перед зрителями технику ваших фокусов, в особенности фокус с денежными бумажками. Желательно также и возвращение конферансье на сцену.

Судьба его волнует зрителей.

Баритон принадлежал не кому иному, как почетному гостю сегодняшнего вечера Аркадию Аполлоновичу Семплеярову, председателю акустической комиссии московских театров.

Аркадий Аполлонович помещался в ложе с двумя дамами: пожилой, дорого и модно одетой, и другой  молоденькой и хорошенькой, одетой попроще. Первая из них, как вскоре выяснилось при составлении протокола, была супругой Аркадия Аполлоновича, а вторая  дальней родственницей его, начинающей и подающей надежды актрисой, приехавшей из Саратова и проживающей на квартире Аркадия Аполлоновича и его супруги.

 Пардон!  отозвался Фагот,  я извиняюсь, здесь разоблачать нечего, все ясно.

 Нет, виноват! Разоблачение совершенно необходимо. Без этого ваши блестящие номера оставят тягостное впечатление. Зрительская масса требует объяснения.

 Зрительская масса,  перебил Семплеярова наглый гаер,  как будто ничего не заявляла? Но, принимая во внимание ваше глубокоуважаемое желание, Аркадий Аполлонович, я, так и быть, произведу разоблачение. Но для этого разрешите еще один крохотный номерок?

 Отчего же,  покровительственно ответил Аркадий Аполлонович,  но непременно с разоблачением!

 Слушаюсь, слушаюсь. Итак, позвольте вас спросить, где вы были вчера вечером, Аркадий Аполлонович?

При этом неуместном и даже, пожалуй, хамском вопросе лицо Аркадия Аполлоновича изменилось, и весьма сильно изменилось.

 Аркадий Аполлонович вчера вечером был на заседании акустической комиссии,  очень надменно заявила супруга Аркадия Аполлоновича,  но я не понимаю, какое отношение это имеет к магии.

 Уй, мадам!  подтвердил Фагот,  натурально, вы не понимаете.

Насчет же заседания вы в полном заблуждении. Выехав на упомянутое заседание, каковое, к слову говоря, и назначено-то вчера не было, Аркадий Аполлонович отпустил своего шофера у здания акустической комиссии на Чистых прудах (весь театр затих), а сам на автобусе поехал на Елоховскую улицу в гости к артистке разъездного районного театра Милице Андреевне Покобатько и провел у нее в гостях около четырех часов.

 Ой!  страдальчески воскликнул кто-то в полной тишине.

Молодая же родственница Аркадия Аполлоновича вдруг расхохоталась низким и страшным смехом.

 Все понятно!  воскликнула она,  и я давно уже подозревала это. Теперь мне ясно, почему эта бездарность получила роль Луизы!

И, внезапно размахнувшись коротким и толстым лиловым зонтиком, она ударила Аркадия Аполлоновича по голове.

Подлый же Фагот, и он же Коровьев, прокричал:

 Вот, почтенные граждане, один из случаев разоблачения, которого так назойливо добивался Аркадий Аполлонович!

 Как смела ты, негодяйка, коснуться Аркадия Аполлоновича?  грозно спросила супруга Аркадия Аполлоновича, поднимаясь в ложе во весь свой гигантский рост.

Второй короткий прилив сатанинского смеха овладел молодой родственницей.

 Уж кто-кто,  ответила она, хохоча,  а уж я-то смею коснуться!  и второй раз раздался сухой треск зонтика, отскочившего от головы Аркадия Аполлоновича.

 Милиция! Взять ее!  таким страшным голосом прокричала супруга Семплеярова, что у многих похолодели сердца».

Правда, в отличие от Семплеярова, Енукидзе был холостяком.

6 июня 1935 года на пленуме ЦК Ежов заявил, что расстрелянные за убийство Кирова Л.В. Николаев и его сообщники были связаны с Зиновьевым, Каменевым и Троцким и что «непосредственное участие Каменева и Зиновьева в организации террористических групп» было доказано, равно как и ответственность Троцкого за организацию террора. Прошелся Николай Иванович и по Авелю Софроновичу, инкриминируя ему «преступное ротозейство, благодушие и разложение». Аппарат ЦИК, по словам Ежова, стал «крайне засоренным чуждыми и враждебными советской власти элементами», которые смогли беспрепятственно «свить там свое контрреволюционное гнездо» под покровительством Енукидзе. В Кремле создалась обстановка, «при которой террористы могли безнаказанно готовить покушение на товарища Сталина». Енукидзе, как подчеркивал Ежов, являлся «наиболее типичным представителем разложившихся и благодушествующих коммунистов, разыгрывающих из себя, за счет партии и государства, «либеральных» бар, которые не только не видят классового врага, но фактически смыкаются с ним, становятся невольно его пособниками, открывая ворота врагу для его контрреволюционных действий». Ежов рекомендовал вывести Енукидзе из ЦК ВКП(б). Ягода покаялся: «Я признаю здесь свою вину в том, что я в свое время не взял Енукидзе за горло и не заставил его выгнать всю эту сволочь». И тут же предложил арестовать Авеля Софроновича и выяснить, не было ли у него умысла на теракт.

Ежов в заключение заявил, обращаясь к Енукидзе: «Всю эту белогвардейскую мразь, которая засела в Кремле, вы изо дня в день поддерживали, всячески защищали, оказывали им материальную помощь, создали обстановку, при которой эти отъявленные контрреволюционеры, террористы, чувствовали себя в Кремле, как дома, чувствовали себя хозяевами положения». ЦК пошел дальше предложения Ежова и исключил Енукидзе из партии[85].

Осенью 1935 года Ежов опять лечился от пневмонии в Вене и Бад-Гаштейне. Его опять сопровождала жена, с радостью прильнувшая к венским магазинам модного платья. Все заграничные поездки в 1939 году аукнулись Николаю Ивановичу обвинениями в шпионаже в пользу Германии, которые он после изрядной порции побоев признал[86].

4 февраля 1936 года Ежова во главе ОРПО сменил Г.М. Маленков. Потом Николай Иванович сокрушался, что далеко не всех вычищенных из партии НКВД при Ягоде арестовало[87].

В августе 1935 года по предложению Сталина Ежов был избран членом Исполкома Коминтерна  чтобы сподручнее было репрессировать политэмигрантов. Главным врагом среди политэмигрантов были объявлены поляки. А 11 августа 1937 года, уже будучи главой НКВД, Ежов направил подчиненным закрытое письмо «О фашистско-повстанческой, шпионской, диверсионной, пораженческой и террористической деятельности польской разведки в СССР», положившей начало самой крупной из операций НКВД по «национальным контингентам»  польской. В письме говорилось: «НКВД Союза вскрыта и ликвидируется крупнейшая и, судя по всем данным, основная диверсионно-шпионская сеть польской разведки в СССР, существовавшая в виде так называемой «Польской организации войсковой» («ПОВ»). Накануне Октябрьской революции и непосредственно после нее Пилсудский создал на советской территории свою крупнейшую политическую агентуру, возглавлявшую ликвидируемую сейчас организацию, а затем из года в год систематически перебрасывал в СССР, под видом политэмигрантов, обмениваемых политзаключенных, перебежчиков, многочисленные кадры шпионов и диверсантов, включавшихся в общую систему организации, действовавшей в СССР и пополнявшейся здесь за счет вербовки среди местного польского населения.

Назад Дальше