Мисс Хеллоуэл подозреваемая в уголовном расследовании, вмешался полицейский.
Почему-то сейчас, несмотря на всю эту странную сцену, больше всего меня напугало именно подтверждение моего статуса подозреваемой.
Я не знала, кто эти медсестры и что меня ждет в их санатории, но готова была пойти за ними хоть на край света, если они помогут мне избежать суда и тюрьмы.
Нет, нетерпеливо поправила полицейского младшая медсестра, в первую очередь мисс Хеллоуэл наша пациентка. Она может заразить других горожан, и ей больше нельзя здесь оставаться.
Наконец заговорила и старшая.
Вы пойдете с нами сию же минуту, Фрэнсис, сказала она, но голос ее звучал тихо и ласково.
Полицейский уставился на них обеих, разинув рот.
Миссис Кэрри вплыла в комнату, озабоченно сдвинув брови, и бегло взглянула на служителя закона.
Фрэнсис, дорогая моя! Теперь понятно, откуда у вас этот жуткий кашель, запричитала она.
Я благодарно кивнула ей.
Да, мэм. Пожалуйста, попрощайтесь за меня с остальными девушками.
На секунду грусть пробила маску профессионализма, и уголки губ миссис Кэрри опустились.
Мне будет вас не хватать, искренне сказала она.
Блондинка бережно взяла меня под локоть и вывела на улицу. Машина скорой помощи выглядела довольно жалко. Словно кто-то водрузил огромный ящик на «Жестяную Лиззи»[1] и нарисовал красный крест на боку. Вся эта конструкция ненадежно балансировала на высоких колесах со спицами.
Старшая медсестра заняла место водителя и быстро завела двигатель. Если честно, мне еще не приходилось видеть женщину за рулем.
Младшая подвела меня к ящику с двумя носилками, прилаженными к стенкам, и двумя коробками на дне вероятно, с медицинскими принадлежностями. Она села на носилки справа и грациозно улеглась на них животом вверх. Я озадаченно на нее взглянула, и блондинка это заметила.
А что? Так намного удобнее. Ехать нам долго, сказала она и добавила, махнув тонкой рукой на носилки напротив: Присаживайся.
Я забралась в громадный ящик с низкой крышей, пригнувшись, чтобы не удариться головой, и подумала было признаться, что у меня не может быть никакого туберкулеза. Но мне совсем не хотелось возвращаться в ателье к полицейским, и я поддалась трусости вопреки своим убеждениям.
Ты не ляжешь? удивилась медсестра.
Лучше посижу, если можно, скромно сказала я, не желая чувствовать себя еще более уязвимой.
Как пожелаешь, отмахнулась блондинка, закрыла глаза и скрестила худые руки на груди.
В такой позе и черной накидке она походила на графа Дракулу в гробу.
Машина тронулась с места, и в эту же секунду на улицу выбежал полицейский но не тот, который меня допрашивал.
Вы не можете уехать! крикнул он. Вы подозреваемая в тяжелом преступлении и еще не на все вопросы ответили!
Грязь из-под колес полетела ему в лицо, красное от возмущения, а его протесты заглушил шум мотора.
Похоже, мне только что сошло с рук убийство.
Одной стенки в ящике не было, и я видела, как постепенно вдали исчезают ателье, полицейские и кварталы один за другим все пятнадцать кварталов, которые я знала.
А еще я впервые очутилась в автомобиле.
Куда мы едем? спросила я у медсестры, лежавшей напротив.
Поразительно, какой умиротворенной она выглядела в машине скорой помощи, проезжавшей через шумный город. Я нигде и никогда не чувствовала себя такой расслабленной.
В «Колдостан». Разве мы об этом не упомянули? беспечно отозвалась она, не поднимая веки.
Это санаторий для больных туберкулезом? уточнила я.
Ты все поймешь, как доберемся, ответила медсестра, зевая. Ну все, тихо. Я рассчитываю немного вздремнуть.
Я прислонилась затылком к стенке. Такой ответ меня не удовлетворил.
Скажи хотя бы, как тебя зовут?
Максин. А за рулем Хелен, объяснила она скучающим тоном.
Меня Фрэнсис, по привычке ответила я.
О, солнце мое, это мы и так знаем! Ну все, тсс.
«Вы уверены?» хотела спросить я, до сих пор подозревая, что они ошиблись, но не посмела больше ничего спросить и нервно закусила ноготь.
Мы неслись вперед по бетонному лабиринту. Максин лежала неподвижно вероятно, погрузившись в глубокий сон, хоть мне и сложно было понять, как можно мирно посапывать под оглушительный рев мотора и грохот колес на неровной дороге. Хелен ловко лавировала между прохожими и лошадьми, пробираясь через хаос Нижнего Манхэттена. В какой-то момент я уже не сомневалась, что в нас вот-вот врежется телега, но Хелен резко свернула и покатила дальше по мощеной улице.
Наконец мы выехали на Вильямсбургский мост. Я невольно зажмурилась и стиснула зубы, проезжая над загаженной рекой. Да, тело Уильяма уже покоилось в земле на кладбище неподалеку отсюда, но мне до сих пор становилось дурно от одного вида этих темных вод.
Бруклин выглядел спокойнее Манхэттена. С подоконников красновато-коричневых домов свисала постиранная одежда, развеваясь подобно флагам, словно печальное шествие в честь моего прощания с прежней жизнью. На меня вдруг нахлынули боль и горечь, настолько глубокие, что пробирали до костей. В голове крутился один вопрос: Что я наделала? Что я наделала? Что я наделала?
Мы ехали дальше. В Куинсе было еще спокойнее. Повсюду росли деревья, увядавшие от холода ранней осени, а на широких улицах теснились большие дома, окруженные зелеными изгородями.
Мы двигались около часа, и все это время меня буквально распирало от волнения. Я замерла в одной позе, только левая нога нервно, неконтролируемо подрагивала. Будь со мной миссис Кэрри, она бы шлепнула меня линейкой, чтобы я утихомирилась, но ее здесь не было.
Долгая поездка позволила мне провести время наедине с собственными мыслями. Возможно, я потеряла связь с реальностью, как наша мать после смерти Уильяма? Она никогда не была идеальной и сколько-нибудь заботливой, но когда его тело вымыло на берег, в ней сломалось нечто важное, что уже нельзя было починить, и она три дня подряд сидела в кресле у нашего единственного окошка совершенно неподвижно. Я расчесывала ее спутанные волосы, но заставить есть не могла. Слухи о мамином состоянии охватили наш многоквартирный дом подобно керосину, к которому поднесли спичку, горячие и панические. Мистер Феррано с верхнего этажа хотел забрать у нас жилье, чтобы поселить там своих внуков, поэтому написал в соответствующие органы, мол, моя мать неспособна о себе позаботиться. А потом я не сумела оплатить месяц проживания, и тут у нас уже не осталось выхода. Хозяин, который сдавал нам квартиру, не умел ни прощать, ни относиться к своим жильцам с пониманием. Для него существовали лишь те, кто платит, и те, кто не платит. А мы теперь относились ко вторым.
Днем мою маму увезли в лечебницу. Она не издала ни звука, когда ее забирали. Кричала только я.
Постепенно скорая замедлила ход. Мы поползли по жилой улице с особняками и увядающими садами. Слева располагался парк, такой же громадный, как Центральный, но вдвое мрачнее и втрое более заросший, отчего он походил скорее на лес. Все вокруг выглядело каким-то тусклым, словно небо вдали от Манхэттена обладало иным оттенком синего.
Мы свернули на подъездную дорожку в тени дубов. Она вела к железным воротам футов, кажется, восемь высотой. Участок размером с целый городской квартал окружала высокая каменная стена. Хоть и не осыпающаяся, но явно очень древняя, словно сама выросшая из земли.
У подножия стены висела покосившаяся табличка на одной жалкой цепочке. Белая краска облупилась, обнажив слои осыпающейся грязи, а выцветшие черные буквы гласили:
САНАТОРИЙ «КОЛДОСТАН».
НЕ ПРИБЛИЖАЙТЕСЬ РАДИ ВАШЕЙ СОБСТВЕННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ И БЕЗОПАСНОСТИ ОКРУЖАЮЩИХ.
Табличку оплетал плющ, стремившийся утянуть ее вниз, к покрытой сиреневым чертополохом земле.
Хелен вышла из машины, не выключив мотор, и достала из кармана фартука медный ключ размером с ладонь, которым отперла замок на воротах.
Вообще все это довольно грубо со стороны управления Нью-Йорка. Если уж меня решили упрятать в психлечебницу, хоть бы отправили к матери.
Сопротивляться было уже поздно, и я молча ждала, пока Хелен вернется за руль и повезет нас по подъездной дорожке через ворота, которые звякнули у нас за спиной и затворились. Я оглянулась и обнаружила, что замок снова заперт. А перед нами из-за сплетения ветвей показалось величественное здание.
Как и табличка, оно знавало лучшие времена. Санаторий был построен в греческом стиле, с белым фасадом и громадными колоннами, уже посеревшими за долгие годы и даже слегка неровными, явно с трудом удерживающими вес крыши, которая выглядела так, будто вот-вот с них съедет и обрушится. Посреди лужайки сорняков располагалась круглая площадка, покрытая бледным мелким гравием, к которой вела подъездная дорожка. Широкое крыльцо и колонны оплетал тот же плющ, дотягиваясь до грязных окон. Несколько белых стульев на крыльце выглядели так, будто вот-вот обратятся в пыль и развеются по воздуху. Если прежде не провалятся сквозь гниющие доски под пол.
Что удивительнее всего, на лужайке перед фасадом царила полная тишина. Мне еще не доводилось слышать о санаториях, в которых пациентов не выводили гулять.
Я читала в газетах разгромные статьи о подобных лечебницах. Одни пациенты говорили, что над ними проводили эксперименты. Другие что их запирали в палате и держали там круглыми сутками. Может, все-таки следовало остаться с полицейскими? Может, в тюрьме было бы лучше? Там хотя бы дают определенный срок, а в санатории могут держать вечно. Господи, Фрэнсис, во что же ты вляпалась?
Скорая резко затормозила перед осыпающимся крыльцом.
Я оглянулась на ворота. Пожалуй, через них несложно будет перелезть. Еще вполне можно сбежать.
Максин наконец проснулась и пробормотала:
Уже приехали?
Она грациозно соскользнула с носилок и легко спрыгнула на землю. Гравий захрустел под ее ботинками.
Я в ужасе уставилась на медсестру. Мне хотелось закричать: «Зачем меня сюда привезли?!» Вместо этого я последовала за ней. Расправила плечи и морально подготовилась ко всем ужасам государственной лечебницы. Представила замаранные серые стены, забытых в колясках больных, кашляющих до хрипоты, окровавленные тряпки, усеивающие пол подобно осенним листьям.
Мы оставили Хелен парковать машину, поднялись по древним ступеням и вошли в скрипучие белые двери.
Мне в глаза ударил яркий свет, и я растерянно моргнула. Вместо атмосферы болезненности и крови меня ждали блестящие мраморные полы, громадные белые колонны и две лестницы, элегантно уходившие вверх по обеим сторонам вестибюля. Хрустальные люстры сверкали под сводчатым потолком, отражая свет солнца из высоченных ромбовидных окон, от которых по всему помещению плясали лучи радуги. Сердце у меня екнуло, напоминая о том, что я вполне себе жива, а вовсе не попала на небеса, которые почему-то располагались в Куинсе.
Снаружи здание выглядело заброшенным, однако в его стенах кипела жизнь. Вокруг сновали десятки девушек во всем черном, от передников до гетр и накидок, легонько развевавшихся за спиной, таких же, как у Максин.
Та улыбнулась уголком губ и театрально взмахнула рукой в перчатке:
Добро пожаловать в академию «Колдостан».
Глава 4
Я не сразу сообразила, что означают ее слова. Они отдавались эхом в моей голове, пока на меня наконец не снизошло озарение.
Академию? повторила я.
Все верно. Так я и сказала, подтвердила Максин с насмешливой улыбкой, словно ее позабавила моя отчаянная растерянность.
Ты же говорила, что это санаторий.
Очень хитрое прикрытие, не правда ли? Скоро ты убедишься в том, что у нас много хитростей, сказала она и подмигнула мне.
Будь мы подругами, я бы попросила ее слегка сбавить драматизм, но, увы, подругами мы не были.
Проходившие мимо девушки замедлялись подле нас, чтобы поглазеть на новенькую, обменивались парой тихих слов с подружками и шли дальше.
Интересно, как я выглядела в их глазах посреди этого сказочного вестибюля? Жаль, я не успела помыться после вчерашнего и на мне все еще был корсет, запятнанный кровью убитого мною человека.
Хелен вошла вслед за нами. На фоне изящной, гибкой Максин она выглядела крепкой и приземистой. Волосы еще сильнее распушились от долгого путешествия и выбивались из пушистого пучка на макушке.
Не обижай бедную девушку, строго произнесла Хелен.
Я и не обижаю! воскликнула Максин, оскорбленная такими обвинениями.
Будь с ней вежлива, а то я возьму эту обязанность на себя, добавила Хелен, легонько толкнув ее локтем в бок.
Максин раздраженно вздохнула.
Какой смысл быть ведьмой, если не можешь вести себя загадочно?
Хелен закатила глаза и повернула к двери слева от входа.
Будь вежлива, крикнула она через плечо, а не то скажу миссис Выкоцки, что тебе нельзя доверять новеньких!
Хелен убеждена, что всегда знает как лучше, заговорщически шепнула мне Максин.
Я отчаянно пыталась разобраться в потоке информации, который на меня нахлынул.
Значит, это академия? уточнила я, и Максин кивнула, явно недовольная тем, как медленно все до меня доходит. Разве вы с Хелен не медсестры? Где пациенты? Где нас лечат?
Она пожала плечами.
Мы солгали.
Солгали? эхом отозвалась я.
Перед глазами поплыло, и ноги подкосились.
Никто не позволил бы нам забирать девушек ради такого несущественного занятия, как образование.
Пока что этот ответ казался самым честным из всех.
Я ушла из школы в четырнадцать лет и не собиралась возвращаться.
Общественную школу на Клинтон-стрит в Нижнем Ист-Сайде можно было описать одним словом: «зверская». Может, когда-то мне и нравилось учиться, но это желание давно выбили из меня линейками по костяшкам.
Однако мы здесь, сказала Максин.
Не понимаю, пробормотала я.
Она тяжело вздохнула.
Скоро встретишься с директрисой и все поймешь. Обвинение в убийстве слегка испортило процесс. Пришлось все делать в спешке.
Мне очень жаль, но выбора у меня особо не было, съязвила я.
Мы знаем, искренне отозвалась Максин.
Откуда?
Не могу сказать. Директриса очень серьезно подходит к приветственной речи для новеньких. Но не сомневайся: ты в безопасности, твой рассудок в порядке и ничего тебе не грозит.
Она развернулась на каблуках и пошла вверх по мраморной лестнице. Я последовала за ней, потому что делать мне было больше нечего. Разве что остаться тут и торчать в одиночестве посреди вестибюля, как полной идиотке. Максин быстро шагала на длинных ногах, и я с трудом за ней поспевала, торопливо извиняясь перед девчонками, которых задевала по пути. Кстати, я заметила кое-что любопытное: здесь были не только мои ровесницы, а девушки и женщины всех возрастов. Мимо прошла пожилая дама с белоснежными волосами, в спешке пробежала девочка лет десяти-одиннадцати. На некоторых даже были штаны.
Свет лился в окна, наполняя мраморный вестибюль слепящим ярко-белым мерцанием. Максин отвела меня на пролет второго этажа и дальше по боковой лестнице на третий. Ковер там был пушистый и черный резкий контраст с белизной внизу. Золотой дамаст на стенах едва проглядывал за рядами женских портретов, ферротипов[2] и фотографий.
На одном из снимков, явно довольно свежем, компания девчонок смеялась и обнималась на фоне озера. Прямо рядом с ними висел портрет чопорной дамы в елизаветинском воротнике.