Марат терпеть не мог, когда кто-то пытался мудрствовать, напуская тумана, и начинал злиться.
Я улыбнулся только уголками губ: достал-таки учёного конспиролога. Вот оно, плебейство, рвануло-таки наружу, в кайф поизгаляться над профессором.
Слушай сюда, болезный. Во-первых, наших добровольцев сначала засвечивают на параде у Донецкой обладминистрации. Помнишь кадры по «ящику»: КамАЗы и «Уралы» с синими бортами, мужики в разгрузках и камуфляже с автоматами? Случайно? Не думаю. Кому выгодно? Ни сегодня, ни завтра, а может быть, никогда мы не узнаем всей правды случившегося, и будут историки придумывать и обосновывать самые фантастические версии в угоду заказчикам еще лет сто, пока не угаснет интерес. Хотя для начала я бы спросил у Бородая.
Во-вторых, в аэропорт направили опять-таки только наших добровольцев. Местных-ноль целых чуть десятых. Так, разбавили трохи, размазали маслице по сухарику. Тоже случайность? Не думаю. Не хрен было вообще соваться. Ну брось на взлётку с десяток блоков или высыпь КамАЗ щебня, и ни один самолёт не сядет. Даже просто загнать технику и расставить её по полосе достаточно всё, полный атас. Так нет же, заводят группы в новый терминал, прозрачный насквозь, а в старом и диспетчерской уже спецназ и ЧВК. Получается классическая западня. Это очередная случайность? В-третьих на всю группу всего один АГС и миномёт без мин. ПЗРК Скиф[8] брать запретил: войны не будет, он договорился со спецназом. Это идиотизм или предательство? Недоумок в СБУ дослужился до полковника? Дас ист фантастиш!
Марат хитрил, допуская двойную игру Ходаковского, но хотел, чтобы я либо опроверг его подозрения, либо подтвердил их. Был предпоследний день мая, вечерело, земля дышала теплом, бились в лампочку майские жуки, и мне было плевать на всё происходящее за тысячу километров отсюда. Своим звонком Марат сокрушил все мои вечерние планы, и я не собирался ему этого прощать. Мне было всё равно, на кого работает бывший полковник СБУ (почему бывший?), да это и неважно. Для меня он чужой, для укров, может быть, иуда, но ведь кому-то и просто слуга. И жить ему дальше в страхе уберут ведь хозяева, как пить дать помножат на ноль не сегодня, так завтра, но сколь верёвочке не виться, а совьётся-то в петлю. Я излагал только факты, Чиж молча слушал, изредка кивая головой, Марат порывался перебить, но пришлось бесцеремонно осадить. Во-первых, не на профессорской кафедре перед неучами-студентами, во-вторых, это его предки триста лет Русь гнобили, так что теперь пусть терпит мои логические изыски.
Щелчком выбив сигарету из пачки, я прикурил, затянулся и заколотил очередной гвоздь в свою стройную, как полагал, систему доказательств, выстроенную строго по законам криминалистики и формальной логики.
В-четвертых, Ходаковский загоняет дезу и отдаёт команду прорываться из окружения, подставляя их под засаду «Востока». Но окружения ведь не было, а «Востоку» сказали, что это едут нацики. Результат почти две трети отряда погибло. Опять случайность? Кстати, Старый[9] ослушался приказа, в КамАЗ грузиться не стал, а вывел своих людей через «зелёнку» и без потерь. Теперь он переходит в категорию неудобных свидетелей, подлежащих «зачистке». Я забирал Юрку Абросимова из Ростова их там трое было, раненые, никому не нужные, чудом выбравшиеся. Так вот, похоронка пришла его матери, когда он ещё не перешёл «ленту». Туда не перешёл, понимаешь, туда! Тоже случайность?
И, наконец, в-пятых. Помнишь, как Бородай приволок западных и украинских журналистов в донецкий морг, где были свалены в кучу погибшие? Даже на бойне свиней не валят в одну кучу, а тут откровенное пренебрежение к нашим ребятам. Глупость или видеоотчёт перед кем-то, пока нам неведомому. А ведь он взахлёб твердил, даже с каким-то упоением, что все убитые добровольцы из России. Гнусность. И сразу же вой в западных и украинских СМИ Россия напала на ридну нэньку! И последнее, коммерческое, как говорится, ничего личного, только бизнес. Аэропорт застрахован, но не используется, убытки зашкаливают, и Ахметову крайне выгодно его разрушение. Ходаковский человек Ахметова, кровью повязаны по прежним делишкам. Получается, страховочку он принёс хозяину на блюдечке.
Я докурил, раздавил окурок в пепельнице, выцедил сквозь зубы виски какое отвратительное пойло, и вновь потянулся к сигаретам. Марат пожимает плечами: он сомневается, он хочет верить, он надеется, но то, что Донбасс начинался с предательства, а потому отхаркиваться кровью придётся нам, и долго-долго, было понятно. И то, что наших добровольцев засветили за пару недель на параде, и то, что подставили их в аэропорту, и то, что еще раз демонстративно показали их трупы мол, это ждёт каждого, сунувшегося на Донбасс с идеями Русской весны, было неспроста. Ясно показывали место России в начавшейся криминальной сваре по переделу награбленного Януковичем. Какая, к чёрту, русская идея, какие-то добровольцы, какое-то славянское братство, какое православие, когда такой шанс урвать кусок побольше и полакомее. Мотивированных надо было задавить в зародыше, и началось исполнение. Это было только начало предательства, только первое звено, но никто не думал, что ситуация выйдет из-под контроля.
Может, я не прав. Может, Ходаковский нормальный мужик и его использовали, как пацана, в тёмную. Может, специально подставили. И ещё тысячу «может», да только что это меняет? Я советую ему не лезть сюда, ведь мы многого не знаем, и, чтобы построить силлогизм, необходимы верные посылки. А так все наши умствования напоминают кухонные посиделки пикейных жилетов.
Но Марат хватался за соломинку, твердя, что Бородай наш человек. Что он со Стрелковым ещё в Приднестровье был, а теперь тот держит Славянск. Что в Горловке Бес наводит страх на нациков. Что в Луганске мужики тоже взялись всерьёз и вряд ли отступят. Но в его голосе уже не было былой уверенности.
Он рассуждает, что Ходаковский это козырная карта, её скидывать не будут. Даже если не ферзь, то и не пешка проходная. Это связь, это каналы наверх, его беречь надо, во всяком случае, пока. Ваш не ваш, был не был, какая разница, с кем он был, где и под кем. Он не сам по себе, он работает на систему. Какую? А вот это задачка неразрешимая со многими неизвестными. Пока он просто инструмент. Впрочем, может, и не на систему работает, а на структуру, но это уже другое. Иной пласт, иной уровень.
Я ему говорю, что мне не хочется знать, кто есть кто, тем более это всё пустышка. Ходаковский при любом раскладе жертва, и сам понимает, что все стрелки перевели на него. Бородай и такие, как он, приехали и уехали транзитники, какой с них спрос, а Ходаковскому там жить. Он местный. Вляпался мужик, ничего не поделаешь, вляпался. И мне его было искренне жаль. Но и три месяца, и год спустя выжившие в той передряге Старый, Орёл и Ара будут упрямо твердить, что тогда Ходаковский подставил их. Они имели право на это они были там. Но именно поэтому я взял под сомнение сказанное ими: лицом к лицу лица не увидать, большое видится на расстоянии.
Все замолчали, спорить никому не хотелось.
Телефонный зуммер бесцеремонно ворвался в вечер. Марат взял трубку, долго слушал, темнея лицом. Отложив мобильник, несколько минут смотрел в небо с разбросанными небрежно звёздами, потом произнёс, что вчера эсбэушники взяли Ольгу[10]. Прямо на границе, она даже отъехать не успела. Ольгу жалко, но её арест это ещё один кирпичик в выстроенный мною дом.
Чиж задумался. На его лице попеременно отражались то надежда, то сомнения. Может, поспешили наши? Может, надо было подождать, пока сами попросят матушку Русь помочь? Ну что ему возразить? Да и что теперь сетовать, коли драка началась. Нет, дорогие мои, отступать нельзя. Я хоть и против категорически такого заплыва, но нырять надо сейчас. Криминал это структура, это организация, это своя субкультура, это свои отношения, своё мироощущение. Сейчас власть на Донбассе вроде есть, а вроде и нет. Так, шалтай-болтай. Но уж если братки подхватят её, то забрать обратно никто не сможет. Будут договариваться, будут упрашивать их поделиться, а они станут кочевряжиться, диктовать свои условия.
Марат пытается робко возразить, что, мол, найдутся лидеры сопротивления, но я упрямо гнул своё. Ну, попробуй назвать ещё кого-нибудь, кто так организован и структурирован, кроме криминала. А все эти орущие эмэмэмщики и затейники балаган и детский сад, причём страдающие слабоумием. Они пешки, их будут двигать на доске, как захотят игроки, разменивать, убирать, жертвовать. Харьков показал, что игроки никудышные и партия уйдёт в глубокий миттельшпиль. Для Чижа слово «миттельшпиль» незнакомое и почти ругательное, и он шалашиком изогнул левую бровь, переспрашивая, куда отправится партия.
По-твоему, на Донбасс не придут «вежливые люди»? снисходительная усмешка растягивала в нитку профессорские губы. Ты ошибаешься, старик, нам нельзя отдавать Донбасс, иначе народ не простит. Это его последний козырь, и он эффектно бросает его на стол. Он просто хочет верить, что русские своих не бросают.
Наивный. Бросают и еще как бросают, а потом ещё и в пыль растирают каблуком. Напоминаю ему слова лидера одной из партий, который сказал, что если прольётся хоть капля русской крови на Донбассе, то он наденет свой десантный берет и свой десантный тельник, возьмёт в руки автомат и пойдёт воевать за русский народ. Не пошёл. Наверное, беретик свой десантный и тельник так и не нашёл.
И вообще я не знаю, что будет дальше, но знаю одно: линия фронта пройдёт по Донбассу и наше место там. Ни я, ни Марат, ни Чиж не хотят, чтобы наши дети расплачивались за предательство, хотя нет, пусть будет за ошибки их отцов, за то, что не сделаем сегодня мы. Всё-таки мы лучше сыграем на любой «волыне»[11], не правда ли? Мы были «вежливыми» в Крыму, так кто мешает нам быть ими на Донбассе?
Кстати, вот и тост неожиданно созрел: за наш маленький оркестрик! Жаль, что кроме меня ни Марат, ни Чиж бокал не поднимут не в цвет нынче. Одному еще дел невпроворот, ребус разгадывать, другому в Рузу ехать за рулём своей раздолбанной «шестёрки».
Глава 2
Июль, 2014. Очень вежливые люди
Сумерки по-кошачьи сторожко скрадывали остатки дня, сиреневой печалью накрывая территорию, очерченную бетонным забором. В глубине двора за густыми зарослями скрывался от постороннего глаза приземистый двухэтажный корпус. Цикады рвали на части благостную тишину, накрывшую эту часть города. Настоянный за день июльской жарой густой аромат цветов делал воздух вязким.
В стоявшие впритирку несколько легковушек и «бусик» мужики, одетые кто во что горазд с преобладанием камуфляжа, сноровисто загружали ящики и сумки с продуктами, медикаментами и всяким барахлом, которое может пригодиться там, за «лентой»[12]. Для кого-то из них это была первая война, для кого-то станет последней.
Нам предстояло уходить за «ленту», а я их почти не знал. Не знал, кто на что способен, кого можно пускать за спину, а кого не стоит. Не знал, что их привело сюда. Или кто. Эх, опять Марат торопится, нельзя так, без проверки. Свалился как снег на голову: через двое суток уходим, нужна группа сопровождения. Едва успел отпуск оформить, а вот ребят своих взять не смог: не получилось. Придётся с этими идти, а это мне совсем не в кайф. Да и выглядят шаромыжникам, и хоть сейчас посылай к церкви милостыню просить. Интересно, а у них хоть у всех есть рюкзаки, вещмешки, «разгрузки» и берцы? Хотя откуда и так понятно, что не у всех, да и вопрос, в общем-то, риторический: от силы минут через десять их здесь всё равно не будет, и уже никто не сможет наделить их рюкзаками или вещмешками, берцами или кроссовками, «разгрузками» или камуфляжем, тем более магазины давно уже закрылись, да и ни на чьём довольствии они не состояли. Про противоосколочные очки, тактические перчатки, наколенники-налокотники вообще спрашивать бессмысленно едва ли их в глаза видели. В кино разве что или в компьютерных стрелялках. Конечно, я был несправедлив к ним, и всё из-за того, что вся моя внутренняя сущность противилась этой поездке.
Вообще-то мой вопрос о рюкзаках и берцах был психологическим тестом: начнут ныть, что того нет или другого, значит, отметать надо сразу, иначе потом мороки не оберёшься. А промолчат значит, главное идея, главное задачу выполнить, а в берцах или босиком это уже десятое.
Мужики переглянулись, но промолчали, лишь Ара[13] распахнул было рот, но тут же закрыл его и обиженно засопел, получив тычок в бочину и нелестную оценку из уст Пуха[14], что он недоношенный и что его место на рынке персиками торговать, и литым плечом плавно переместил его к «бусику», с которого он вытер пыль своей спиной.
Мишка[15] не преминул съёрничать, что, мол, ни хрена себе недоношенный! Пудов на пять кабанчик, а то и поболе.
Он не оставлял Ару в покое ни днём ни ночью своими шуточками и подколками, но не все понимали, что Мишка просто души не чаял в этом большом ребёнке. Ара же демонстрировал просто неприличное эстонское хладнокровие, так не характерное для горячей армянской крови: ну что с этого контуженного взять?
Ара и Мишка пересеклись еще в донецком аэропорту: Ара заходил с группой Гранита[16], Мишка со Старым, но выбирались уже вместе на КамАЗах, и, когда их в упор расстреляли «востоковцы», Ара, собрав в горсть своей лапищи разгрузку на спине Мишки, тащил его, ошалевшего от взрыва гранаты, хотя у самого плетью висела сломанная левая рука и боль сводила зубы. Потом они уже вместе выбирались сначала из города, а потом пробирались к Бесу в Горловку. С тех пор они держались вместе, такие разные и такие одинаковые в своей искренней одержимости бить бандеровцев, стрелять, резать, рвать их зубами.
Диффузия душ на молекулярном уровне, заключил я, насмотревшись на них за двое суток.
Я представил Ару в «аэродроме»[17] на голове, с недельной щетиной на круглых щеках, обильной порослью, курчавившейся из распахнутого ворота тенниски, азартно размахивающего руками за базарным прилавком с персиками горкой, и улыбнулся нелепости сказанного Пухом: ну какой из Ары торгаш? Вот пулемётчик это да, это от Бога, виртуозно работает хоть с ПКМ, хоть с РПК[18]. Вот звездануть, что плохо лежит это, пожалуй, да, сможет, а торговать нет, не его. Башибузук какой-то, хоть и армянских кровей.
В общем-то, Ара имел право напомнить о себе: пока был в донецком аэропорту, кто-то успел распотрошить его эрдэ[19], остававшийся в казарме, да и не только его. Теперь на нём лишь наспех зашитая на плече камуфляжная куртка, футболка да потрёпанные джинсы. Пух извиняюще и миролюбиво утешил, что либо военторг поможет, либо укры поделятся, но зипуном он себе непременно на зиму разживётся.
Пух с моей молчаливой подачи слегка натягивал вожжи: не детский сад, сопли вытирать некому, раз впряглись, то тянуть придётся воз молча.
Я заприметил его ещё у казаков за двое суток до отъезда. Несуетливый, но ловкий в движениях качок с короткой, почти под ноль, стрижкой быстро отсёк любопытные расспросы и вообще выделялся какой-то внутренней надёжностью. Он тогда представился коротко: «Пух», крепко тиская руку и улыбаясь по-детски доброй и стеснительной улыбкой, и пояснил, что отца по подворью Пушком звали, вот он и решил, что раз батя Пушок, то тогда он непременно Пух. На его физиономии расплывалась широченная улыбка от уха до уха, и в порыве чувств он так крепко зажал в своей клешне мою руку, что ещё мгновение, и пальцы ни в коем случае никогда не разжать, и превратятся они в безжизненную ласту.
Отправляясь на войну, всегда служили молебен о даровании победы в сражении, о сохранении жизни на поле брани, об избавлении от плена. Так уж заведено было предками нашими, да только в советские годы тайком всё было: зашивала мать в нагрудный потайной карманчик «Живый в помощи», прятали нательный крестик от глаз сторонних, а в особенности от замполитовских. Но у того тоже была мама, и он тоже тайком носил чёрную ленту с золотой вязью девяностый псалом, оберегавший его пуще партбилета от смерти лютой.