Я положил перед собой пистолет. Обхватил голову и стал давить, пока руки не свело судорогами. Но мысли не оставили в покое. Всматриваясь в небо, изрек: «Зачем?! Зачем ты позволил мне дать эту клятву? Я не могу убить ребенка! Зачем ты выковал меня в чести? Теперь я должен Я должен!..». Изведясь в безуспешных поисках ответа, не знал, как поступить, и не нашел ничего лучше, чем со всей силы стукнуть ладонью землю до боли в предплечье. Ударил так, будто она во всем виновата. В местах, на которые пришлись торчавшие камни, проступила кровь. Растёр ладонь, чтобы унять боль, а потом прикрыл ею лицо, прячась от света и обращаясь ко тьме. Надеялся, что она знает, подскажет. «Ты не должен. Никому. Ничего».
Я открыл глаза и увидел пистолет. Схватил и так быстро приставил ствол к виску, что ни одна мысль не успела проскользнуть. Когда почувствовал холодное дуло, я подумал об отце: «Если смотришь сейчас, прошу, отвернись».
Пошел дождь. Он разбавил собою и спрятал слезы отчаяния. Мне не было страшно, но подбородок и губы невольно дрожали. Я закрыл глаза и принажал на курок. Слышал, как натянулась и заскрипела пружина внутри ствола, когда в голове прозвучали слова Будана: «У него никого нет». Открыв глаза, я увидел мальчишку. Он стоял рядом и на протянутой ладони держал овальный, почти правильной формы камешек размером с урюк.
Глава III Буду́
Дождь усилился и причинял неудобства, осложняя погребение. Каменистая почва будто знала, при каких обстоятельствах погиб человек, и, считая их преступными, отказывалась принимать покойника.
Спустя два часа мы все же предали умершего земле.
Чтобы отсрочить предстоящий неизбежный разговор, натаскали камней больше, чем было нужно, и сложили их для обозначения могилы.
Я присел передохнуть. Он опустился рядом, касаясь локтем моей руки.
Спасибо! еле слышно сказал он.
Я посмотрел на него и, чувствуя вину, склонил голову, а про себя подумал: «Ты не должен не можешь благодарить врага».
Мы молчали. Дождь перестал.
Я пытался собраться с мыслями, вспомнить уместные фразы, что помогут, если не прогнать, то ослабить боль и скорбь от потери близкого человека. Я должен был высказать то, что определит его дальнейшую судьбу. Склеит сломанное нутро, чтобы мальчик смог жить дальше. Теребил в руках камешек с горошину, будто он мог помочь. Когда ничего не получилось, запустил с такой силой и злостью, словно это он отнял слова.
Дул холодный ветер. Я продрог и хотел скорее покончить с сентиментальностью.
Послушай, начал я. Я не умею красиво говорить. За все сказанное нужно платить. Мне нечем. Да и слова вряд ли помогут Твое несчастье, что я не могу убить тебя Ты свободен. Иди и не бойся
Я не боюсь! перебил он.
Да Не боишься Если есть куда, ты можешь идти. Я не стану удерживать.
Он посмотрел по сторонам, опустил голову и стал ковырять пальцем землю, прежде чем ответил:
Некуда.
После недолгого затишья я продолжил:
Знай, пока ты дышишь, Кандуу не успокоится. Станет искать из страха за свою жизнь. А когда найдет
Что будет с тобой?
То же самое.
Помоги мне. Помоги убить его. Отомстить за отца. И я клянусь
Стой! Не клянись, не надо. Не обрекай себя на то, чего сделать не сможешь.
Я смогу!
Забудь! Не губи себя. Оставь Богу. Иногда он вершит справедливость Послушай, в жизни есть много вещей, ради которых стоит отказаться от мести. Даже священной. И ты с лихвой насладишься ими, если отпустишь прошлое.
Я не могу. И
Тогда иди! вскочив, крикнул я. Иди! Иди и умри! А я не хочу на это смотреть. Я отказываюсь! Отказываюсь, слышишь?! Больше не хочу видеть кровь. Больше не хочу думать об этом. Не могу больше. Не могу.
Со всей силы швырнул пистолет ввысь и ринулся к машине. Но, сделав несколько шагов, остановился. Простоял с минуту, а затем, не оборачиваясь, сказал:
Я могу спрятать тебя.
Услышав шаги, повернулся. В двух метрах, с моим пистолетом в руках он целился мне в живот. Я медленно подошел, уткнувшись в ствол. Опустился перед ним на колени. Схватил и осторожно приподнял его руку, наводя пистолет себе в лоб. Затем сказал:
Не хочу мучиться.
Он задержал дыхание, сжал губы и, вытянув руку, закрыл глаза. А когда выдохнул, рука его повисла, будто сломанная, и не в силах удержать, он выронил пистолет. Заплакав, сказал: «Прости». А я подумал: «Ты не должен не можешь просить прощения у врага».
Спрячь меня, прошу, выдавил он, отирая глаза.
Это правильное решение, произнес я, положив руку ему на плечо.
Он совладал с чувствами не сразу. Когда успокоился, я сказал:
Теперь сделаем так, чтобы тебя забыли. Навсегда.
Он вопросительно посмотрел на меня.
Тащи камни. Похороним тебя.
Мы соорудили рядом с могилой отца еще одну маленькую. Прочитали молитвы, и я оставил мальчика наедине. Прощаясь, он долго стоял, склонив голову. А потом задрожал и, припав телом, обхватил камни руками, словно пытался обнять отца напоследок. Поцеловав большой камень у изголовья могилы, поднялся и, не оборачиваясь, покинул кладбище.
Уже в пути я спросил его:
Как тебя зовут?
Буду́ Буду́, сын Будана из могучего рода Будур!
Я Йэрю, сын Йюру из великого рода Йэру.
Глава IV Плоть
Я точно знал, куда мы поедем после на север. Но прежде нужно было убедить Кандуу, что мальчик мертв и ему не о чем волноваться. Усыпить бдительность, чтобы не оглядываться самим.
Взять Буду́ с собой я не мог, как и приютить у себя. Дома было опасно соседи. Даже зная, что ему грозит смерть, если кто прослышит, все равно бы разболтали. Думая, куда бы спрятать Буду́, вспомнил о саманном домике деда у подножья горы Мондур.
Дед работал чабаном. Большую часть времени года проводил в горах и спускался в село, только чтобы перезимовать. Тяготы своей профессии переносил с трудом. Часто болел изза сильных ветров на пастбищах. И, желая сберечь здоровье, решил построить дом. Два года возводил. Один. А когда управился, его уволили. Новый работник, молодой чабан, счел пастбища негодными и нашел другие места, на которых и по сей день пасется скот. Дед же до последнего так и не смог привыкнуть к жизни в селе и каждый год с нетерпением ждал окончания зимы, чтобы вернуться в дом у подножья горы.
Верхом путь из села занимал сутки. Раз в месяц мы с отцом навещали деда. А в один из дней нашли мертвым. Тело, порванное дробью, и записка: «Таджибай». Мы похоронили его в пятнадцати метрах от дома. Я остался охранять пожитки, а отец, одержимый местью, отправился искать убийцу. Через два дня вернулся. Мы заперли дверь, прибили окна гвоздями и больше не приезжали в эти места.
Близился полдень, когда я прочитал молитву над могилой деда и вошел в дом. Там, по середине комнаты стоял Буду́ и смотрел на высохшее, побледневшее пятно от крови на серой простыне.
Это было давно.
Он обернулся. И спросил:
Отца?
Деда.
Нахмурив брови, едва заметно покачал головой. Снова уставился на постель и задумался.
Не волнуйся, мы здесь не останемся.
Уедем?
Когда вернусь.
Куда?
Далеко отсюда Увидишь, там лучше.
Буду́ недоверчиво взглянул на меня и, отвернувшись, уставился в окно.
Мне надо ехать. Никуда не выходи. Сиди тихо.
Он кивнул.
Я вышел из дома. Сел в машину и отправился к Кандуу. По дороге мысленно проговаривал предстоящий диалог и обдумывал слова, стараясь выбрать наиболее подходящие, чтобы убедить его. Проехав четверть пути, вспомнил про ухо, которое Кандуу потребовал в качестве доказательства смерти мальчика. Остановившись у обочины, уткнулся лбом в рулевое колесо и думал, что делать с его прихотью. Слишком хорошо зная Кандуу, я понимал: без уха он не поверит в смерть Буду́. Не придумав ничего толкового, развернулся и поехал обратно. Лишь приблизившись к дому, кровь подступила, заставляя сердце учащенно биться, и я понял, что у меня нет слов, умеющих уговорить десятилетнего мальчика отдать свое ухо.
Переминаясь, я долго топтал траву, вглядывался в голубое небо, синее море, тер лоб, глаза, хватался за голову в надежде, что нужное решение осенит. Но свет не пролился. Сокрушаясь в измышлениях, задался вопросом: «Даже если согласится, смогу ли я отрезать?». В голове стали, ежеминутно меняясь, возникать картины предстоящего, мерещиться жестокие сцены насилия над мальчиком. Мысли путались, пока все не перемешалось и не усложнилось окончательно.
Не пришлось бы мучиться беспорядочными думами, бесполезно тратить время и силы на поиск ответов, если бы я знал о его мужестве, которое, подобно айсбергу, большей частью было сокрыто от глаз. Но я не знал. И ждал, что он обернется тасманским дьяволом, будет драться до последнего издыхания с целью сохранить ухо. Полагал услышать едкие речи, преисполненные проклятиями в адрес всех, кто причастен. Готовился к жгучим монологам, в которых станет декламировать: «Ни один из сыновей могучего рода Будур никогда не позволял никому ничего отрезать. И я не дам!». А излив слова, заплачет, упадет на колени, взмолится и попросит не разделывать его, не забирать уха. Начнет уговаривать и уповать на важность, необходимость органа. В красках опишет и клятвенно заверит, что не сможет без него жить. А когда увидит нож, будет вопить, убегать и отчаянно сопротивляться, не давая отнять ухо.
Все обдумав, с трудом убедил себя в неизбежности отсечения органа и заключил: «Иного выхода нет!». С горечью осознал: гуманных способов принудительного отсечения человеческой, детской плоти не существует. И боялся, что потребуется применить силу. Разумеется, я не допускал мыслей о драке на кулаках с десятилетним мальчиком, но произойти могло всякое. Всетаки ухо! Особенно страшился в борьбе не сомневался, что она завяжется нечаянно полоснуть ребенка по горлу, лишить глаза или, того хуже, убить. Поэтому на случай наступления крайности придумал было, как себя повести.
В детстве мы с ребятами, играясь, обхватывали руками шею и душили друг друга до кратковременной потери сознания. Я хорошо помнил технику приема и решил усыпить, если придется действовать против его воли. Уже обездвиженного беспрепятственно лишить уха, а после снова привести в чувства. Но, вспомнив об обстоятельствах, прекративших наши игры, отказался от идеи. Произошел несчастный случай. Один из нас заснул навсегда. Ему было восемь.
Трагические воспоминания породили тревогу, и я почти сошел с ума в попытках превозмочь себя. Оттого обратился к Богу, взмолился с просьбой, чтобы он не позволил худшему случиться, и, скрепя сердце, вошел в дом.
Буду́, поджав ноги к груди, лежал с открытыми глазами в комнате деда и застывшим взглядом смотрел, казалось, сквозь стены. Деревянный пол предательски заскрипел. Увидев меня, он поднялся.
Мне нужно не смог сказать, глядя на него, поэтому прошел к окну, твое ухо.
Ухо?!
Да. Иначе он не поверит, что ты мертв.
Ах да! Помню. Он говорил Ну, надо, так надо, спокойно бросил он, будто отдает волосок с груди. Беспечно подошел ко мне, посмотрел в глаза, молча повернул голову и вытянул левое ухо.
Из представлений о возможном поведении мальчика этот исход был непредвиденным, неожиданным. Я растерялся от удивления. Стоял в ступоре, не зная, как приступить к воплощению замысла.
Не припоминаю, как достал нож, но помню, что несколькими пальцами левой руки взялся за ухо, оттянул и резким движением отсек плоть. Он вскрикнул и подпрыгнул от боли. Схватившись за рану, стал метаться по комнате, пока не присел на корточки в углу. Кровь стекала по рукам и капала на пол. Я побежал в машину за аптечкой, которую никогда прежде не открывал, сетуя на себя за то, что не подумал и не приготовил все заранее. Возблагодарил Бога за измятую приплюснутую упаковку бинта. Я знал, что упаковка из двухслойной пленки обеспечивает стерильность бинта, даже если утопить ее в грязи. Стряхнул пыль, осторожно открыл и вернулся в дом с бинтом.
Он сидел, опершись спиной о стену, руки висели и при малейшем движении оставляли на полу иероглифы на языке крови. Глаза его в слезах бегали в надежде найти обезболивающее. Рот открылся, помогая легким вобрать больше воздуха. Левая часть белой рубашки от плеча до груди окрасилась в багровый от набежавшей крови. Опустившись на колени, я стал перебинтовывать. Получалось плохо. Пришлось обмотать голову, закрыв повязкой левый глаз, иначе бинт соскальзывал, оголяя рану и причиняя новую боль. Губы его тряслись. Он хотел чтото сказать, но дотерпел, пока я закончу.
Перевязав рану, положил мальчика на кровать. Тот, стараясь не шевелить головой, попросил воды. Я принес полный стакан и наказал ему лечь на правый бок. Он смочил рот, с усилием повернулся и задрожал всем телом. «Расслабься!.. Расслабься и и постарайся заснуть» неуместно подсказал я.
Буду́ лежал с закрытыми глазами, но не спал, когда я оставил его и отправился в путь. Подъезжая к дому Кандуу, спросил себя: «Если в роду Будур все такие, как этот мальчик, то почему я никогда прежде не слышал о них?».
В правом кармане пиджака лежала скомканная газета «Жаркын келечек3», в которую было завернуто ухо.
Глава V Лис
Я бросил к ногам Кандуу «Светлое будущее», пропитанное кровью.
Что это? спросил он.
Мы в расчёте!..
Ты погоди бросаться с порога. Ей Богу, как чужой! Враг ты мне что ли?! Садись, хлебом угостись, чаю отпей.
Не могу. Спешу!
Куда?
Уезжаю.
Понимаю Изза Риссана?
Кого?
Риссан сын Лиссана.
Как сын?! оторопел я.
Да вот так. Неужели не знал?
У него не было детей.
Был. Уже тогда был. Он с мамой гостил у бабушки. На севере. После известия о гибели мужа, жена осталась в родном селе. Мальчик вырос там. Сейчас ему пятнадцать. Или четырнадцать. Не помню точно
Я ощутил неприятное, неведомое прежде чувство. Вскормившая, никогда не покидавшее нутро злость на судьбу за тяготы, которыми она щедро сдобрила мое существование, вдруг испарилась. Я будто стал подельником. Соучастником в ее самых жестоких насмешках над человеком. Заодно с ней сотворил и привнес горе в жизни людей. Издеваясь, она заставила причинить им те же страдания, которыми некогда высекла душу мою.
Может, теперь ты поймешь меня, он развернул газету, схватил ухо двумя пальцами, приподнял к лампочке в потолке. Покрутил на свету и добавил, а второе?
Второе, сам иди и отрежь!
Ладно, не злись Это было необходимо, чтобы положить конец вражде.
Врешь! Ты коварно воспользовался клятвой и заставил меня убить ребенка из страха за свою жизнь. В этом нет чести!
Времена чести прошли! он стукнул кулаком по столу. Оглянись вокруг!
Но мыто остались.
Остались. Да вот только остались ни с чем! А те, у кого ее нет, давно купаются в золоте. Не знают, куда его девать
Честь дороже любых богатств. Она от отца. А те предатели. Мне пора. Скажи
Погоди, останься на чай.
Не могу.
Неужто и вправду уезжаешь?
Я кивнул.
Далеко?
Далеко.
На долго?
Навсегда.
Ты не сказал куда?
Туда! Туда, где нет людей. Всего этого. Этих дурацких, бесконечных мыслей. Крови, мести, страданий Туда, где я останусь один, и никто не напомнит о прошлом.
Ээ, брат, ошибаешься. Не будет на земле такого края, пока жив Риссан. Ты же знаешь. Убей его! И каждая песчинка в этом мире станет местом, которое ты ищешь. Поверь, я знаю, противно улыбнулся и покачал головой. Или он убьет тебя.
Подумаю, соврал я. Мне пора! Произнеси слова освободи. И я поеду.
Он еще раз вгляделся, а затем бросил ухо на стол. Хлопнул меня по плечу и сказал: