Зловонье ушло. Или Анипа привыкла к нему и теперь его не замечала? Попробовала перевернуться на спину, но тяжёлое тело не послушалось. Грудь сдавило тошнотой. Анипа побоялась, что её вырвет. Не открывая глаз и ушей, она прошептала себе, что лежит в брюхе у кита. Пожирателям сюда не пробраться. Они не догадаются искать детей под старыми китовыми рёбрами. Убаюканная собственным шёпотом, Анипа заснула и в самом деле встретила кита. Приглашая зайти внутрь, он приоткрыл пасть. Анипа раздвинула тяжёлую завесу китовых усов, распушённых на кончиках и по краям, с улыбкой заметила застрявших в ней разноцветных рачков. Шла, пока не добралась до землянки в брюхе. Поторопилась к спальному пологу, бросилась на лежанку и утонула в одежде достигнув мохового дна, вновь увидела приветливо распахнутую китовую пасть, и всё повторилось с начала. Беспрерывная круговерть, уводившая Анипу на самые глубины сновидений.
Проснувшись от жажды, Анипа больше не смогла заснуть. Вспомнила крик о помощи. Он раздался после прихода пожирателей. Кто же кричал? Неужели Укуна? Или Нанук? Уж точно не мама. Не всё ли равно? Аглюхтугмит мертвы. Или превратились в червецов. Анипа с братом остались вдвоём. Что же делать? Бежать к морю, к брошенным пологам летнего кочевья? Или искать Белый простор? Но как его найти, если Анипа не уходила дальше Места, где злятся старые волки? Она не отыщет тропу предков, если только ей не помогут прежние Белые совы не укажут путь прозрачными следами сотканных из дыма ног Когда её, беспомощную, поймают пожиратели, Анипа станет последней Белой совой, а Матыхлюк последним Чёрным вороном. Уж лучше не покидать землянку. Уснуть, чтобы однажды проснуться в новом теле вдалеке отсюда
Анипа извелась от жажды. Хотела писать. Распаренное тело зудело. По нему словно ползли колючие червячки, и Анипа елозила, мхом расчёсывала плечи и лоб. Матыхлюк тоже не находил себе места. Они вдвоём копошились под одеждами, ударяли друг друга пятками и коленями, постанывали от боли и отчаяния. Анипа боялась, что не сдержит слёз, и опять прикусила без того саднившую губу, но тут на её шею опустилась прохладная ладонь. Анипа повернулась на бок и сквозь сомкнутые веки увидела слабый свет. За ней пришла мама.
Канульга сгребла детей в охапку, прижала к груди и долго не отпускала. Молчала и покачивалась, стоя у разворошённой лежанки, а когда поставила детей на пол, они сами заговорили наперебой в надежде узнать, что же случилось в Нунаваке. Мама пробовала отвечать, но, засыпанная вопросами, потерялась и ограничилась улыбкой.
Выбежав из землянки, Анипа первым делом проведала Блошика. Удивилась, обнаружив щенка беззаботно спящим в ямке у внешнего полога. Он словно и не заметил прихода пожирателей. Неподалёку мирно спал Четырёхглазик. Анипа обхватила его растрёпанную лохматую шею, уткнулась в неё носом. Старенький пёс недовольно заворчал и зевнул, показав красную, пахнущую тёплой влагой пасть. Рассмеявшись, Анипа помчалась по тропинке. За ней устремился и Матыхлюк, на ходу разминавший затёкшие ноги и руки.
Анипа с братом дважды сбегали вверх и вниз от подножия стойбищного холма до его вершины. Не обнаружили крови или бездыханных тел. Землянки стояли нетронутые, мясные ямы никто не вскрыл. Ни пугающих звуков, ни смрада. Успокоившись и переведя дыхание, Анипа вспомнила, как сильно хочет писать, однако решила потерпеть ещё чуть-чуть и ринулась пересчитывать людей Нунавака. Нашла всех, кроме Утатауна. Испугалась за папу, а потом увидела, как он идёт от Смотрового гребня должно быть, ходил к Ворчливому ручью убедиться, что опасность миновала.
Анипа попросила папу рассказать о столкновении с пожирателями. Пристала к Акиве, его жене Укуне, дёрнула за рукав Айвыхака и Нанук. Понадеялась, что Илютак жестами покажет, как бросает копьё или швыряет камни. Анипе никто не ответил. Взрослые выглядели непривычно хмурыми. О чём-то тихонько переговаривались, а завидев Анипу, умолкали.
Это потому что я привела пожирателей? спросила Анипа.
Ты никого не приводила, отозвался Утатаун. Они сами пришли.
И придут вновь, добавил Айвыхак.
Анипа растерялась. Почему же аглюхтугмит не хотят рассказать ей и Матыхлюку о случившемся? Почему не радуются победе над пожирателями и шепчутся украдкой, словно боятся, что дети их подслушают? Даже Тулхи избегал Анипу, а когда она поймала его у нижней пустующей землянки, ничего толком не объяснил.
Ушли, и всё, буркнул он. Хорошо, что так. Вы спрятались, и правильно сделали.
А ты?
Я уже взрослый, если не заметила.
А кто кричал? Я слышала, как прогремел гром и кто-то крикнул, позвал на помощь!
Тебе следовало крепче зажать уши.
Тулхи говорил грубо и показывал, что торопится на прерванную рыбалку, но в его взгляде Анипа угадывала грусть. Тулхи смотрел на неё с сожалением, и это пугало не меньше, чем его нежелание говорить о пожирателях.
Глава пятая. Стулык ищет чистый рот
Пожирателей иначе называли тугныгаками. Никто точно не знал, откуда они пришли. Одно было известно наверняка: в земли береговых и оленных людей их привёл голод. Поговаривали, что пожиратели родились под заходящим солнцем там, где трава растёт высоко и поднимается до неба, а жили они в скалах, поднимавшихся ещё выше. Летом вокруг тех скал ложился раскалённый снег и по сугробам ползли ядовитые черви.
Айвыхак впервые увидел пожирателей в детстве. Они выходили из земли, освещали ночь вспышками огненных луков и оглушали всех громоподобным рёвом. Охотники падали замертво прежде, чем успевали метнуть копьё. Тугныгаки раскрывали свою жадную пасть, обдавали зловоньем, и обнажали зубы, растущие ряд за рядом до глубоких внутренностей, и до самых плеч заглатывали головы людей, высасывали из них душу. Высосав без остатка, шли дальше, оставляли за собой червецов опустевшие оболочки несчастных женщин и мужчин.
Голод лишил пожирателей жалости, однако наградил невероятной силой. Забравшись на орла, они летели по небу и грозили хозяину Верхнего мира он прятался за облаками и так дрожал, что на землю обрушивались губительные ливни. Усевшись на косатку, плыли по волнам и пугали хозяина Нижнего мира он забивался в расщелины морских глубин и так дрожал, что на поверхность поднимались ужасающие бури. Поймав волка, тугныгаки мчались по тундре, и поспорить с ними не решался даже могучий белый медведь. Их единственной слабостью была подслеповатость, и они не заметили притаившегося в мясной яме тогда ещё маленького Айвыхака.
Подождав, когда ближайший пожиратель повернётся спиной, Айвыхак выскочил из ямы и бросился бежать прочь от разрушенного стойбища. Он три дня бежал по крепкому зимнему насту и ни разу не остановился. Добравшись до реки, упал без чувств. Проспал три дня, а когда проснулся, камнем прорубил прорубь и на ремешок поймал живого младенца. Айвыхак растерялся, не зная, как с ним поступить, но вскоре младенец замёрз, и Айвыхак отломил от него ручку. Съел её. Насытившись, опять побежал. На ходу отламывал от младенца ножки, вторую ручку, наконец съел его без остатка. На пятый день упал и приготовился умереть. Понял, что сам не поднимется, но услышал, как поблизости лают собаки. Из последних сил позвал на помощь и заснул мёртвым сном. Не слышал и не видел, как рядом с ним остановилась нарта.
Папа Кавиты спас Айвыхака. Привёз его, исхудавшего и обмороженного, в стойбище аглюхтугмит и назвал братом Кавиты, тогда свободно стоявшего на здоровых ногах, но уже плававшего в малой лодке не хуже взрослых охотников. С тех пор Айвыхак видел пожирателей лишь издалека. Аглюхтугмит, в отличие от других береговых людей, долгие годы умело прятались от тугныгаков уподобились оленным людям и жили в кочевьях, переходя с места на место и селясь в отдалении от моря.
Айвыхак иногда рассказывал о тех днях. Вспоминал растерзанных сестёр и бледное лицо мамы, успевшей взглянуть на него прежде, чем угодить к пожирателям. Анипа жадно слушала Айвыхака и толкала в бок Матыхлюка, когда брат пытался перебить старика нелепым вопросом. Разговоры о тугныгаках его пугали, если не удавалось вставить про них какую-нибудь смешную глупость. По словам Айвыхака, они были вдвое выше самого высокого человека. Перед ними даже Канульга показалась бы ребёнком. Их тела, отчасти покрытые бурой шерстью, белели, как слежавшийся весенний снег, а в глазах светился голубой лёд. Кишки пожирателей неугасимо тлели в раздутом животе, отчего у них из ноздрей и раскрытой пасти шёл серый дым.
Поэтому они голодные. За день съедают столько, сколько нам с тобой не съесть и за год, а голода не утоляют. Червецы едят мозги и больше ничего не берут, а тугныгаки, если надо, сожрут и землю, и камень. Где поселятся, там всё пропадает, как в Чёрных землях. Они и друг друга жрут, когда особенно голодны.
И зверя? спросила Анипа.
И зверя! Сколько было китов, тюленей, моржей! Где они теперь? Одни кости. Вот и охота плохая. И люди голодают, но наш голод с их голодом не сравнится. Мы-то, если поедим, сытые и счастливые. Радуемся жизни, смеёмся. А тугныгаки не знают ни радости, ни покоя. Проглотят кита, не посмотрят, кто он и откуда, и плывут за следующим.
Если они столько едят, воскликнул Матыхлюк, сколько же они гадят!
Молчи ты! Анипа толкнула брата.
Ну правда! У них там, за Чёрной горой, наверное, холмы из какашек!
Глупый, разозлилась Анипа. Неужели не ясно? У них в животе всё сгорает!
Значит, какают углями? не сдался Матыхлюк.
Это ты какаешь углями, когда наешься голубики! А у них сгорает так, что ничего не остаётся. Вообще!
Верно, кивнул Айвыхак. У пожирателей и ночью в животе бурчит. Кишки тлеют, скрипят, не дают уснуть. Пожиратели не выносят тишины. Им нужно, чтобы вокруг было громко. Поэтому и за душой человека охотятся. Сами от голода всё позабыли, а в наших душах история: кем мы были, где жили, что видели. Высосанная душа тает, как лёд под летним солнцем, а пока тает, рассказывает свою историю от первых дней. Пожиратели её слушают и на время отвлекаются от бурчания в животе. Если не напьются человеческих душ, спать не могут и очень злятся.
Что остаётся от души, когда она совсем растает? тихонько спросила Анипа.
Ничего. Даже пятнышка. Она исчезает. А червецы без неё ходят пустые внутри. И тот, кто должен был родиться с их душой, уже не родится. Почему, думаешь, Нанук сидит без детей? А сами тугныгаки плодятся. Человеку, чтобы родиться, нужна душа, а у новорождённых тугныгаков заместо души голод. Голода на всех хватит, он бездонный. Бывает, что тугныгаки уводят живых. Селят их в своих землянках и заставляют день-ночь напролёт петь песни, плясать и бить в бубен. Вот как не любят тишину! Крошат скалы, ломают плавниковое дерево, колотят по земле, только бы заглушить скрипящие кишки. И обвешивают себя проклятыми камнями, чтобы они на ходу гремели. Идёт пожиратель, или едет на волке, или летит на орле, а его издалека слышно.
Я видела такой камень. Гладкий, будто обточенный. И пачкается бурой грязью.
Да протянул Айвыхак. Их много под Чёрной горой. И на берегу, ниже Скалы оголённых клыков. Тугныгаки иногда нарочно их бросают, чтобы человек испачкался, метят его и выслеживают. Если уж не понял и схватился, надо сразу руку ополоснуть водой, а потом натереть корнем кисличника. А лучше нерпичьим жиром.
Я ополоснула. Но про корень не знала
Ну, пожиратели до нас добрались бы и без тебя. Так что не думай. Но будь умнее.
А почему Анипа не сразу решилась задать вопрос, почему пожиратели никого не тронули? Здесь, в Нунаваке.
Утатаун пока хитрее.
Почему «пока»?
Надолго его хитрости не хватит. Он не первый. Были и другие хитрецы, да где они? Брат Канульги был не глупее.
С того дня, как пожиратели побывали в стойбище, Анипа ждала, что они вернутся за ней и Матыхлюком. Мучилась от путаных сновидений, часто просыпалась. Не помогали даже объятья Илютака муж крепко держал её во сне, будто боялся, что она убежит и наделает глупостей. Однако пожиратели не спешили показаться, и страх перед ними постепенно ослаб.
Начался месяц ухода из гнёзд молодых кайр. На берегу, куда Анипа продолжала тайком бегать за водорослями и мелкой рыбёшкой, всюду виднелись чёрно-белые тельца беспокойных птиц. Они жили на недоступной высоте скалистых утёсов, но Тулхи изредка приносил их продолговатые яйца. Недавно кайры, споря за удобные места для будущих гнёзд, оглашали побережье непрестанным гомоном галдели так, что Анипе становилось дурно, а сейчас поутихли. Их крики сменились рокотом осеннего наката.
Ветер пахнет скорым холодом, сказала Стулык.
Дни стали короче, ночи темнее и тише. Чаще дуло с моря, принося иссиня-чёрные тучи и грозя нагнать к берегу первые пластины хрупкого льда. Реже дуло из тундры, возвращая сухую погоду и позволяя аглюхтугмит готовиться к близкой зиме. Если ночью над стойбищем без устали моргали звёзды, утром из землянок никто не выходил все знали, что дождевой ветер будет сильный, против него не устоять даже на четвереньках.
Анипа по утрам сучила нитки, носила с речки чистую воду, толкла глину с песком и ходила к Нанук лепить глиняные плошки, училась украшать их, прикладывая к сырым бортикам костяные лопатки. Затем одна или с Укуной убегала к Утиному озеру собирать последние дикоросы, а вечером садилась в большом спальном пологе и вместе с мамой чинила старую одежду. Переселившись в Нунавак, аглюхтугмит не встречались с оленными людьми и вынужденно берегли меховые рукавицы, верхние штаны, кухлянки, на каждую из которых ушло бы сразу две оленьи шкуры. Канульга, сидя на подогнутых ногах, работала молча, без радости или грусти. Не сразу отвечала дочери, если та обращалась к ней с вопросом, изредка застывала над подлатанным чулком и слепо смотрела на свои руки. Жирников не зажигали, оставались в потёмках. Анипа, глядя на маму, вспоминала других Белых сов и завидовала их счастливой жизни в годы, когда никто не знал о пожирателях.
Анипа с ранних лет мечтала носить красивые полосы на лице, хорошо мять, скоблить и колоть моржовые шкуры, варить мясо. Сытно есть и спать в тёплой землянке. Съедать и изнашивать то, что дают море и тундра, а когда придёт время, пригласить свободную душу родить ребёнка. Разве нужно что-то ещё? Почему же тугныгаки не удовлетворятся подобными мечтами? Что с ними случилось? Что пробудило в них вечный голод? Этого не знал даже Айвыхак.
В месяц ухода из гнёзд молодых кайр Матыхлюк незаметно повзрослел. Мог, как и прежде, носиться по стойбищу, смеяться над сказками Анипы, но теперь много времени проводил с охотниками и, подражая Илютаку, выглядел до смешного серьёзным. На днях папа дал ему охотничий ремень с точильным камнем, мотком жильных верёвочек и двумя ножами: первый побольше деревянный, второй поменьше каменный. Матыхлюк ходил гордый, не выпускал из рук закидушку с крупными моржовыми зубами и норовил показаться всем в Нунаваке в своём охотничьем обличии. По вечерам Утатаун брал сына на лежанку и рассказывал ему, как поймать морского зайца, как подловить нерпу и загарпунить плывущего моржа. Обещал в месяц белого тумана взять Матыхлюка с собой на лёд и помочь ему добыть первого зверя. Анипа, сидя с мамой на полу, прислушивалась к их разговору. Знала, что её на лёд не позовут, но довольствовалась и тем, что воображала себя охотницей, способной следовать наставлениям Утатауна.
Когда подплыл, за копьё не хватайся, поучал папа. Ранишь моржа, он нырнёт, потом не найдёшь. А если убьёшь потонет. Что летом, что зимой моржовая туша на воде не держится. Для начала его надо загарпунить. В одной руке гарпун, в другой верёвка. Только издалека не бросай, иначе не проткнёшь. Тут сила нужна, шкура-то крепкая.