По дороге он все время расспрашивал меня о Дамби-Джамцане (Джа-ламе. Б.С.) и характере войны с китайцами, соображая, как бы ему поскорее попасть в Гурбо-Цэнхэр, чтобы громить китайцев совместно с Дамби-Джамцаном.
Унгерна занимал процесс войны, а не идейная борьба во имя тех или других принципов. Главное для него это воевать, а с кем и как неважно. Он повторил, что 18 поколений его предков погибли в боях, на его долю должен выпасть тот же удел.
Готовясь к службе в монгольских отрядах, он добросовестно записывал монгольские слова, пытаясь учиться говорить.
Мы все время скакали на весь дух, почти на каждой станции он дрался с улачами, и мне было стыдно перед монголами, что у нас такие невоспитанные офицеры, и я мысленно ругал консула, подсунувшего мне такого спутника. Сказать же что-нибудь этому сумасбродному человеку было просто опасно.
Особенно запомнилась мне ночная поездка от Джаргаланта до Хаара-Ус-нур. По настоянию Унгерна мы выехали ночью. Сумасшедший барон в потемках пытался скакать карьером. Когда мы были в долине недалеко от озера Хаара-Ус-нур, стало очень темно, и мы вскоре потеряли тропу. К тому же дорога проходила по болоту вблизи прибрежных камышей. Улачи остановился и отказался ехать дальше. Сколько ни бил его Унгерн, тот, укрыв голову, лежал без движения. Тогда Унгерн, спешившись, пошел вперед, скомандовав нам ехать за ним. С удивительной ловкостью отыскивая в кочках наиболее удобные места, он вел нас, кажется, около часу, часто попадая в воду выше колена и, в конце концов, вывел из болота, но тропку нам найти так и не удалось.
Унгерн долго стоял и втягивал в себя воздух, желая по запаху дыма определить присутствие жилья, наконец, сказал, что станция близко, и мы поехали за ним. Действительно, через некоторое время вдали послышался вой собак. Эта необычайная настойчивость, жестокость, инстинктивное чутье меня поразили.
Рано утром на следующий день мы прискакали в Кобдо. Унгерн заехал к своему другу, казачьему офицеру Резухину (можно предположить, что они служили вместе еще в 1-м Аргунском полку. Б.С.), и на следующий день я встретил его в чистом обмундировании. Очевидно, он взял его у друзей, чтобы отправиться в нем к консулу и начальнику отряда.
Консул Люба и начальник русского отряда в Кобдо полковник Казаков отнеслись к добровольческой затее Унгерна отрицательно и не пустили его на службу к монголам, так что ему пришлось вернуться в Россию».
Тут следует учесть, что Бурдуков, на свою беду вернувшийся из Монголии в Советскую Россию (в 1937 году он был репрессирован и погиб), писал свои мемуары в конце 20-х годов в Ленинграде, уже после гибели Унгерна, и, возможно, вольно или невольно сгустил краски в портрете барона, зная о терроре, который он проводил в Урге. Однако барон вполне мог уже в 1913 году избивать монгольских проводников. Вполне возможно, что тогда же барон излагал своему случайному попутчику собственную «философию войны». Но вот насчет того, что Унгерн собирался поступить в шайку Джа-ламы Бурдуков, вероятнее всего придумал, в духе закрепленного на следствии и суде тезисе об Унгерне как беспринципном «кондотьере». Не мог же Роман Федорович одновременно служить в казачьем дивизионе и у Джа-ламы, поскольку именно этот дивизион в феврале 1914 года и арестовал знаменитого разбойника, основательно доставшего не только китайцев, но и русских, и монголов.
А вот свидетельство о пребывании Унгерна в Западной Монголии, приведенное бывшим министром Омского правительства И. И. Серебренниковым: «Один из русских жителей Кобдо того времени рассказывал моему другу, что Унгерн держался там как-то «на особицу», ни с кем не заводил близкого знакомства и пребывал почти всегда в одиночестве. Иногда он вдруг, ни с того ни с сего, в иную пору и ночью, собирал казаков и с гиканьем мчался с ними через весь город куда-то в степь.
Волков гонять, что ли, ездил? Толком не поймешь. А потом вернется, запрется у себя и сидит один, как сыч. Но, сохрани Боже, не пил, всегда был трезвый. В нем что-то будто не хватало»
Так или иначе, но за несколько месяцев своего первого пребывания в Монголии Унгерн почерпнул общее представление о жизни и обычаях монголов, об основах ламаизма, выучил в минимальном объеме монгольский разговорный язык. Но вряд ли можно говорить, что к моменту начала Первой мировой войны, прервавшей его монгольскую командировку, он уже стал настоящим специалистом по Монголии и хорошо узнал монгольский народ.
Унгерн в Первой Мировой войне: Герой и забияка
19 июля 1914 года Унгерн вновь по мобилизации был призван на военную службу. Кузен Унгерна Фридрих погиб под Сольдау в Восточной Пруссии в самом начале войны. Сам же он, поступив на службу в 34-й Донской казачий полк, осенью 1914 года на подступах к Восточной Пруссии совершил подвиг, за который был удостоен ордена Св. Георгия 4-й степени.
Обстоятельства награждения Унгерна орденом св. Георгия 4-й степени проясняются из рапортов, сохранившихся в его наградном деле. В рапорте командира 1-й батареи 27-й артиллерийской бригады, датированном 10 октября 1914 года, говорилось: «22-го сентября вверенная мне батарея занимала позицию в версте к западу от деревни Шапкино. Был ли занят фольверк Подборок нами или неприятелем, точно известно не было; даже, благодаря частным приказаниям, я обстреливал иногда фольверк гранатами. Около 4 часов дня я получил записку через казака от сотника барона Унгерн-Штернберга с просьбой не стрелять по ф. Подборок, т. к. он там давно уже находится и наблюдает за немцами. Кроме того, он очень точно указал расположение тяжелой немецкой батареи, куда я тотчас и направил огонь. Через несколько времени ко мне прискакал сам сотник и привез мне подробнейшие кроки (сделанная на попиросной бумаге копия топографической карты. Б.С.) расположения немцев и их артиллерии, что дало мне возможность точно направить огонь. Сотник тотчас же поехал обратно, и с ним я отправил двух своих разведчиков, при помощи которых сотник поддерживал со мной непрерывную связь и прекрасно корректировал стрельбу батареи, результатом чего два тяжелых орудия немцев были подбиты и огонь тяжелой артиллерии прекратился. В течение этого времени наблюдательный пункт сотника барона Унгерн-Штернберга в ф. Подборок находился все время под сильным ружейным и артиллерийским огнем неприятеля и расположен был впереди наших цепей, всего в шагах 400 от окопов неприятеля. В десятом часу вечера сотник вновь приехал ко мне и сообщил, что ф. Подборок свободен от неприятеля и что немцы увозят свои орудия; что вполне и подтвердилось, т. к. на другой же день утром наша пехота заняла ф. Подборок».
Начальник 27-й дивизии составил подробное представление на барона: «22 сентября во время наступления дивизии от д. Мацькобудзе на фронте Пурвинишки Машлины, сотник барон Унгерн-Штернберг был назначен со взводом казаков для охраны правого фланга дивизии в направлении от Кумец I на деревню Обелупе (приказ по дивизии 935).
Уже в 10 час. 50 мин. утра от него было получено донесение 17 от 10 час. утра: «1) окопы противника у д. Мисвеце; 2) д. Обелупе противником не занята».
К этому времени дивизия уже заняла фронт д. Ланкеличики (106 пех. Уфимский полк) д. Шапкино (107 пех. Троицкий полк)».
Получив донесение сотника барона Унгерн-Штернберга, я изменил направление движения 106 пех. Уфимского полка, приказав ему наступать на фронт д. Кавкокальне и северный край озер, что западнее ф. Юзефово (записка полковнику Отрыганьеву 942).
В 12 час. 30 мин. дня от сотника барона Унгерн-Штернберга получено новое донесение 18: «1) противник занимает ф. Юзефово, а также высоты между этим фольварком и д. Мисвеце; 2) левый фланг 25 пех. дивизии прошел д. Обелупе, наступая на фронт Мисвеце ф. Кавкокальне.
Это донесение сотника барона Унгерн-Штернберга подтверждалось и запиской 114а полковника Отрыганьева.
Наступление дивизии продолжалось: 106 пех. Уфимский полк на фронте Мисвеце ф. Юзефово; 107 пех. Троиций полк на Подборский лес; 105 пех. Оренбургский полк южнее 107 пех. Троицкого полка.
В 2 часа дня получено донесение от сотника барона Унгерн-Штернберга 19: «Немецкая пехота отошла от ф. Юзефово на бугры западнее этого фольварка».
К этому времени части дивизии под артиллерийским огнем противнника достигли линии д. Мисвеце ф. Юзефово Вельха и южнее. Причем 1-й батальон 107-го пех. Троицкого полка, наступавший против Подборок леса, не мог дальше продвинуться, так как южная опушка этого леса была занята пехотой противника и пулеметами (донесение по телефону капитана Охотницкого), а потому по лесу был открыт огонь нашей артиллерии.
Между тем сотник барон Унгерн-Штернберг, считая свою задачу по обеспечению правого фланга дивизии выполненной, ввиду того что этот фланг вошел в тесную связь с левофланговыми частями 25 пех. дивизии, решил продвинуться вперед с целью выяснить расположение пехоты и артиллерии противника. От ф. Юзефово он направился севернее озер у д. Куме II и, пользуясь складками местности, пробрался в ф. Подборок, находящийся на северо-восточной опушке леса. Заметив в лесу наших разведчиков, немцы открыли по ним артиллерийский огонь.
В 4 часа дня от сотника барона Унгерн-Штернберга было получено донесение, что у деревни Мажуце стоят 4 орудия немцев и что он просит не стрелять по ф. Подборок, так как он там находится.
Это донесение сотника барона Унгерн-Штернберга показывало на то, что южная опушки леса занята слабыми частями противника, а потому 107 пех. Троицкому полку было приказано занять лес.
Находясь в ф. Подборок в 400500 шагах от окопов противника под действительным ружейным и шрапнельным огнем, сотник барон Унгерн-Штернберг вместе с присоединившимися к нему разведчиками 1-й батареи 27-й артиллерийской бригады направлял огонь нашей артиллерии, благодаря чему 1-я батарея подбила два тяжелых орудия немцев.
Итак, во время наступления дивизии 22 сентября от д. Мацькобудзе на Мажуце сотник барон Унгерн-Штернберг, находясь вначале на правом фланге дивизии, а затем в ф. Подборок, в то время как южная опушка леса у этого фольварка была занята противником, все время давал верные и точные сведения о месте, положении и передвижении противника, вследствие чего 106 пех. Уфимскому полку было дано верное направление, а 107 пех. Троицким полком занят важный тактический пункт Подборский лес (чтобы выбить нас из леса, немцы произвели ряд безуспешных атак 24 и 25 сентября).
Кроме того, находясь в ф. Подборок, сотник барон Унгерн-Штернберг своими указаниями много содействовал успеху нашего артиллерийского огня. Ввиду вышеизложенного, руководствуясь ст. 8 пн. 18, ходатайствую о награждении сотника барона Унгерн-Штернберга орденом Св. Георгия 4-й степени».
27 декабря 1914 года Думы ордена Святого Георгия 10-й армии «признала достойным награждения орденом Святого Георгия 4-й степени прикомандированного к 34-му Донскому полку сотника барона Романа Унгерн-Штернберга за то, что во время боя 22 сентября 1914 года, находясь у ф. Подборок в 400500 шагах от окопов противника, под действительным ружейным и артиллерийским огнем, дав точные и верные сведения о местонахождении неприятеля и его передвижениях, вследствие чего были приняты меры, повлекшие за собой успех последующих действий».
Высочайший приказ о награждении Унгерна орденом Св. Георгия 4-й степени последовал 25 апреля 1915 года.
Замечу, что подвиг барона вполне соответствовал положению о награждении этой высокой наградой, самой почетной среди офицеров российской императорской армии. Пункт 18 статьи 8 статута ордена Св. Георгия гласил: «достойны награждения орденом Св. Георгия кто, при обстоятельствах исключительной трудности и такой же опасности, отважною разведкою до боя или во время боя в расположении или в тылу войск неприятеля, доставит верные сведения о силе, местности, положении и передвижениях значительных сил противника, на основании которых были приняты меры, повлекшие успех последующих действий».
По всей вероятности, чтобы «обстоятельства исключительной трудности и такой же опасности» не вызывали сомнений, в представление командира дивизии попали некоторые поэтические детали, вряд ли соответствующие истинным обстоятельствам дела. Так, например, сомнительно, чтобы Унгерн и его казаки в фольфаврке Подборки находились «под действительным ружейным огнем неприятелем». Ведь на дистации в 500 шагов вряд ли возможна была прицельная стрельба. Да и насчет того, что немецкая артиллерия преднамеренно обстреливала отряд Унгерна, есть большие сомнения. Если бы немцы действительно обнаружили, что барон с казаками находятся на таком удобном наблюдательном пункте, как фольварк Подборки, им ничего не стоило бы поджечь фольварк, чтобы выкурить оттуда русских. Да и если бы Унгерн и его люди несколько часов находились под прицельным ружейным и артиллерийским обстрелом, наверняка кто-нибудь из них был бы если не убит, то ранен. Но этого, к счастью, если судить по представлению начдива-27, не произошло.
Скорее всего, немцы так и не обнаружили Унгерна на фольварке и вели по фольварку лишь беспокоящий, предупредительный огонь. Такой же огонь вела и русская 1-я батарея 27-й артбригады, пока Унгерн не предупредил русских артиллеристов, что он находится на фольварке и что надо прекратить огонь.
Тем не менее не вызывает сомнений, что Унгерн действовал умело и мужественно, и Георгиевский крест получил по праву. Но что характерно, в этом бою непосредственного соприкосновения с противником он не имел и действовал прежде всего как умелый коррктировщик артиллерийского огня.
В дальнейшем в легендах, созданных вокруг имени даурского барона, этот подвиг был невероятно раздут. В одном из апологетических некрологов об Унгерне, появившемся в 1922 году в пражской «Русской мысли», утверждалось: «В течение Мировой войны легендарный герой Юго-Западного фронта; всякий офицер, приезжавший оттуда, рассказывал о его невероятных по безумной храбрости, подвигах: он неделями пропадал в тылу у противника, корректировал стрельбу русской артиллерии, сидя на дереве над вражескими окопами, и т. д., и т. д.; шутили, что полковой командир, заслышав его голос, прятался под стол, зная заранее, что он опять предложит какой-нибудь сумасшедший план, и не представляя, как от него отделаться. У Романа было несколько солдатских и офицерских Георгиев и георгиевское оружие».
На самом же деле, как мы убедились, Унгерн получил только один офицерский Георгиевский крест 4-й степени, и ни георгиевского оружия, ни солдатских «георгиев» не имел. Получить следующий офицерский «георгий» 3-й степени барону было весьма затруднительно: обычно этой степенью ордена награждались офицеры и генералы, занимавшие должность не ниже командира полка. Унгерн же выше командира сотни не поднялся, в первую очередь из-за пьянства и скверного характера. Его полковые командиры, вроде барона П. Н. Врангеля, под стол, разумеется, при появлнии Унгерна не прятались, а головы ломать им приходилось только над тем, что еще может учудить Роман Федорович в пьяном виде.
Весьма любопытно, что почти такой же подвиг, как будущий начальник Азиатской дивизии, совершил еще один представитель рода Унгерн-Штернбергов Константин Федорович. По утверждению полковника М. Г. Торновского, он был родным братом Романа Федоровича, а после революции эмигрировал из России. В момент совершения подвига, в октябре 1915 года, Константин Федорович был прапорщиком, а ко времени получения Георгиевского оружия 2 января 1917 года был штабс-капитаном 3-й Сибирской стрелковой артиллерийской бригады. Описание подвига барона Константина Унгерн-Штернберга гласит: «В боях 2526 октября под м. Кеккау, находясь в качестве передового артиллерийского наблюдателя в передовых стрелковых окопах 11-го Сибирского стрелкового полка, сначала у д. Ручка, осыпаемой действительным ружейным и артиллерийским огнем противника, а затем у д. Стабин-Бунде в 600 шагах от противника, развившего по названной деревне ружейный, пулеметный и артиллерийский огонь, совершенно открыто и с полным презрением к смертельной опасности корректировал огонь 3-й батареи, что в значительной степени способствовало точности ее стрельбы, благодаря чему 11-й полк прорвал линию проволочных заграждений и занял первую линию окопов».