Тёма, ты к матери не подходи, одной ей нужно быть, говорил мне тогда отец. Поди лучше во дворе поиграй.
А мама выздоровеет? спрашивал я, смотря на него сверху вниз.
Конечно. Ты, главное, не беспокой её лишний раз.
Но мама так и не поправилась. В последний раз я видел её укутанную в одеяло, когда её санитары выносили из спальни. Отец стоял бледный как простыня, в которую укутали маму и тихо шмыгал. Глаза у него выглядели мёртвыми, потускневшими.
Мне ещё тогда почему-то показалось, что маму так в больницу уносят, зачем-то закутав в простыню. Наверное, у врачей носилки кончились? Я еще пару месяцев ходил с этим твёрдым убеждением, пока отец спьяну не сообщил мне, что мамы больше нет.
Я ему, конечно же, не поверил. Я же себя убедил в своей правоте и со слезами ему все говорил, мол, чего ты врёшь, пап! Увезли маму в больницу! Врёшь ты всё, врёшь!
И с кулаками на него щегол девятилетний.
Помнится, когда я уже принял тот факт, что мама умерла, меня обуяла жуткая обида на отца за то, что не дал он мне с мамой поговорить еще тогда, когда она пускай и плохо себя чувствовала, но хотя бы жива была. Обида эта живет со мной и до сих пор. А отца я терпеть не могу.
После смерти матери он страшно стал спиваться, а когда мне стукнуло десять лет и вовсе исчез куда-то на пару лет, оставив меня на попечение тётки в Подмосковье. Ещё и деньги все скопленные за последние десять лет забрал, хорошо, что хоть дом не продал.
Когда он вернулся постаревший лет эдак на десять, то меня обратно хотел забрать, всё клялся, что завязал. Но я ни в какую. Да и тётя Маша, сестра по материнской линии, спасибо ей, не позволила забрать. Так и уехал обратно в наш поселок под Тамбовом мой нерадивый папаша, где прозябает и поныне.
С тех самых пор мы с ним совершенно не разговариваем, хоть он и пытался несколько раз выйти со мной на связь. Так он пришёл на вручение моего школьного аттестата, попытался со мной заговорить, но я даже смотреть на него не мог. От одной только его красной морды и обманчиво виноватых глаз становилось тошно.
Наверное, оттуда весь этот страх за Леру. У мамы моей тоже «просто температура» была, а вот как вышло.
Руки у меня то и дело тянулись к телефону вызвать неотложку, но она напрочь отговаривала меня от этого, уверяя, что скоро ей станет лучше, и мне со скрежетом в зубах приходилось довериться ей.
Не знаю, что сподвигло меня тем же вечером зайти в ювелирный и купить там простенькое кольцо. Чутье мне тогда подсказывало, что я обязан прямо сейчас подойти к моей любимой и сделать ей предложение.
И вот, лежит моя Лерка в мокрой от её же пота кровати, вся растрепанная и синяками под глазами. На прикроватной тумбочке упаковки из-под таблеток и пустые стаканы. Окно заперто наглухо, на улице зима и я даже щели бесхозной одеждой закрываю, опасаясь, что на нее хоть малюсенький сквозняк подует. В этой вне всякого сомнения романтической обстановке я впервые за несколько дней не достаю из пакета очередную порцию таблеток или фруктов; теперь я потянулся к внутреннему карману куртки и дрожащей от волнения рукой и открыл маленькую коробочку.
Лера, будь моей женой.
Она переводила свой сверкающий взгляд с кольца на меня и всё силилась что-то произнести. Как же невыносимо ожидание, когда не можешь понять, это она сейчас заплачет от счастья или от горя?
Лера засмеялась, вытирая слёзы. Я невольно заразился ее смехом и все ждал, когда же она ответит, хоть и догадался, какой последует ответ. Сердце стучало как кулак разгневанного соседа, которому осточертела музыка за стеной.
Господи, Соколов, какой же ты тормоз! Я уж сама думала тебе предложение делать!
Это оскорбление стало самым приятным в моей жизни.
На следующий день произошло чудо, и градусник показал 36.5. Говорят, ничто не лечит так эффективно, как секс и хорошие новости. В моём случае я воспользовался и тем, и другим, и, как показала практика, теперь уже моей невесте это помогло.
Мы расписались через полгода. Скромно, лишь в присутствии самых близких людей. Лерины родители приехали, но вот с моей стороны было лишь парочка сослуживцев.
Не знаю как, но отец как-то пронюхал про мою свадьбу и прислал открытку с изображением белых роз с ангелочками, правда, спустя две недели после расписки. Уже по его неровному почерку я понял, что пожелания нам он писал, будучи поддатым, и лишь просьба Леры остановила меня от броска этой картонки в мусорку.
Пускай будет, Тём, попросила она меня.
Я спрятал открытку в самый дальний ящик и более не вспоминал.
Жизнь после свадьбы постепенно налаживалась. Лера продолжала работать удалённо, иногда пела, но на этот раз в основном из дому, ну а мне выдали сертификат на приобретение собственного жилья. Этот день я запомнил особенно, поскольку помимо замечательной новости о том, что нам теперь не нужно жить на съёмных квартирах, я узнал и ещё одну.
Лера была беременна.
Глава 2. Рождение и смерть
Именно я настоял на имени Родион после похода на УЗИ, когда выяснился пол ребёнка. Ей имя казалось грубым, и она всё не могла отделаться от сравнения с одноименным героем известного романа Достоевского, а мне же напротив оно казалось одновременно величественным Родион, и в то же время ласковым Родя. Долго мне пришлось уговаривать Леру, пока она наконец не сдалась и не смирилась с моим выбором. А потом и вовсе даже привыкла к нему и полюбила. Выяснил я это, когда пару раз заставал её одну на кухне, где она, перемешивая рис или макароны в закипающей кастрюле, ласковым шёпотом пробовала имя на вкус: Родя, Роденька, Родиончик.
Помню, как в те дни чуть ли не жил в продуктовых магазинах, выбирая свежие фрукты, овощи и крупы. Каждый раз возвращаясь со смены я первым делом забегал в близлежащий супермаркет, тщательно отбирал апельсины, каши, разной зелени, одним словом всё то, что советовали в интернете во время беременности. Бывало, Лера сама ходила, всё настаивала, что и ей тоже хочется прогуляться вдоль полок, ноги размять, не превращаться в домашнего тюленя. Я не возражал, но при одном только представлении как она с таким животом ходила среди людей, меня в дрожь бросало. Воображение сразу нарисовало, что вот сейчас где-нибудь споткнётся, упадёт, ударится, или какой-нибудь подонок ударит в живот (идиотов же на свете полно), поэтому старался прогуливаться рядом с ней. Да и свежий воздух, в конце концов, был необходим ей ничуть не меньше полезной еды.
Живот с каждой неделей становился всё больше и шире. В шутку я называл её гусыней за косолапую походку, на что получал всегда угрозу в виде поднятого кулачка, медленно опускающегося мне на голову. Лерка, сколько себя помню, всегда была серьёзной на людях, прямо министр: здесь умное словцо скажет, там элегантный жест выдаст, тут процитирует греческого или немецкого мыслителя. Но стоило нам оставаться один на один, как она срывала маску и превращалась в мою Лерку простую девчушку из Воронежа мечтающую стать известной певицей.
Уверен, что для многих отцов день рождения первенца является самым чудесным днем всей жизни. Но для меня, к сожалению, он был не только чудесным, но и самым ужасным.
Схватки у Леры начались раньше положенного срока, на 32-й неделе. Благо, в этот день была не моя смена, и я находился рядом. Сначала мы не предали этим схваткам большого значения, поскольку думали, что они тренировочные так организм готовится к будущим родам, сокращая мускулатуру матки, как я узнал из статей в интернете. Но когда интервал схваток усилился, я все же решил не рисковать и отвезти Леру к врачу. Как позже оказалось не зря.
Лера действительно рожала. Помню, как пытался отогнать от себя плохие мысли, что слишком уж рано это происходит, в неположенный срок. Опасения подтвердились, когда врач по моей просьбе сознался, что шансы выжить у ребенка при таких преждевременных родах меньше обычного.
Те часы в коридоре больницы тянулись невероятно долго. Я не мог думать ни о ком и ни о чем кроме Леры. Еще и атмосфера нагнетала, как в фильме ужасов оказался: мигает флуоресцентная лампа; в конце коридора темный, неосвещенный уголок; на стенах отслаивается штукатурка. Я в тот день выкурил целую пачку сигарет, до тошноты, лишь бы нервы унять. Но это ни черта не помогало.
Поздней ночью ко мне вышел хирург, принимающий роды. Лицо не выражало ничего, кроме хладнокровного спокойствия, как у судьи, готового вынести приговор. Видать, сообщать плохие новости у него уже вошло в привычку. А я был уверен, что именно такие меня и ждут.
Соколов? обратился он ко мне.
Я ничего не ответил, лишь покорно встал и тихо кивнул.
В общем, новости хорошие и плохие, буднично произнёс он и жестом попросил меня присесть. С какой начать?
С хорошей, тихо произнёс я.
У вас родился мальчик. Два килограмма. Из-за преждевременных родов такой маленький вес является нормой, не переживайте. Но в целом ваш ребёнок здоров, никаких серьезных отклонений. Он натянул улыбку и пожал мне руку. Мои поздравления.
Хотел бы я прыгать от счастья, но оковы плохих новостей не позволяли. Я хило пожал врачу руку, пробормотал слова благодарности и лишь потом спросил:
А плохая?
Плохая доктор тяжело вздохнул, поджал губы. Дело в вашей жене Не бойтесь, с ней всё хорошо. Её жизни ничего не угрожает. У него завибрировал телефон, но он быстрым движением отключил его и продолжил:
Во время родов у Леры началось обширное внутреннее кровотечение из-за отслойки плаценты. Такое осложнение редко, но бывает, например, вследствие сахарного диабета или порока сердца и грозит жизни не только ребёнка, но и матери. В случае с вашей женой я не могу точно сказать, что именно повлияло, нужно делать анализы. Пришлось прибегнуть к экстренному кесарево, иначе ребёнок просто задохнулся бы и не выжил. Все прошло гладко, но уже после извлечения плода мы обнаружили, что из-за отслойки матка вашей супруги сильно пропиталась кровью, и нам пришлось прибегнуть к гистерэктомии. Это было необходимо, чтобы спасти её жизнь.
Гистэрэчто? с трудом выдавил я из себя.
Гистерэктомия. Это операция по удалению матки.
Гудение от лампы почему-то стало слышно громче. Оно оглушало.
То есть, вы хотите сказать? Я не решался произнести вслух наихудшие свои предположения.
Проще говоря, ваша жена больше никогда не сможет иметь детей.
Впервые Родю я увидел в детском отделении за стеклянной стеной. Крохотное розовое тельце, закутанное в пелёнку с рисунками маленьких динозавров, выглядело таким беззащитным. Он тихонечко посапывал и пускал слюной пузыри. На ручке синяя бирка с фамилией, весом и датой рождения. Рядом лежали ещё несколько кричащих малышей, и лишь мой Родион крепко спал, напрочь не обращая внимания на суету вокруг.
Мне так хотелось дотронуться до него, рассмотреть поближе и взять на руки, но акушерка попросила набраться терпения, поскольку малыш пока нуждался в особом уходе.
Трудно было свыкнуться с мыслью, что это крохотное существо, едва начавшее свой жизненный путь, является плодом нашей с Лерой любви. Не зря говорят, что рождение ребенка сродни чуду, а уж особенно это ощущается, когда его жизнь еще пару часов назад висела на волоске. Я, как новоиспеченный папаша смог убедиться в этом в полной мере, неотрывно наблюдая за каждым движением моего маленького сына.
А ещё я испытывал странное ощущение. Радость за появление первенца казалась мне неугасающим огоньком, которая обуяла метелью плохой новости. И вот вроде бы надо радоваться, да не можешь Тело окоченело, рук не чувствуешь, а исходящего от огонька тепла для согрева не хватает.
Лера очнулась от наркоза на следующее утро и первый её вопрос был о ребёнке. Перепуганный взгляд бросался по сторонам, а глаза блестели от появившихся слёз. Но как же она просияла, когда уже спустя мгновение акушерка занесла в палату маленький, кричащий сверток, перевязанный голубой ленточкой. Даже бледный цвет её кожи уступил месту румянцу.
Когда Лера впервые взяла малыша на руки, я заметил, что он сразу перестал плакать и вдруг сосредоточил свой тревожно-озабоченный взгляд на лице матери.
Я взял на руки малыша, и почувствовать какого это, держать такое хрупкое и беззащитное создание. Первое, что я испытал, прижимая его к груди, это панику. А вдруг уроню? Или оступлюсь, и Но вскоре мне удалось привыкнуть, и я не выдержал и заплакал. От счастья и горя одновременно. Ведь была огромная вероятность, что я не держал бы его прямо сейчас и не ощущал, как его мягкие ножки касаются моего плеча; не чувствовал бы прикосновение крохотных пальчиков, тянущихся к носу. Смерть была к нему так близка, дышала в затылок, уже протягивая свои костлявые ручища к этому невинному существу, но на этот раз ему повезло.
На этот раз.
Следующие две недели Лера провела в больнице. Ей запрещали вставать, ставили капельницу за капельницей и пичкали антибиотиками. Она всё думала, что проводит лишние дни вследствие кесарева, но никак не из-за жуткой операции, о которой до сих пор ничего не знала. Врач порекомендовал мне самому рассказать Лере о вынужденном хирургическом вмешательстве, поскольку подобное ей лучше узнать от меня, её мужа. Я был согласен с ним, но до сих пор никак не мог собраться с духом. Сказать подобное человеку, который всегда хотел много детишек (она не раз стеснительно шептала мне это на ушко, как только мы поженились) дело не из лёгких. До ужаса я боялся того, как она отреагирует на подобное.
На третий день после родов Лере разрешили самостоятельно передвигаться по больнице, а вскоре принесли к ней в палату и Родиона, где они смогли находиться постоянно. Помимо врачей и акушерки к ней захаживала детская медсестра, делясь премудростями по уходу за ребенком. Мне же пришлось вернуться на службу, но каждый вечер я являлся в поликлинику повидать ее и малыша, принося вкусненького или чего-нибудь почитать.
Лера рассказывала, как сильно скучает по дому. Одиночество она скрашивала болтовнёй с медсестрой или же строила планы относительно будущего Роди: в какой детский садик следует его отдать, как только он подрастет, и сколько упаковок подгузников им предстоит купить. Даже размышляла, кем он будет, инженером или строителем?
Она ещё много чего рассказывала, но я в эти минуты находился как в омуте, пропускал её слова мимо ушей, как истукан на все согласно кивая. Я только и думал о том, как рассказать ей про операцию.
Двенадцатого ноября, за три дня до выписки Леры из больницы у майора нашего отдела случился юбилей. Григорий Александрович, так его звали, человек компанейский, большой любитель почесать языком. Он, кажется, даже рыбу, если б захотел, мог разговорить. Но вот кого он не переваривал, так это людей замкнутых и не слишком падких до пустой болтовни, одним словом, таких как я. Майор всегда был холоден со мной и общался исключительно по уставным отношениям. Но получилось так, что, обзаведясь званием отца, скромно отметив после дежурства в кругу своих коллег, Григорий А. вдруг стал первым тянуть мне руку и даже обращаться по имени. На «ты» он и вовсе перешёл без моего одобрения. Уже потом мы как-то пересеклись в курилке, где он спросил, как поживает жена и малыш.
Да хорошо, хорошо. Лера ещё в больнице, Родя там же. Про операцию я, естественно, даже и не думал говорить.
Ох, Артём! сказал он мечтательно и пустил дым сигареты изо рта. Готовься, жизнь сейчас у тебя начнётся насыщенная, это я тебе из собственного опыта говорю. Он крепко затянулся сигаретой и, прищурившись, продолжил: