Ты подожди про зуб, нетерпеливо перебил Дима. Кого ты подозреваешь?
Зубков обиженно поджал губы, пустил кольцо дыма, заговорил после паузы:
Чтобы изложить все этапы моих размышлений, потребовалось бы исписать горы бумаги. Я пытался найти что-нибудь общее, что-нибудь связывающее эти несколько подмеченных мною алогизмов. Я ставил себя на её место. Шаг за шагом, десятки предположений, и все лишены смысла и логики. В такой же тупик зашёл, когда пытался развить версию умышленного убийства. Как Робинзон Крузо, о плохом и хорошем с ним случившемся, записал, разделив на две графы, все имеющиеся улики самоубийство или убийство. Ни один день промучился ничто не перевесило. И в результате ноль выводов. Тогда разорвал всю писанину и успокоился Фёдоровским самоубийц не разберёшь.
И на чём же ты остановился? Дима сидел, расставив локти на столе, упёршись подбородком в сцепленные ладони, а взглядом в Зубкова.
А ни на чём. Я сам себе поставил вечный «шах» патовая ситуация.
Так я тебе вот что скажу, рубанул ладонью воздух лейтенант. Старики эти и грохнули квартирантку. Руки выкрутили, заставили предсмертную записку начеркать, а потом в петлю засунули. Влезли к ней через подвал, так же и ушли. Ты видел, дом какой высокий у него должен быть подвал. Ведь мы даже под половиками лаз не посмотрели все Фёдорова слушались. А?
Я почти уверен, что именно всё так и было, Зубков насмешливо посмотрел на приятеля. Эх, Дима, Дима, бедная, романтическая душа. Тебе детективы писать то-то были бы бестселлеры!
Но участковый пропустил это мимо ушей, он загорелся:
Послушай, на что Фёдоров упирает? Её записка? Но там прямой намёк на убийство: «меня не вините». Она имела в виду кого-то, виноватого в её смерти. Они поняли её уловку и заставили зачеркнуть. Выхода у неё не было. Фёдоров прав, когда объясняет сбивчивый тон записки эмоциональным напряжением, но это отнюдь не стресс самоубийцы. Мы, Яков Александрович, стоим перед фактом насильственной смерти.
Этого, может быть, достаточно, чтобы убедить тебя, но отнюдь не достаточно, чтобы заставить прокурора возбудить дело о насильственном убийстве. Тем более, Фёдоров против меня предубеждён, а тебя вообще слушать не захочет. Поэтому я намерен отложить этот случай у себя в памяти, как шахматный этюд, и на досуге поломать над ним голову. А тебе не советую соваться в полированные двери персональных кабинетов. Так что, не беспокойся, не бесись, не суетись и не вздумай заниматься частным сыском, а допивай своё пиво, и идём смотреть футбол.
Как ты можешь так спокойно пить пиво, смотреть телевизор, зная то, что ты знаешь?
Жизнь, брат, всему научит.
Но я не таков меня ещё не учила жизнь. Будь уверен, я сидеть не буду. Я сейчас пойду и что-нибудь натворю.
Сиди, сурово сказал Зубков. Что ты удумал?
Пока не знаю. Наверное, пойду к старухе, скажу, так, мол, и так я тебя подозреваю, давай колись, как ты жиличку замочила.
Ну, разумеется, твой приход и решительный натиск собьют старуху с толку она растеряется и покается. Да она тебя на порог не пустит скажет, ордер, мильтон, давай. А ордер тебе в прокураторе так и дали. Держи карман. Захотят они, чтобы какой-то лейтенант-выскочка их заслуженного следователя мордой да в дерьмо. Нет, брат, все твои движения заранее обречены на провал. Уж я-то знаю.
Забыл? я участковый, вхож во всяк и куда угодно. По крайней мере, отсиживаться на диване и ломать голову не собираюсь.
Зубков обиженно поджал губы, смерил собеседника взглядом.
Участковый детектив, покачал он головой. Троицкий Анискин. Вот уж не думал, что доживу до такого дня. У тебя на Ватсона вакансий нет?
Нет, хмуро отозвался Дима.
Я так и думал, что моя репутация покажется сомнительной. Что ж, желаю удачи.
Расстались они холодно.
После разговора с Зубковым лейтенант Логачёв ещё несколько дней ходил в сомнениях, не зная, как взяться за задуманное, с какой стороны подкатить к старухе, чтобы выстрелило наверняка, чтобы не случилось осечки. Думал, думал и решил побеседовать с подружками погибшей студентки.
Искал обеих, но нашёл только Веру, нашёл в институте. Они спустились на лестничную площадку, беседовали, стоя у окна. Вверх, вниз сновали студенты. Девчонки с интересом поглядывали на долговязого лейтенанта, подмигивали Вере. Она краснела и сбивчиво рассказывала:
Мы с того вечера у бабки не живём. Мне комнату в общаге дали, а Зинка со мной нелегально. Спим на одной кровати.
Дима представил, как девушки, обнявшись, спят на узкой кровати. Вспомнил свою, широченную, и спальню вспомнил в родительской трёхкомнатной квартире. Но не сочувствие кольнуло его сердце, а зависть к Зине. Вот бы с кем он махнул, не глядя скромница Вера ему определённо нравилась.
Ой, а вы знаете, вспомнила Вера и, разволновавшись, взяла лейтенанта за широкую кисть. На другой день, когда мы свои вещи забирали, бабка на нас смотрела, чтобы мы её не прихватили. Тут прибежал мальчишка правнук бабкин. Посмотрел на нас и говорит: «Баба, это та тётя, которая умерла, фотографию мне дала». Вот скажите, зачем Людке дарить свою фотку какому-то сопляку?
Дима не ответил, уселся на подоконник, вытянув длинные ноги.
А как вы думаете, зачем старухе убивать своих квартиранток?
Не знаю, пожала плечами Вера. Это, может быть, случай, что Людка дома осталась, а может быть, подстроено всё. Забыла я сказать когда мы собирались, старик какой-то в окно заглядывал, Людку напугал. Возможно, их там целая секта.
Возможно, согласился Дима и снова подумал о том, какая Вера красивая, и как он завидует спящей с ней Зинке.
К старухе Баклушиной он пришёл в конце следующего дня.
Солнце красиво садилось за рекой, отражаясь в заледенелых окнах будто свет зажёгся.
Вот и краснокирпичный дом с высоким крыльцом, занесённые снегом ступени сбегают к самому тротуару. Это половина сдаётся квартирантам. К старухиному жилью вход через калитку в заборе, широким, скупо убранным от снега двором и таким же высоким крыльцом к дощатой двери.
Дима постучал, подождал и толкнул её. Через холодную прихожую и ещё одну дверь, наконец, попал на кухню. За столом сидел мальчик лет восьми и готовил уроки. Хозяйка стояла у печи, спрятав за спиной руки, и, не мигая, смотрела на вошедшего.
Ребёнка-то глазами чего сверлишь? вместо ответа на Димино «здрасьте», проворчала Анна Аникеевна.
Баб, ты что? мальчик вскинул голову. Ты что такая хмурая? Тебе дядя не нравится?
Пиши, пиши, дядя сейчас уйдёт.
Дима собирался с мыслями, не зная, как начать разговор. Старуха помалкивала, будто знала всё наперёд. Мальчик вновь уткнулся в тетрадь. В трубе гудел огонь, пощёлкивал уголь в печи, теплота разливалась по кухоньке.
Вы, по всему видать, люди деловые, да и я не бездельная. Говори, чего пришёл, старуха произнесла это довольно миролюбиво.
Участковый я ваш. Пришёл посмотреть как житьё-бытьё, не обижает ли кто. Вижу, квартирантки ваши съехали, новых не ищете?
Тебе постой что ль нужен?
Да нет. Меня всё сомнения гложут на счёт самоубийства жилички вашей. Не верится, чтоб она сама себя того. Может, помог кто? Вы-то по этому вопросу что думаете?
А ты наган свой достань, попугай меня, старуху, или вон мальца.
Не опер я с убойного, гражданочка, а участковый к людям без оружия хожу.
Хитрый ты, участковый, но хитрость твоя вся снаружи лежит, не глубокая. Ты спрашивал, мы сказали, ты записал какого рожна ещё-то людей смущать. Выслужиться хочешь?
Кто не хочет? У тебя, бабка, где в погреб лаз? Здесь? Дима каблуком постучал в пол. А задери-ка половик, хозяйка.
Хозяйка, проявив нестарческую прыть, вооружилась кочергой и с ней наперевес подступила к Логачёву:
Уходи, мильтон, подобру уходи, а то отгвоздакаю.
Баба! испуганно вскрикнул мальчишка.
Дима попятился, выставив руку для защиты:
Ну, ну, гражданочка, зачем такие крайности? Вон мальца напугали. Успокойтесь, я уже ухожу, ухожу.
Но уходить он и не собирался. Вышел, спустился с крыльца, оглядел двор. Теперь только заметил собачью будку и добродушную лохматую мордочку в ней. Ветхий сарай в глубине двора, но к нему и тропинки нет девственный снег. Пошёл вдоль дома по чищенной дорожке. Должен, должен быть подвал за этим высоким, литым из природного камня, фундаментом, и вход в него должен быть.
А вот и он! И окно рядом со ставней на петлях должно быть, люк для угля. На двери в подвал замок, сверху спускается провод, ныряет в щель. Проследив его путь, Дима встретился со злобным взглядом Анны Аникеевны Баклушиной. Старуха бесновалась у окна и через стекло грозила кулаком. Участковый погрозил ей пальцем.
«Семь бед один ответ», подумал лейтенант, взял в ладони леденящий пальцы замок и рванул. Замок не поддался, но шевельнулась петля в косяке. Ещё один мощный рывок, и она выскочила из гнезда, освободив дверь от запора. Дима распахнул дверь, пригнул голову, сделал шаг и услышал хруст снега за спиной. Мальчишка кубарем скатился с крыльца, на ходу застёгивая шубейку, выскочил в калитку.
Лейтенант вошёл в подвал, нащупал выключатель, щёлкнул им. Свет загорелся сразу в двух местах.
Подвал был внушительным, во всю длину большого дома. Прямо у входа под люком короб, сколоченный из досок, наполовину заполненный углём. Всякий хлам тут и там. И, наконец, то, что искалось две лестницы, упёртые в скобы под люками. Одна близко это, наверное, на хозяйкину половину. Дима пошёл к дальней. По расчётам здесь должна быть та половина дома, которая сдаётся квартирантам. Испытав лестницу на прочность, участковый медленно поднялся по ней, упёрся спиной в люк. Он легко приподнялся, но дальше шёл с трудом. Наконец что-то грохнулось на пол, люк откинулся, а на Диме повис край половика.
Заложив руки за спину, Логачёв прошёлся по комнатам. Вид их не очень изменился. Должно быть, немного было вещей у студенток. Кровати стояли заправленные, на окнах всё те же занавески, пол застелен самоткаными дорожками половиками. Вот и злополучный стояк. Дима потрогал горячий, невтерпёж.
Ай да Яков Александрович, всё подметил.
Участковый попытался представить картину преступления. Спустились там, поднялись здесь старик со старухой, придушили спящую девушку до полусознания, чтоб не сопротивлялась, заломили руку, заставили написать записку и совсем укокали, а потом мёртвую или полумёртвую сунули в петлю. С трудом в такое верилось, но могло быть.
Во что совсем не верилось, так это мотив убийства. Ну, зачем старикам убивать девушку? Сектантское жертвоприношение? Если корысть, то результат-то обратный квартирантки сбежали, хозяйка потеряла доход. Найдёт ли новых жильцов не известно.
Думай, Дима, думай.
Логачёв остановился перед зеркалом:
Свет мой, зеркальце, скажи, да всю правду доложи ты здесь главный свидетель, всё ты видело, а молчишь. Не хорошо. Надо бы тебя привлечь за укрывательство.
Однако, сколько не бодрись, а перспектива вызревает безрадостная. «Ну и что? скажет Фёдоров. Я об этом подвале и без тебя знал. И про люк не сложно догадаться. Где улики преступления? А главное мотив?»
Рассуждая сам с собой, то вслух, то мысленно, Дима блуждал в полумраке комнат. Внезапно почувствовал какое-то странное, необъяснимое волнение. В чём дело? Что это с ним? Прислушался, огляделся. Нигде ничего.
Включил свет во всех комнатах: он и в тот вечер так горел. Присел к стене на табурет, чтобы не иметь за спиной свободного пространства. Немного вроде успокоился. Посидел, собираясь с мыслями, но необъяснимая тревога вновь шевельнулась в душе. Словно внутренний сторож приметил что-то и предупреждал опасность, Дима, будь начеку! Участковый даже поёжился от скользнувшего по спине холодка. «Нервишки, решил он. Устал, есть хочется, весь день в напряжении, вот и мерещится».
Сидеть без движения было неудобно, ноги затекли. Дима встал, прошёл к окну. На улице совсем стемнело, зажглись фонари. «Ничего здесь не высидеть, подумал. Надо выбираться».
Показалось, будто ветерок ворвался в комнату качнулись занавески. Дима обернулся и вздрогнул от увиденного. Здоровенный бородатый мужик стоял, прислонившись к дверному косяку, второй, как две капли воды, похожий на него, вылезал из люка в полу. «Близнецы что ль?» подумал лейтенант.
Что ж вы, ребята, не постучавшись? Дима хотел улыбнуться, но голос подвёл его, засипел, а улыбка вообще не получилась гримаса какая-то жалкая.
Первый молча ждал, с угрюмым любопытством разглядывая лейтенанта. Второй вылез, попутно сдёрнул с крюка полотенце и, встав рядом, крутил из него верёвку.
«Вот так они и девушку, подумал участковый. Но ведь я не девушка. Не повезло вам, ребята».
А вот и наш герой! Яков Александрович распахнул дверь квартиры перед смущёнными Димой и Верой. Линда, встречай гостей.
Из кухни выглянула жена Зубкова:
Здравствуйте. Яша, поухаживай за дамой, только не слишком назойливо оставь свои ментовские шуточки.
А что плохого в дурном вкусе? Когда кругом тугодумы себя уважаешь, по контрасту. Я лично встречал людей, которые дружат исключительно с теми, кто проще и глупей. Ты тогда и знать, и талант. Верно, Дмитрий?
И к Вере:
Я только на вас и надеялся. Дима-то, наверное, по грудь обложился книгами по херомантии.
Яша! крикнула из кухни хозяйка. При девушке-то выбирай слова.
Я хотел сказать, большой специалист растёт по всяким там магиям. Намедни мне такое рассказывал. Слушай, Фёдоров на допросы тебя не приглашает подследственную гипнотизировать? Ну, это он зря промашку делает.
Яша, ну нашёл ты тему, Линда вышла с дымящимся пирогом на противне. Помоги лучше порезать.
Зубков взялся за нож:
А что, я ничего. Диме вот завидую в одночасье стал героем, грозой преступного мира. Тут корпишь, корпишь, а годы всё равно звёзды обгоняют.
Не знаю, преступник, по-моему, это дикое, грубое, страшно грязное, одним словом, во всех отношениях неприятное существо, сказала Вера. А Баклушина хоть бабка злющая и вредная, но в быту чистюля, правнучонка своего любит и болезни заговаривает. Она Людку от ангины почти что вылечила.
Эх, Верочка, образ, который вы создали это скорее хулиган, бомж, изгой какой-нибудь. А настоящего преступника отличает совсем другой набор качеств осторожная поступь, затаённый страх в глазах, до предела натянутые нервы, готовые лопнуть в любой момент.
Верно, я говорю? Зубков подмигнул участковому.
Дима улыбнулся растерянно.
Линда поспешила ему на помощь. Она была белокурой миловидной латышкой, говорила с лёгким и красивым акцентом. Зубков очень любил свою жену и часто напоминал: «Моя жена родом из Латвии», будто стесняясь своих чувств и оправдывая своё нежное к ней отношение. Её главным достоинством был дружелюбный характер. Те, кто хоть раз побывал у Зубковых в гостях, уносили в душе самые благоприятные впечатления и мечтали повторить визит. Её улыбка была трогательна и наивна, но за красивой внешностью блондинки скрывался проницательный женский ум.
Расскажите нам, Дима, как вы управились с этой бандой?
Ну ж, лейтенант, попугайте дам, подзадоривал Зубков. Начни так: ночью в этом доме из углов доносятся всхлипы. Лейтенант Логачёв, бродя в полумраке комнат, прислушивался к подозрительным шорохам. В них таилась угроза.
Зубков явно перегибал. Чувствовал сам не о том говорит, не так говорит. Чувствовали это его жена и Дима. Улыбнулась одна Вера.
Между тем, хозяйка накрыла стол белой скатертью. Появились рюмки, фужеры, графинчики, столовые приборы. Усаживались торжественные, серьёзные.