Добровольческая армия в «Ледяном» походе - Гребенкин Игорь 2 стр.


Три десятилетия развития постсоветской историографии о Гражданской войне во многом изменили исследовательскую ситуацию. Если в 19902000-х годах работы по истории Белого движения нередко носили отпечаток апологетики, сегодня наблюдается более широкий взгляд ученых на трудную проблематику, связанную с возникновением и развитием гражданского конфликта. Примером могут служить публикации И.С. Ратьковского, затрагивающие особенно спорные и болезненные моменты начального периода Гражданской войны[23].

Настоящая монография охватывает период от основания «Алексеевской организации» в октябре ноябре 1917 года до завершения Добровольческой армией 1-го Кубанского похода в апреле мае 1918 года. При этом следует отметить, что всестороннее исследование проблемы потребовало обращения как к более ранним событиям (развитие ситуации в русской армии в 1917 году, кампания по формированию добровольческих частей, корниловское выступление), так и к много более поздним (влияние 1-го Кубанского похода на самосознание белого добровольчества, сохранение его традиций в Белом движении и русской эмиграции).

Среди источников, использовавшихся в работе над монографией, особое место занимают многочисленные, ранее не публиковавшиеся документы, хранящиеся в фондах центральных архивов. Ситуация в 1917 году в русской армии, а также развернувшаяся кампания по формированию различного рода добровольческих частей находят отражение в материалах Российского государственного военно-исторического архива. Фонды нескольких добровольческих частей позволяют получить данные о ходе их формирования, личном составе, его настроениях, участии в октябрьских событиях 1917 года, а также дают возможность уточнить ряд обстоятельств присоединения некоторых подобных частей к Добровольческой армии.

Фонды Российского государственного военного архива хранят достаточное количество неизвестных документов штаба Добровольческой армии и некоторых ее частей периода 1-го Кубанского похода. Приказы по армии, приказания частям, донесения командиров, сводки отделов штаба, фрагменты дневника военных действий Корниловского полка, а также сведения о действиях советских войск против Добровольческой армии в период 1-го Кубанского похода, содержащиеся в ряде телеграмм, поступивших от революционного командования на Кубани в Народный комиссариат по военным делам, помогают восстановить событийный ряд похода и уточнить многие детали, не нашедшие отражения в мемуарных источниках.

Не меньшее значение для нашего исследования имели находящиеся в фондах Государственного архива Российской Федерации документы личного происхождения. Многие подробности 1-го Кубанского похода нашли отражение в переписке, которую А.И. Деникин вел с бывшими чинами штаба армии во время своей работы над «Очерками русской смуты». Своеобразный взгляд на сложности взаимоотношений в среде командования Добровольческой армии в начальный период ее существования содержится в некоторых письмах А.С. Лукомского. Большую ценность представляют многочисленные неопубликованные воспоминания участников 1-го Кубанского похода: Н.Н. Богданова, С.Н. Гернберга, Б. Ильвова, И.Ф. Патронова, С.Н. Ряснянского. Ряд фондов содержит богатые коллекции публикаций белогвардейской и эмигрантской прессы о 1-м Кубанском походе.

Среди использованных в работе опубликованных документов следует выделить не только некоторые акты центральной советской власти и военного командования, относящиеся к организации вооруженной борьбы с контрреволюцией[24], но и разнообразные документы, отражавшие развитие гражданского конфликта на Дону и Кубани: заявления и декларации местных контрреволюционных правительств и советских органов, директивы и сводки военного командования, материалы местной печати[25]. Публикации документов интересующего нас периода в эмигрантских изданиях являются относительной редкостью, в их числе особого внимания заслуживают денежные документы генерала М.В. Алексеева и его письмо генерал-квартирмейстеру штаба Верховного главнокомандующего генералу М.К. Дитерихсу[26].

Своей широкой известностью события, связанные с зарождением Добровольческой армии и 1-м Кубанским походом, обязаны многочисленным мемуарам, выходившим в эмиграции в течение длительного периода. В первую очередь следует отметить воспоминания вождей и видных начальников Добровольческой армии А.П. Богаевского, А.И. Деникина, А.С. Лукомского, А.П. Филимонова[27], которых можно считать основателями определенной традиции, господствовавшей в эмигрантской литературе о Гражданской войне. Вторую значительную группу мемуарных материалов составляют работы рядовых офицеров-добровольцев, участников 1-го Кубанского похода: Р.Б. Гуля, В.А. Ларионова, С.М. Пауля, С.Я. Эфрона[28]. Их свидетельства отличаются множеством весьма ценных деталей и подробностей, они не перегружены пафосом и идеологическими конструкциями, свойственными генеральским мемуарам, хотя в целом также следуют упомянутой традиции. Отдельную своеобразную группу представляют солидные издания 19601970-х годов, посвященные истории наиболее известных частей Добровольческой армии и построенные на воспоминаниях их бывших чинов (В.Е. Павлов, М.Н. Левитов)[29]. Несмотря на стереотипную для эмигрантских воспоминаний предвзятость и односторонность описаний и оценок, эти работы содержат богатый фактический материал. К четвертой группе относятся многочисленные публикации 19601970-х годов в военно-исторических журналах русского зарубежья («Часовой», «Военная быль», «Вестник первопоходника», «Первопоходник» и т. п.). Имевшие, как правило, вид небольших статей или заметок ветеранов-первопоходников, эти воспоминания могут считаться последней волной белых мемуаров в эмигрантской печати и, хотя многие из них носили «дежурный» характер, ценность их для восстановления детальной картины событий также велика.

Мемуары представителей противоположного лагеря, касающиеся исследуемого периода, могут считаться редкостью[30]. Особое значение для нашего исследования имели воспоминания В.А. Антонова-Овсеенко[31], в которых весьма обстоятельное отражение нашел первый период борьбы революционной власти против Центральной рады и калединского Дона.

Своеобразным источником в работе по избранной проблеме стала центральная и местная пресса тех дней. Анализ ее публикаций позволил оценить степень информированности российской общественности и властей о событиях зимы весны 1918 года на Северном Кавказе и том месте, которое Добровольческая армия занимала на фоне проблем, стоявших перед центральной советской властью.

Синтез итогов научного изучения проблемы, использование разнообразных источников, порой их новое, взыскательное прочтение стали основой для решения исследовательских задач и оригинальной интерпретации проблемы.

I. От царской армии к армиям Гражданской войны

Глава 1. Генезис добровольчества

Размышляя над тем, насколько быстро в 1917 году в России противостояние общественных сил и группировок перешло из плоскости политической в плоскость военную и что привело к образованию в короткий срок сразу нескольких внутренних фронтов, почему борьба практически с первых дней приобрела самые ожесточенные формы, нельзя не признать, что одной из важнейших причин и одновременно условием возникновения гражданского конфликта явилось участие страны в мировой войне. Ведение этой войны, ход которой к тому же трудно считать для России успешным, превратилось в непосильную ношу для монархической государственности, она же стала самым тяжким наследием, доставшимся Временному правительству.

Среди множества проблем, связанных с войной, одной из сложнейших для новой власти оказалось само по себе наличие громадной армии военного времени. Даже уточнение ее численности явилось в дальнейшем непростой задачей. По подсчетам одного из крупнейших военных специалистов русской эмиграции генерала Н.Н. Головина, с начала войны по декабрь 1916 года включительно в ряды армии было призвано 14,7 млн человек (а до 1 ноября 1917 года еще 800 тыс. человек)[32] при численности кадровой армии до объявления мобилизации в 1914 году 1423 тыс. человек[33].

Огромные изменения претерпел в годы войны и офицерский корпус. Согласно подсчетам отечественных историков, на начало войны русская армия насчитывала свыше 40 тыс. офицеров, еще около 40 тыс. было призвано по мобилизации. После начала войны военные училища перешли на сокращенный курс обучения (34 месяца, специальные полгода), и их выпускники как офицеры военного времени с декабря 1914 года производились не в подпоручики, а в прапорщики. Кроме того, было открыто более 40 школ прапорщиков с таким же сроком обучения. Наконец, свыше 30 тыс. человек были произведены непосредственно из вольноопределяющихся (лиц с правами на производство по гражданскому образованию) и унтер-офицеров и солдат за боевые отличия. В общей сложности за войну было произведено в офицеры около 220 тыс. человек, то есть за три с лишним года больше, чем за всю историю русской армии до мировой войны. Накануне Февральской революции численность офицерского корпуса составляла 276 тыс. человек, что включало 13 тыс. находившихся в плену и 2127 тыс. не вернувшихся в строй по тяжести ранений. В действующей армии по состоянию на 1 января 1917 года насчитывалось 146 тыс. офицеров и 48 тыс. чиновников, то есть не менее 70 процентов всех состоявших в строю, причем число кадровых офицеров в этой массе было ничтожно малым, так как с начала войны офицерский корпус сменился на своего состава (в пехотных частях от 300 до 500 процентов, в кавалерии и артиллерии от 15 до 40 процентов)[34].

С учетом понесенных потерь на начало 1917 года под ружьем находилось 9,45 млн человек, в том числе в действующей армии 6,9 млн[35]. Следует сказать, что осуществление контроля над армией так и осталось для Временного правительства задачей в полной мере не разрешенной.

Кризис, охвативший армию с началом революции, имел глубокие объективные предпосылки, вызванные логикой общественно-политического развития страны в предшествующие десятилетия. Первая мировая война застала Россию на сложном и противоречивом этапе, когда процессы модернизации, запущенные Великими реформами второй половины XIX века, продолжались, но были еще далеки от завершения. Свойственные российскому обществу начала XX века сословное деление и социальное неравенство своеобразно отражались на жизни и взаимоотношениях внутри такого особого социального организма, каким являлись вооруженные силы империи. Преимущественно крестьянское население страны обусловило преобладание крестьян либо связанных с ними групп среди рядового состава армии и флота, который более чем на 90 % комплектовался за счет крестьян (до 60 %), рабочих и ремесленников (более 30 %). Офицерский корпус всегда включал не менее 50 % представителей привилегированных сословий[36]. Столь разительные различия, естественно, разобщали офицерский корпус с солдатской массой, противопоставляя их в плане психологическом, культурном, ценностном.

Февральская революция послужила тем рубежом, за которым распад российской армии принял необратимый характер. В разгар революционных событий вооруженные силы оказались непосредственно вовлечены в бурные социально-политические процессы. Собственно успех февральско-мартовского переворота оказался возможен благодаря активной роли важнейших военных институтов (Ставка Верховного главнокомандующего) и крупных воинских контингентов (гарнизона Петрограда). Развернувшееся вслед за этим в России в самых острых и непримиримых формах противоборство политических сил, среди центральных вопросов которого стоял вопрос продолжения войны, уже не могло обойти стороной армию.

В период с марта по октябрь 1917 года именно армия стала ареной жестоких, нередко кровавых столкновений. Известие об отречении Николая II и последовавшее за ним обнародование Приказа  1 Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов как на фронте, так и в тылу вызвало самую бурную реакцию со стороны солдатской массы, выразившуюся в первую очередь в многочисленных фактах насилия над офицерами. Сводки сведений о настроении в действующей армии, составлявшиеся в Особом делопроизводстве Управления генерал-квартирмейстера штаба Верховного главнокомандующего, пестрят сообщениями о подобных эксцессах. В телеграмме главнокомандующего войсками Северного фронта начальнику штаба Верховного главнокомандующего от 6 марта говорится: «Ежедневные публичные аресты генеральских и офицерских чинов, производимые при этом в оскорбительной форме, ставят командный состав армии, нередко Георгиевских кавалеров, в без-выходное положение. Аресты эти произведены в Пскове, Двинске и других городах. Вместе с арестами продолжается, особенно на железнодорожных станциях, обезоружение офицеров, в т. ч. едущих на фронт»[37].

Было бы неверным преувеличивать роль и влияние радикальных политических партий на солдат, особенно в первые месяцы революции. Для малограмотной (по существу неграмотной) солдатской массы фронта и тыла офицер стал «приверженцем старого режима» (то есть контрреволюционером), основным заинтересованным в продолжении войны лицом. В свете этой нехитрой логики, господствовавшей в солдатской стихии, неподчинение командирам и нарушение воинской дисциплины становилось проявлением революционной доблести.

В течение всей весны и лета продолжались самочинные расправы над командным составом, причем их жертвой мог стать как командир части, так и любой случайно попавший под руку офицер. В действующей армии и в запасных частях подобные факты исчислялись сотнями.

За развалом дисциплины не могло не последовать катастрофического падения боеспособности частей и соединений. Фронтовые донесения рисуют нам крайне неприглядную картину. «Дивизии 11-й и частью 7-й армии бежали под давлением в 5 раз слабейшего противника, отказываясь прикрывать свою артиллерию, сдаваясь в плен ротами и полками, оказывая полное неповиновение офицерам. Зарегистрированы случаи самосудов над офицерами и самоубийств офицеров, дошедших до полного отчаяния. Немногие пехотные и все кавалерийские части самоотверженно пытались спасти положение, не ожидая никакой помощи от обезумевших бегущих полков. Сообщены возмутительные факты, когда дивизия отступала перед двумя ротами, когда несколько шрапнелей заставляли полк очищать боевой участок. Были случаи, когда горсть оставшихся верными долгу защищала позицию, в то время как в ближайших резервных частях шли беспрерывные митинги, решая вопрос о поддержке, а затем эти части уходили в тыл»[38]. Безусловно, что разложение коснулось различных частей далеко не в одинаковой мере. Считалось, что войска Северного и Западного фронтов, находившихся ближе к столице и промышленным центрам страны, подверглись разложению гораздо сильнее, нежели войска Юго-Западного и Румынского фронтов; пехотные части на фронте и запасные в тылу были куда менее благополучны в сравнении с фронтовыми кавалерийскими и артиллерийскими частями. Но даже в конце 1917 года на фронте еще оставались боеспособные части, причиной чему могли быть офицеры, пользующиеся подлинным солдатским уважением, либо комитеты, которые при поддержке наиболее здоровой части солдат сумели сохранить в своих частях относительный порядок.

Назад Дальше