Проклятый морем - Беляков Александр 2 стр.

Поэтому в кабинет коронера господин Хантер вкатился без стука, запросто, эдаким жизнерадостным пончиком если Мик Слэйд, как и полагалось хищной твари, жаждущей крови невинных режиссеров, отличался высоким ростом и худощавостью, делавшими его даже в тридцать с лишним лет похожим на нескладного подростка, то Эдвард Хантер в свои пятьдесят, напротив, выглядел как сама доброта невысокий, весь такой округлый, с добродушным лицом и трогательными морщинками, как будто от постоянных улыбок. Самое подходящее лицо для того, чтобы раздавать подарки сиротам и соболезновать пострадавшим от пожара.

Зайдя в кабинет, он аккуратно притворил за собой дверь хлопать ею по-хозяйски было бы невежливо, и, приветливо улыбаясь, подошел к столу, за которым восседал коронер Слэйд. Тот сразу подобрался и замер, следя за каждым движением незваного гостя. Как богомол Хантер где-то читал, что они лучше различают движущиеся объекты.

 Коронер Майкл Джонатан Слэйд, если я не ошибся дверью?  начал Хантер.

 К вашим услугам, сухо откликнулся тот.

 Наверное, вы меня узнали, но правила приличия заставляю представиться. Эдвард Генри Хантер, мэр этого славного города.

 Я вас узнал.

 Вы человек умный, мистер Слэйд, и наверняка уже поняли, почему я здесь?

 Не имею ни малейшего понятия, мистер Хантер.

 Что ж, придется вас просветить. Видите ли, мой друг угодил в беду, не в последнюю очередь вашими стараниями, Хантер огорченно покачал головой.  А я очень, очень расстраиваюсь, когда у моих друзей возникают неприятности. Пусть вас не обманывает мой добродушный вид будучи расстроенным, я становлюсь весьма неприятным человеком. Я даже с первой женой развелся именно поэтому. А самое грустное, что я могу ненароком расстроить кого-то еще. Например, того, из-за кого у моих друзей возникают неприятности. И я подумал давайте не будем расстраивать друг друга? Вы не станете расстраивать моего друга, а я не стану расстраивать вас. В этом мире и без того хватает зла и скорби, к чему преумножать их лишний раз?

«Богомол» внимательно посмотрел на мэра.

 Кого из ваших друзей расстроили мои действия?

 Господина Гарольда Мейера, Хантер улыбнулся самой добродушной из всех своих улыбок. Слэйд несколько секунд молча смотрел на него Хантер буквально слышал звон цепей и лязг металлических гирек, ставящихся на весы. Коронер взвешивал все «за» и «против», а может, оценивал собственные возможности с одной стороны, Хантер пошел на откровенный шантаж, и Слэйд мог бы потребовать взамен продвижение по службе. С другой Хантер мог легко убрать Слэйда, если тот начнет упираться. Возможно, если бы коронер рискнул что-то потребовать, Хантер бы даже оценил эту наглость он любил смелых и твердых людей, не упускающих свой кусок в любой ситуации, и даже согласился бы на выдвинутые условия.

Но Слэйд, судя по всему, был не «картежником», а «шахматистом». Поэтому он просто кивнул.

 Я все равно собирался закрыть это дело за недостатком доказательств. Все указывает на то, что это был несчастный случай.

 Как же приятно знать, что закон в нашем городе охраняется людьми трезво мыслящими и внимательными к деталям!  Хантер улыбнулся шире и протянул руку.  Я рад, что мы с вами поняли друг друга, коронер. Надеюсь, что вы и впредь продолжите так же внимательно следить за порядком!

Слэйд слегка нахмурился, как будто собирался что-то сказать. Но благоразумно промолчал и лишь ответил на рукопожатие. Рука у него оказалась ледяной и цепкой наверное, как и полагалось кровососу.

Оказавшись за дверью кабинета, Хантер вытащил из кармана пачку влажных салфеток и брезгливо протер ладонь.

***

«Скандинавская Сага» все-таки вышла на экраны, и первые же показы прошли с аншлагом многие желали собственными глазами убедиться, что все именно так, как и рассказывала пресса. Несмотря на то, что Слэйд сдержал данное мэру слово и дело закрыли за недостатком улик, а вердикт суда так и звучал «несчастный случай», шум поднялся невероятный. Кто-то осуждал Мейера за то, что тот наживается на чужой смерти. Кто-то, напротив, шел именно затем, чтобы поглазеть на «настоящую смерть». Версии выдвигались, обрастали подробностями, превращались в целые теории заговора. Шептались, что киностудия была на грани разорения, и что режиссер нарочно подстроил убийство, чтобы поднять рейтинги фильма, что сам Гарольд Мейер наркоман, задолжавший сумму денег, бандит, связанный с криминальным миром, сектант, принесший кровавую жертву своим богам Впрочем, большая часть журналистов сходилась во мнении, что он попросту псих, лишившийся рассудка в погоне за «идеальным фильмом», и вспоминали историческую байку о Микеланджело Буонаротти, якобы отравившего натурщика, чтобы создать максимально правдоподобный образ мертвого Христа.

К Мейеру то и дело обращались за интервью и все они проходили п одному и тому же шаблону: «А вы правда убили актера?», «А он знал, что по сценарию должен был умереть?», «А как вы теперь собираетесь смотреть в глаза его жене?», «Где, по-вашему, грань, которую не должен переступать творец?». И так далее, и тому подобное. Гарри чувствовал себя так, будто к нему снова и снова возвращался Мик Слэйд, смотрел холодно-хищно, задавал одни и те же каверзные вопросы, дожидался малейшей ошибки.

 Мой фильм должен был закончится на позитивной ноте, раз за разом повторял Мейер.  Смерть актера была случайностью. Видимо, сама судьба распорядилась таким образом. Вероятно, кто-то там, наверху, решил, что этот фильм должен закончиться смертью.

Эти слова не могли не вызвать возмущения общественности, и с каждым днем все громче звучали требования снять «Сагу» с проката сначала от родительских комитетов, затем от религиозных общин и молодежных организаций, а следом к ним подключились правозащитники и актерские профсоюзы. Последние даже вышли на митинг под лозунгом «Мы не желаем, чтобы нас убивали во имя искусства!».

Мейер надеялся, что заступничество высоких покровителей позволит ему удержаться на плаву пока однажды утром не обнаружил на первой полосе газеты заметку о том, что мэр города Эдвард Хантер обещает сделать все, чтобы «Сагу» не просто сняли с проката, но запретили к показу вовсе в том числе и за пределами страны.

«А если бы этот фильм был о войне солдаты умирали бы по-настоящему?»  резал глаз огромный заголовок, цитирующий слова мэра.

Трясущимися руками Мейер дотянулся до телефона и набрал номер.

 А, Гарри!  добродушно откликнулся Хантер в ответ на робкое приветствие.  Ты, я полагаю, увидел сегодняшнюю газету?

 Да. Мистер Хантер, вы

 Ох, Гарри, я понимаю, что ты расстроен. Но видишь ли, твой фильм расстроил очень многих людей. Влиятельных людей. А зачем расстраивать людей? В мире и так достаточно зла и скорби, к чему приумножать их лишний раз?

 Мистер Хантер

 Видишь ли, Гарри, я человек добросердечный и сострадательный, и когда я вижу расстроенные лица, то расстраиваюсь сам. А когда я расстроен я становлюсь таким неприятным Так что ты уж побудь хорошим мальчиком и не расстраивай меня, ладно?

Мейер сжал трубку так, что она затрещала.

 Хорошо, мистер Хантер. Я побуду хорошим мальчиком.

 Вот и славно. Я знал, что ты совсем не такой плохой, каким иногда кажешься.

 Да, убито ответил режиссер.  Я не плохой. Всего доброго, мистер Хантер.

 Бывай, Гарри.

В трубке послышались короткие гудки.

Мейер тяжело опустился на пол.

«Сага» вышла такой, какой он задумывал ее с самого начала. Вольно или невольно она сама решила стать такой, какой ей полагалось быть, а не такой, какой ее видели продюсеры. Она вырвалась из его рук на волю. Его детище. Живое, гениальное, жуткое.

Венец его карьеры.

Конец его карьеры.

Хантер собрал все сливки, сначала протолкнув ее в прокат, а потом красиво и громко запретив, в очередной раз добавив себе очков в глазах избирателей. Его запомнят героем. Мейера запомнят убийцей. Он желал войти в историю он вошел в нее. Навеки.

Гарри повесил трубку, из которой все еще слышались короткие гудки, и, обхватив голову руками, истерически расхохотался.

***

Он стоял на берегу бурного северного моря. Злой, пронизывающий ветер трепал его седеющие волосы. Пенные волны, поднимаясь высоко в небо, яростно бились о серые мрачные скалы. Взметались соленые брызги воды. Но он не отступал, не закрывался от беснующейся стихии шарфом или капюшоном куртки.

Жадно вдыхая воздух, пахнущий солью, Гарри Мейер подставлял лицо морскому ветру, чувствуя духовное единение с этими серыми камнями, суровыми свинцовыми тучами, которые плыли у него над головой, с волнами и бурей.

Он совсем не походил на сурового викинга скорее, на жертву кораблекрушения, кое-как выбравшуюся на берег. Оборванный, опустившийся, беспробудно пивший несколько лет, Гарри Мейер ничуть не напоминал себя прежнего успешного и знаменитого.

Слава «режиссера-убийцы» следовала за ним по пятам. Ни одна студия не желала с ним работать, ни один актер не желал у него сниматься, лишь изредка к нему обращались криминальные авторитеты, жаждущие «фильмов с настоящей кровью», снимавшие трэш-боевики на подпольных киностудиях, и считавшие, что пара-тройка настоящих трупов в кадре отличный способ «пощекотать нервишки себе и братишкам».

«Скандинавская Сага» превратилась в зловещую городскую легенду, и Гарри был вынужден переезжать с места на место, как Орест, преследуемый мстительными Фуриями его мрачная слава догоняла его везде, где бы он ни находился.

В конце концов, он оказался здесь, на этом северном берегу. На том самом месте, где все началось. На берегу, где вместе с Арвидом Андерсеном разбились и все его надежды.

Гарри поднял глаза. Солнце висело в сером небе, как раскаленная монета. Как глаз сурового Одина, взирающий на режиссера с небес.

Наверное, я все-таки прогневал его, подумал про себе Мейер. Наверное, для древних богов, не знающих, что такое кино, не понимающих законов искусства, бутафорская кровь показалась оскорблением.

 По правилам тех времен оскорбления смывались кровью, проговорил он вслух, обращаясь к морю и ветру.  Раз на этом берегу все началось, пусть на нем же и закончится.

С этими словами Мейер подошел к краю скалы. В голове шевельнулась глупая мысль в прессе его обвиняли в поклонении древним богам и приношении кровавых жертв, а он спорил, отнекивался, возражал и кто же в конечном итоге оказался прав?..

Древние боги, ответил он себе мысленно. Боги всегда правы. На то они и боги.

Подняв глаза, Мейер посмотрел на солнце в глаз древнему богу, а потом перевел взгляд вниз, на бушующее море.

И шагнул вперед.

СМОТРЯЩИЙ В БЕЗДНУ

Существует в одном из океанов остров, который не указан ни на одной земной карте мира. Мореплаватели договорились между собой не отмечать его на картах, чтобы избежать многочисленных несчастий, которые может принести это место. Один из кораблей с лихой командой на борту, пытавшийся бросить якорь у этого острова во время сильной бури, разбился о прибрежные скалы, а матросы, спасшиеся после кораблекрушения, исчезли бесследно. И так случалось с каждым военным или торговым кораблем, рискнувшим зайти в эти воды. Только рыбаки на своих маневренных баркасах иногда подходили к этому, заваленному черными, каменными глыбами, берегу. Моряки назвали этот неприветливый и таинственный клочок земли Черным островом и после трагических событий, которые происходили со многими кораблями, не подходили к нему даже на пушечный выстрел. Если смотреть в хорошую подзорную трубу и при ясной погоде, за почти непроницаемой дымкой тумана, окутавшего остров, можно разглядеть окружающие весь берег, словно неприступные бастионы крепостей, грозные, черные скалы. А на центральной, самой высокой скале, взметнувшейся в небо, словно ее органичное продолжение, стоит огромный, сложенный из серого камня, замок. Увидев это одинокое и жуткое жилище, которое могло служить пристанищем для потусторонних сил, но никак не для человека из плоти и крови, смотрящий опускал подзорную трубу, словно ощущая, что с той стороны, с этой таинственной земли кто-то за ним с любопытством наблюдает. Но кто кроме нечистой силы и колдунов может поселиться в столь уединенном и страшном месте?

Шло время. Но корабли по-прежнему обходили Черный Остров стороной. Капитаны, помня уговор, по-прежнему не наносили его на карты. И остров оставался страшным миражом на пути мореплавателей. И даже самые отчаянные головы, предводители пиратов, капитаны Морган, Дрейк, Флинт и Блад не посмели отправить к ничейной земле свои шлюпки. Один только Черный Ястреб попытался подойти на шлюпке к самому берегу, но увидев эти неприветливые башни скал, услышав вой пронизывающего ветра, к которому примешивались потусторонние голоса, матросы, сидевшие рядом с прославленным пиратом, попрыгали в воду. Шлюпку захлестнула гигантская волна, взметнувшаяся до черепичной крыши самого замка, и упала вниз, словно в пропасть, образуя в море черную воронку. Ни черному Ястребу, ни его головорезам не удалось спастись. А к Черному Острову с тех пор не подходило ни одно судно, кроме мелких рыбацких суденышек.

1

Сильное, натренированное тело несло его к поверхности. Поднимаясь из океанской бездны, огромная акула, высунула из воды свою уродливую голову, с наслаждением вдохнув зубастой пастью свежего морского воздуха. На одной из скал, о которую разбивались упругие волны, гордо стоял, рвущийся к самому небу, одинокий, мрачный замок. Морда акулы погрузилась в свинцовую воду и снова оказалась на поверхности. Ее внимание привлекал к себе замок, маня к себе и гипнотизируя морскую хищницу. Смутные воспоминания терзали акулье сердце и не давали покоя. Акула в ярости забила хвостом по воде. Ей хотелось выйти на берег и подняться к этому, манящему ее строению. Но у нее не было ног. А до того часа, когда полная луна выплывает из туманной бездны на небо, оставалось еще очень много времени. И чтобы хоть как-то себя развлечь и убить в себе сжигающую ее изнутри ярость, акула погналась за стайкой рыб, которые боязливо жались к камням, не желая встречаться с хозяйкой моря. Акула выхватывала из стайки по одной рыбке и разрезала ее своими зубами-кинжалами на части. Вскоре это развлечение ей порядком надоело. Акула тоскливо смотрела вверх. Наконец луна выскользнула из темной бездны на небо, и освещая свинцовое, почти черное море, печально смотрела на одинокую хозяйку моря, ныряющую в волнах. А акула любовалась морем, которое под бледным светом луны имело совершенно фантастический вид. Серебряные волны со всех сторон омывали ее могучее шершавое тело. Не каждому смертному дано видеть такое. Акула, разрезая своим гигантским телом волны, медленно подплывала к берегу и неуклюже ткнулась в камни. Хвост медленно, словно по неведомому волшебству, разделялся на две части, образуя ноги, толстая шершавая шкура трансформировалась в человеческую кожу, свирепая, тупая акулья морда со множеством смертоносных зубов в черном провале пасти  в человеческое лицо и небольшой рот с алыми губами. И вот уже не акула, а молодой и совершенно обнаженный мужчина лежал на пустынном берегу, отдыхая.