Танабэ поморщился.
Он уже тонны рисовой бумаги исписал своим каллиграфическим почерком! в попытках добиться вразумительного ответа хотя бы от Магистров Памяти Эру, но те только и продолжали талдычить своё ведётся мёрдж, обождите.
Какого космачьего!
Кажется, было проще в недрах злокозненной шевелёнки отыскать трек единственного кванта чужой отправленной через дип передачи, чем добиться от этих мерзавцев толкового ответа.
Конклаву профессор тоже писал. Ни ответа, ни привета. Омерзительное чувство собственной беспомощности не оставляло его с самого начала всей этой катавасии, питательным субстратом накладываясь на базовую тревожность, с которой Танабэ уже устал таскаться по мозгоправам.
Да и немудрено ли. Когда обычный пациент начинает тебе рассказывать, что завтра конец света и мы всё умрём это школьный случай, на втором курсе преподают. Берём готовые методологии и работаем. Проблема была в том, что Танабэ каждый треклятый день, запуская очередную симуляцию, доподлинно получал бессчётное уже доказательство того, что падение Барьера это вовсе не вопрос вероятности. Это вопрос исключительно короткой временной перспективы. Год, два, десяток террианских лет, десяток террианских столетий, но Цепь будет неминуемо разрушена. Если они не придумают, как это остановить.
На этом месте профессор снова едва не выругался.
Нет, это было неописуемо, это было за гранью добра и зла. Сама мысль о том, что доктор Ламарк мог поставить под удар то единственное, что защищало человечество от угрозы, никак не желала укладываться у него в голове.
Конечно, легко можно было себе представить сошедшего с ума безумного учёного, который, напялив на голову аляповатую корону и вооружившись световым мечом принялся бы скакать от звезды к звезде, скажем, угнав, паче чаяния, со стапелей новенький «Лебедь», пусть их Порто-Ново и не производил вовсе, это была технология, поделиться которой спасители то ли не пожелали, то ли не сообразили, в общем, на секунду представим себе, что такое возможно.
«Лебедь» в границах Цепи не удержишь, бормотал себе под нос профессор, решительно уписывая треклятые углеводы, обученный экипаж ему не требуется, лети себе, куда тебе надо, хоть с «глубинниками», хоть с собутыльниками.
С другой стороны, он же не самоубийца и не маньяк, тот бы рванул звездульку, ближайшую к Воротам Танно, чтобы с гарантией, чтобы наглушняк.
Триангуляция.
Вот что смущало. Какая вообще связь была между мифическим фокусом, нежданными сверхновыми и доктором Ламарком, который все последние десятилетия, как и сам профессор Танабэ, предметно занимался исключительно космологической статистикой, но никак не бран-гравитонами, которые остались увлечением его давно ушедшей молодости.
Да и сам фокус вместе со своими чудесами был слишком мелкой аномалией, чтобы заинтересовать доктора Ламарка да так, чтобы сдёрнуть его с тёплого местечка на кампусе и отправить в неприятные недра столько долго изучаемого им космоса.
Какой смысл? Доктор Ламарк, как все космологи, мыслил гигапарсеками. Любые интересующие его события лежали в области нарушений изотропии Вселенной на красных смещениях от десятки и выше. Как известно всякому первокурснику, такое космологическое смещение соответствует объектам, свет которых был испущен в момент, когда возраст Вселенной составлял всего пять сотен миллионов лет, и шёл до нас при учёте расширения пространства с расстояния в непостижимые 30 миллиардов световых лет, так отчего ему стал так интересен какой-то крошечный участок в Плеядах, отчего-то составляющий, согласно наблюдениям, сразу несколько квантовых парадоксов?
Хорошо, допустим, доктор Ламарк всё-таки сошёл с ума и поддался искушению приписать все эти парадоксы рукотворному происхождению фокуса, даже среди собственных студентов профессора Танабэ хватало дураков, чтобы так рассуждать. Да тот же доктор Накагава, чтоб ему пусто было, периодически заговаривается на этот счёт. Можно подумать, что рукотворность той же Цепи позволяла ей нарушать законы физики.
Использовать да, до некоторых пор даже кажущимся образом им противоречить, но нарушать!
Никакая рукотворность сама по себе ничего не доказывала. Сам Танабэ считал, что всему виной некачественная статистика, которую в Плеядах ещё поди правильно посчитай, и если всё промерить как следует, то всё в итоге сойдётся. Но увы, в этом вопросе он был на кафедре в меньшинстве, и с годами научный консенсус тут клонился не в его пользу.
Ну и плевать, всё равно это была не его научная тема. А вот доктора Ламарка фокус, видимо, беспокоил, причём так сильно, что он согласился участвовать во всей этой авантюре с триангуляцией. Где в итоге и пропал.
Вообще, в этом всём был какой-то непродуктивный, безумный, но настоящий научный азарт. Провести один из самых грандиозных по масштабам натурный эксперимент, разом подсветив «глубинниками» дип на декапарсеки вокруг, чтобы никакая притаившаяся там аномалия не увернулась.
И, видимо, добился своего, вот только научный результат всей этой триангуляции был ровно нулевой.
Некие координаты в глубинах Плеяд и ничего. Ни единого сообщения с тех пор.
А вот что было совершенно очевидно на взгляд отсюда, из уютных аудиторий Квантума, чьи окна выходили на парк с цветущими каштанами так это раздувающиеся белые пузыри остатков тех сверхновых. Эти ударные волны пёрли сквозь пространство так же неудержимо, как тикало само время, отсчитывающее момент, когда они сметут Фронтир своим нейтринным каскадом.
Эта статистика, сколько они ни старались, так или иначе находила свой выход, это вам не чудеса таинственного фокуса. И сколько бы они ни старались, все наличные эксаватты и вычислительные мощности рано или поздно спасуют.
Не к этому ли выводу пришёл доктор Ламарк, отправляясь в свой поход?
Или его к подобной идее кто-нибудь подтолкнул?
Учёные обыкновенно были не склонны поддаваться уговорам, предпочитая полагаться на силу науки, а не на вздорные рассуждения. Но есть на свете существа, перед авторитетом которых отступит любой, даже самый твёрдо стоящий на своём учёный. Если завтра к профессору Танабэ вломится Воин собственной персоной, так ли уж невероятно, что его железная воля и непогрешимая сила логических построений сможет поколебать его позицию в вопросе да чего угодно? Да и летящие с ирнами тоже порой бывали весьма настойчивы и убедительны, отчего-то видя человеческую натуру собеседника слишком уж насквозь для представителя чужой расы.
Так что же стало в случае доктора Ламарка последним аргументом в его возможном споре с собой? Зачем ему заведомо ставить под удар Барьер?
Погодите.
Профессор уже несколько минут в задумчивости разглядывал опустевшее дно стакана из-под морса, вертя его так и сяк в ладонях.
Что-то зрело на самом краю сознания, никак не желая показаться на свет.
А если предположить, что этот аргумент следует не обходить, а попросту выкинуть?
Предположим, доктор Ламарк узнал нечто такое, что разом делает всю эту угрозу на столетия вперёд абсолютно несущественным фактором, которым можно было смело пренебречь, хоть ты «глубинники» десятками взрывай по всей галактической округе, хуже уже всё равно не станет, тем более что сверхновые, бывает, и сами по себе лопаются, а уж всякие там случайные гравитационные волны непрерывно полощут Метагалактику, как бумажный кораблик во время шторма. Танабэ помнил про свои модели. Свои одинаковым фиаско обрывавшиеся модели. Они с завидным упорством раз за разом теряли стабильность. Не на любезных сердцу всякого космолога миллиардолетних масштабах, а в перспективе ближайшей тысячи лет максимум. Но дело явно было не в принципиальной обречённости Фронтира человечества.
Доктор Ламарк увидел или ему показали нечто, угрожающее человечеству прямо сейчас.
Непосредственно.
Так же непосредственно, как угрожало столетие назад, во время Бойни Тысячелетия.
Танабэ тотчас переключил аугментацию в режим поиска, потянувшись в университетскую инфосферу. Квантум гордился своими хранилищами данных, без них современная наука была немыслима.
Итак, выведем, например, граф всех известных космических перелётов вне пределов Цепи, отбросим те из них, что завершились успешно, а также те, судьба которых в итоге выяснилась. Оставшееся поле спроектируем во времени, заранее перенормировав градиент плотности
Танабэ поморщился от неприятных звуков аларма, посмотрел на часы и засобирался. Вот так, вечно тебя прерывают. До начала лекции оставалось ровно десять минут. Что ж, главное он сумел разглядеть.
Это выглядело как волна. Медленная, тягучая волна тьмы, накатывающаяся на человечество из межзвёздной пустоты войда со стороны Ворот Танно.
Симуляция завершена.
______________________
Павел Алексеевич Черенков советский физик. Основные работы Черенкова посвящены физической оптике, ядерной физике, физике частиц высоких энергий. Лауреат Нобелевской премии по физике.
Реальность достигала сознания Ковальского не сразу, а как бы по частям. Это было похоже на мучительную попытку рассмотреть гигантское мозаичное панно, по очереди выбирая на нём то один, то другой кусочек разноцветной смальты, порознь запихивая их в тубус калейдоскопа и принимаясь вертеть там до тошноты.
Осознанию происходящего эти усилия не помогали ничуть, и только отбирали последние остатки сил, но Ковальский не унимался. Отчего-то ему казалось безумно важным как можно скорее прийти в себя, вернуться к полноценному восприятию окружающего, пусть он до сих пор и не очень понимал, что оно из себя толком представляет.
Жёсткий промёрзший насквозь кокон небытия, вкус металла во рту, неприятный писк в ушах, постоянное головокружение, впившиеся в рёбра датчики, шипение отсоса в носоглотке, обрывочные вспышки света, тяжкое гудение в глубине окружающего пространства.
Его неугомонному «я» было тесно в этом утлом неуютном мирке, напоминающем не о рождении, но о смерти. Ковальскому не хотелось бы здесь умереть. Однако и жить тут у него не очень-то получалось. Мысли никак не желали укладываться в одну цепочку, безумно болела спина, и даже попытки докричаться ни к чему толком не приводили.
«Эй, кто-нибудь!»
Но ответом была лишь тишина.
Жива ли вообще астростанция, или же Ковальского угораздило оказаться последним выжившим в недрах золотого шара. Что вообще он помнит перед тем, как его уложили в гибернационный кокон? Предпрыжковые шум и суету, когда на них вослед исчезновению фокуса разом начало рушиться небо? Так нет же, они благополучно пережили то, что было дальше, чуть не растеряв по дороге половину своего погорелого флота. А потом началась бесконечная эпопея вязкого, медлительного движения в субсвете, где вахта сменяла вахту, и вот, наконец, настала пора Ковальскому вновь занять пост дежурного астрогатора, но только когда ему всё-таки ответят.
«Командный пост, ау!»
Но в ушах продолжал стоять всё тот же пустой звон, мёртвое пространство вокруг тошнотворно кружилось, а мысли бежали вскачь, не желая укладываться в единую линию. Неужели всё так плохо, что даже квол издох. Питание вроде в порядке. Что они вытворили с «Эпиметеем». Зачем он только пошёл на поводу у Превиос.
Превиос. Мятущееся сознание уцепилось за это имя как за спасительную путеводную нить, что тянулась из пустоты прошлого в неопределённость будущего. Хоть что-то материальное в груде просыпающихся сквозь пальцы бессмысленных блестяшек. Превиос единственная самого начала знала про фокус. Так зачем же Ковальский отпустил её тогда, зачем помог уйти от гнева майора Томлина? Что-то она тогда сказала ему, что-то про «глубинные бомбы». Бессмысленный для него теперешнего набор звуков. Да и плевать. Он отпустил её навстречу фокусу, и она исчезла там вместе с остальными. Тайрен, Дайс, Эй-Джи, они тоже ей поверили. А потом оставшимся по эту сторону пришлось бежать со всех ног от гнева разъярённых эхо-импульсов, что обрушились на них из-за файервола, как будто только и ждали, когда трёпаный фокус испарится.
«Здесь астрогатор Ковальский, приём!»
Молчание. С ним вообще никто не желает разговаривать. Вояки, мозголомы, а с коллегами-астрогаторами он и не виделся, смены их шли своим чередом. Один посреди черноты космоса, бесконечно, вот уже три года как, непрерывно бежит из той ловушки, что им тут устроили. Даже золотой шар «Эпиметея» здесь, вдали от моря звёздного огня, для глубин которого его создавали, казался Ковальскому чем-то нелепым в своей бессмысленной вычурности. Могучий инструмент покорения космоса, который был применён в итоге на манер своеобразной кувалды, при помощи которой была уничтожена Альциона D. На взгляд отсюда было очевидно, насколько не доросло ещё человечество до подобных инженерных чудес, если в итоге ему не доставало мозгов отыскать более достойное им применение.
«Артманам», как их называли за глаза летящие, покуда не хватало ума ни на что, кроме войны, с этим не поспоришь. Но сам-то Ковальский, почему позволяет обращаться со своей драгоценной астростанцией столь небрежительным образом?
«Астрогатор?»
Голос показался ему смутно знакомым.
«Ковальский!»
Речевые центры области Вернике не желали нормально трудиться. Смысл услышанного едва помещался в тубус его мысленного калейдоскопа. Его кто-то звал по имени.
«Что что с Эпиметеем?»
По ту сторону кто-то засмеялся, потом закашлялся.
«А ты в своём репертуаре, астрогатор, лежи, не дёргайся, всё в порядке с твоей станцией. Да лежи ты!»
Ковальский постарался успокоиться, как велено. Всё равно смысла в его порывах не было никакого, в текущем-то его положении. Безвольный кусок мяса, с трудом соображающий, где он и что он.
«Почему я почему я в таком состоянии?»
«Всё-то тебе надо знать. Экстренная реанимация».
Значит, что-то всё-таки пошло не так. Иначе зачем им его напрасно мучить. Ох, не к добру это.
С самого начала все отчаянные попытки уйти от эхо-импульсов были чистой авантюрой. И ладно бы ещё все остальные загрузились на борт «Эпиметея» и попытались уйти на прыжок, но места для всех не хватало, да и что делать с намертво заблокированными в своих ботах «консервами»? Пришлось на свой страх и риск прыгать совместным ордером.
Ковальский помнил, какой гвалт стоял перед прыжком. Сумеют ли они завершить прожиг, не распавшись на тахионную плазму, никто не знал, даже доктор Ламарк.
А, ну да, вспомнил.
«Доктор, это вы?»
«Я, я, только помалкивай, не то мозги сварятся».
Они так и так у него сварятся. Кто-то из офицеров Томлина, кажется, капитан Остерманн предложил попробовать частичное погружение, так, мол, делали навигаторы разведсабов при уходе от шевелёнки. Звучало, на вкус Ковальского, дико, но его мнения никто не спрашивал.
В итоге они прыгнули, едва не сорвав построение и только каким-то чудом не растеряв половину ботов. С тех пор так и шли, не зная, что случилось с отставшими, и только насупленно глядя за файервол. Что их там ждёт, с тех пор, как кончились зонды, можно было только гадать. Никто из них так и не вернулся и никто так и не отозвался.
Жаль, дроны-дублёры самого «Эпиметея» остались похороненными на гибнущей Альционе D, вот бы они сейчас пригодились.
«Мы так и идём на звезду, как её?»
«Да никак её, неугомонный, так и идём, молчи, дождись, когда когнитаторы отработают».
Так вот отчего такой калейдоскопический эффект. Пока он тут мучился, в мозгу его судорожно восстанавливались магистральные пути обмена сигналами между ключевыми центрами принятия решений и обработки информации. Спасибо и на этом.