Но меня ждала школа. Прошло несколько месяцев с начала войны. Сибирь, окраина города, темень, лают собаки. Друзья, вы представляете себе сугубо городского (я уж не говорю, еврейского) мальчика, которому необходимо было идти учиться в таких условиях в первый класс и в третью смену (да, школы превращались в армейские призывные пункты и госпитали, помещений не хватало, и детям приходилось учиться в три смены). Конечно, я боялся идти в школу и просил маму меня проводить.
Когда я первый раз пришёл в класс, то увидел, что у всех сидящих за партами ребят лежали не тетради, а отдельные листочки. Я, вынув из портфеля большой блокнот (захваченный впопыхах при сборах), тоже хотел вырвать листок. Я, пришелец из другого мира, имел целый блокнот! И они, глядя на меня, как на ненормального, заорали: «Ты что? У нас нет тетрадей, и писать не на чём. Вот мы и принесли листочки». Бумага для школ быстро кончилась. Листочки! Потом мы вообще писали на газетах в промежутках между печатными строками. Для газет бумага была Ещё бы, газета тогда это не столько вестник новостей и информации, сколько глас, призывающий к разгрому ненавистного врага.
Никакой бумаги не было вообще, и прочитанные газеты не выбрасывались, а бережно сохранялись, используясь в хозяйстве и в быту. Прежде всего, в военных буднях из газет нарезались полосы и по диагонали крестообразно наклеивались на оконные стекла для защиты от взрывной волны при вражеских налетах. Счастливчики газетами обертывали потрепанные обложки доставшихся при распределении учебников, которых далеко не всем хватало. Газетами утепляли двойные оконные рамы, промокшие ноги и впрочем, об этом чуть позже
Наступила зима. Кругом было бело от снега. Я сидел на горшке в темных сенях (нежилое помещение перед входом в избу). Дверь была открыта, и в её проёме я увидел двух мужчин, по протоптанной тропинке идущих к нам. Когда они вошли, один из них оказался моим папой.
Жилище второе: барак обыкновенный
Конечно, жизнь снова изменилась: мы из избы, кишевшей домашней живностью, переехали, с позволения сказать, в более цивилизованное жилище под названием барак.
Вот этот «шедевр» еще довоенной постройки. Мне удалось его изображение выудить из разных источников. Вот, вот, именно такой, каким я его помню, только, может быть, менее покосившийся:
Такие бараки наряду с коммунальными квартирами долгие годы служили основой советского жилья.
Что ж, может, тут было более комфортно и близко к заводам, где стали работать родители. Но Но здесь я познакомился еще с одной российской да чего уж там чисто русской реалией, которая на меня, тогдашнего восьмилетнего (и, будем говорить, «интеллигентного») мальчика произвела сильнейшее впечатление своим невероятием.
Кое- что о сортирах
Речь пойдет о том, что же я увидел в том месте, где человек справляет свои естественные надобности. Заметим только, что тогдашние сибирские отхожие места, которые вынужденно приходилось посещать не только в детстве, но и в дальнейшей жизни, даже в студенческие годы, можно было просто назвать дыркой в полу.
Российские отхожие места находились обычно снаружи, вне жилых помещений, как говорилось, «во дворе». Даже ученики во время урока при необходимости выйти, поднимали руку и спрашивали учителя: «Можно выйти на двор?» Так, например, говорили у нас в классе, в Сибири.
Впрочем, я увлекся. Конечно, всё это для современного молодого человека кажется далекой архаикой, но дырки в полу, где нужно садиться на корточки, в России во многих местах еще существуют.
Однако вернемся к тому, что именно для меня тогда явилось невероятным и невозможным впечатлением.
В центре нашего двора стоял общественный дощатый сортир И вот представьте, что я увидел, впервые входя в этот самый сортир. Сибирь. Мороз минус 3040 градусов. Стараясь побыстрее сделать свое дело, никто не обращал особого внимания ни на что и мочился, и испражнялся мимо дырки скорее выскочить домой, в тепло. Вы представляете, какие предо мной предстали натёки и возвышались коричневые сталагмиты того самого. Потом они снились мне почти всю жизнь
Продолжаю про применение газет. Мягкая газетная бумага использовалась для довольно гигиенического действа: так называемой подтирки задницы. Представляете, вся огромная страна подтиралась газетной бумагой. И на всех хватало! Действительно, а чем же еще? О такой роскоши как туалетная бумага, советский народ даже и не догадывался.
Да, сегодня мы, пользуясь туалетной, а не газетной бумагой, понимаем, какой вред нашему организму наносят токсичные вещества, содержащиеся в типографской краске газетных полос. А тогда, когда шла страшная война и товарищ Сталин провозгласил знаменитое «Всё для фронта! Всё для победы!», негоже было думать о благополучии своей задницы.
Впрочем, использованные таким образом газеты иногда приносили, как ни странно, некоторую пользу. Когда я уже работал в проектном институте, после одного из совещаний главный инженер проекта Зиновий Гимпельсон, веселый человек, которого все звали просто Зяма, поведал нам об одном любопытном обстоятельстве. Он был гораздо старше нас и в суровые сталинские времена, как говорится, загремев по одному «делу», стал обвиняемым. Его посадили в камеру предварительного заключения, где не было даже радио. И вот он вместе с другими сокамерниками существовал в полном неведении о происходящем вне стен заключения. Поэтому, идя на допрос, хитрые узники просились в туалет. А туалеты эти, предназначенные только для начальства, были в нормальном состоянии. Там в мусорных корзинках (чтобы не засорять унитазы) громоздились использованные от подтирки начальственных, разумеется, задниц, газетные клочки. Счастливчики, которым удавалось напасть на такой «богатый» источник информации, судорожно доставали эти самые обрывки и читали, читали Вот таким образом информация проникала в тюремные камеры. Этим как бы оправдывалось замечание товарища Ленина о том, что «газета не только коллективный пропагандист и коллективный агитатор»
Жилище третье нормальный rирпичный дом
Где-то в 1943 году мы наконец переехали в нормальный пятиэтажный кирпичный дом в самом центре города. У нас была двухкомнатная квартира, как тогда говорили, со всеми удобствами. Так закончились наши жилищные скитания, благодаря которым я в полной мере испытал «прелесть» жизненных условий многих советских людей и уже никогда и ничему не удивлялся.
Наш дом. 1950 год
Кемерово областной город. Он является еще и столицей Кузнецкого угольного бассейна Кузбасса, одного из самых крупных угольных месторождений мира. Город расположен на правом высоком берегу реки Томи, в которую впадает речушка Искитимка.
В Кемерово в результате эвакуации сосредоточилось несколько химических заводов, которые вкупе с местными предприятиями своими выбросами создали жуткую экологическую обстановку. Зимой, в морозные дни, при температуре нередко минус 3040 градусов, в воздухе висел смог, а снег, покрывавший землю, становился черным.
Морозный денёк. Темновато от смога
ЦИРК
Зато в городе был цирк, правда, деревянный, но это не имело значения.
Кемеровский цирк
В цирк мы ходили с папой. Больше всего мне нравилась, как тогда еще говорили, «французская борьба».
Из названий приемов французской борьбы нам, мальчишкам, больше всего нравился «двойной нельсон» это такой захват
Когда в цирковом представлении называли фамилии борцов, они выходили и кланялись. Из этого мне запомнилось: «Владимир Загоруйко! Вес 120 килограмм». Папа говорил, что это цирк и всё подстроено заранее: вся борьба это не соревнование, а просто красивое представление. Действительно, «нарочитое сопенье, напряженные выдохи и вздохи, мычание, звонкие шлепки по плечам и загривкам», как говорили знатоки. Я не верил и спорил.
Рассказывают, что в 1971 году, простояв сорок лет, цирк сгорел
Вот чудом сохранившаяся афишка, завлекающая в цирк детей:
Выступление в цирке учащихся женской школы. Ученицы в нарядных белых фартуках школьной формы. 1951 год.
Баня
А еще с папой мы ходили в баню. Как известно, это такое заведение для общественного мытья. Баня эта находилась совсем рядом с нашим домом и стояла к нему торцом. Эту стену-торец я каждый день мог наблюдать из окна, и она являлась непременным компонентом моих ранних рисунков. Итак, баня. Мы с папой после раздевалки брали шайки это такие металлические тазики с ручками, в которые наливается вода, садились на бетонные скамьи и начинали мыться. После мытья шли в парную, где папа меня хлестал березовым веником. Это называлось «париться в бане». Он сам очень любил такую процедуру, и мне она нравилась. После парилки некоторые любители обливались холодной водой. Вот так раз в неделю происходило это действо.
Вот она, баня, глухой торец которой, был «любимым» объектом моих ранних рисунков
Толик Росин
В 1943 году ввели раздельное обучение для мальчиков и девочек, и на новом месте я попал в школу, которая носила солидное название Мужская Средняя Школа 1, в ней я проучился семь долгих лет.
Кемеровская мужская средняя школа 1
Где-то в 4 классе у нас появился полненький, невысокого роста новичок. Какая-то сила неудержимо толкнула меня к нему, и я подошел первым. «Толик Росин» (именно Толик), назвался он, и мы стали неразлучными друзьями. Он был тоже эвакуированный из Белоруссии, из Минска.
У Толика еще были младшие брат Валерик и сестрёнка Света.
Кое- что о нашем существовании во время войны
Вот только война, которая все продолжалась и продолжалась В обиходе стали привычными словечки такие, как «иждивенец», «паёк», «стройбат».
Огромная территория страны была захвачена, как тогда говорили, оккупирована, немцами, и сельскохозяйственных продуктов не хватало. Ввели систему, по которой рабочие, инженеры, служащие, иждивенцы (нетрудоспособные люди, старики, инвалиды) и дети получали продукты питания в соответствии с особыми талонами, называемыми карточками. Если, скажем, рабочие и инженеры получали по 800 граммов хлеба, то иждивенцы и дети в два раза меньше.
Продуктовые карточки
При предъявлении сокровенной карточки купон на этот день отрывался, а терпеливый обладатель, отстоявший длиннющую очередь, устало отдувался: «Уф-ф, наконец-то отоварился!» Как важно было «отовариться» иметь еду на сегодня! Вот такой чисто советский неологизм!
Но часто многим не хватало этой самой «пайки», и из мерзлой картошки готовились блины, или скорее оладьи, которые назвали «тошнотики». Пацаны бегали по улицам и кричали: «Тошнотики, тошнотики советские блины!» Такая была развлекуха!
А продуктовый набор, выдаваемый солдатам или заключенным, носил название паёк, или, по-блатному, в жаргоне уголовников, пайка.
Ах, эти печально знаменитые «три П»: пайка, похоронка (официальное извещение о гибели военнослужащего на фронте) и продуктовая карточка.
В это время появились странные люди, в основном, среднеазиатской внешности, вызывавшие некое удивление. Они были в потрепанной солдатской одежде, которую трудно было назвать формой, и обычно с котелками. Их называли стройбатами и дразнили:
Это были мобилизованные в батальоны армейских военно-строительных частей.
Карточная система настолько вросла в нашу жизнь, что, когда ее отменили в 1947-м году, долго не верилось, что можно жить, свободно покупая продукты.
Самое интересное и необычное, что было для нас, мальчишек, это американские автомобили, прибывшие по ленд-лизу, так называемой «американской помощи». Наше восхищение вызывали невиданные мощные грузовые «студебеккеры», юркие, чуть ли не игрушечные, «виллисы» и стильные, шикарные «легковушки» (так мы называли легковые автомобили): «бьюики», «шевроле», «кадиллаки» Но апофеозом американского дива в то голодное время была вкусная до невозможности, знаменитая тушёнка! Она поставлялась в консервных банках, которые, мы вылизав до блеска, потом пинали вместо мяча, играя в футбол. Да настоящих мячей-то и не было. Наевшись вкусного содержимого, с чувством выполненного долга, обладая уже азами немецкого языка и уверенные в себе, мы читали на банках из-под тушёнки: MADE IN CHICAGO как «маде ин снисаго».
Конец войне!
В 45-м году 9 мая вдруг объявили об окончании войны и что этот день будет нерабочим. Ура! Мы, конечно же, в школу и так не пошли бы. Радостные, собрались во дворе. Решили, что надо произвести победный салют. Мы для шумовых эффектов обычно использовали повсюду валявшиеся бракованные заготовки от упражнений ремесленников на токарных станках. Обычно мы брали маленькие круглые болванки с просверленным в торце не до конца тонким канальцем. В каналец настругивали содержимое спичечных головок, вставляли гвоздь с заранее затупленным концом для получения взрывного эффекта и ударяли обо что- нибудь твердое. Для отдачи салюта мы выстроились вдоль домовой стены и разом ударили об нее такими вот, с позволения сказать, петардами. Точно не помню, грохнуло или нет. Да это было и неважно. Главное, мы дружно отметили победу. Война кончилась А что творилось на улицах!
Хочу привести и мое отношение к войне, выразившееся в мальчишеских потугах на творчество вот в такое стихотворение, которое я внезапно вспомнил аж 22 марта 2022 года и успел включить в эти воспоминания до передачи их в издательство:
Никчемные победители великой войны
А после войны появилось много инвалидов. Одноногие ковыляли на костылях или на деревянных протезах, похожих на бутылку; безногие грохотали по дорогам на самоделках с колесиками из шарикоподшипников. Однорукие еще как-то управлялись, а вот безрукие Были и несчастные, лишившиеся обеих рук и ног, их горестно прозвали «самовары». Как нам пояснил один проходивший доброхот: «Дык у их один крантик остался».
Инвалидов войны в народе стали называть «военными калеками». Не могу не рассказать, что с ними произошло.
Конечно же, ни о каких удобных протезах, ни о каких нормальных инвалидных колясках, да и просто о заботе и человеческом обеспечении этих несчастных военных калек, речи не было. Кажется, прошедшие ад солдаты, все еще были виноваты в том, что они не отдали полностью свою жизнь за Родину, а только пожертвовали какой-то частью своего тела, оставшись увечными недееспособными обрубками. А как можно было обеспечить этих бедолаг, когда в стране жрать было нечего? И вот улицы городов заполонили тысячи инвалидов-фронтовиков, не имеющих средств к существованию. Давайте говорить, что это, в основном, были молодые люди, перебивавшиеся случайными заработками: просили милостыню, играли на гармошках у вокзалов и на рынках. Это было невыносимое зрелище, а сердобольный русский народ, перекованный в советский, ничем не мог им помочь, только пел осанну вождю.
Вождь этот был, к тому же, и брезглив. Ему, выдающемуся победителю, уже не нужен был такой «отработанный материал», портивший всю картину послевоенного времени. Поэтому в 1949 году распоряжением правительства в глуши страны (с глаз долой) были созданы дома инвалидов. Туда «военных калек» эвакуировали насильно в спешном порядке. Для этого устраивались облавы, и несчастных извлекали со дворов, из подвалов и чердаков.
У инвалидов, попавших в такие заведения, отбирали паспорта и солдатские книжки, превращая воинов-победителей практически в заключенных. Что за жизнь, а вернее, жалкое существование в таком инвалидном доме было для людей, покалеченных войной и жестокостью своих же? Невыносимая обида и полуголодное существование. Вот и вся награда ущербным победителям, не считая цацек орденов и медалей Всё делалось в тайне и в спешке.