Правда, вскоре мне предстояло нарушить эту клятву, но к тому времени я уже утратила имя и никому не принадлежала.
4
Во «Дворце», в один прекрасный день шепнула я на ухо Парвизу в переулке за нашим домом.
Мне уже исполнилось шестнадцать, но я по-прежнему оставалась ребенком.
В пятницу, добавила я, от холода потирая руки, и бросилась бежать.
Форуг! окликнул он.
Его крик догнал меня на углу. Я обернулась так стремительно, что врезалась в шагавшую по улице старуху.
Простите, пробормотала я.
Старуха в ответ проворчала что-то неразборчивое, посмотрела поверх моего плеча на Парвиза, перевела взгляд на меня. Узнала ли она меня? Быть может, она знает мою мать и где мы живем? Наверное я сказать не могла, однако все равно стремительно развернулась и пошла в другую сторону.
Едва старуха скрылась из виду, как я вернулась к Парвизу. Он ждал меня, засунув руки в карманы, с беспомощным видом мерил шагами переулок. Не придет он во «Дворец», подумала я. Слишком опасно это я понимала даже в чаду влюбленности, он боялся, что нас поймают.
Я ошибалась.
Во сколько? одними губами спросил Парвиз, когда я подошла ближе.
Я оттопырила шесть пальцев и припустила прочь из переулка, обратно в дом Полковника. Сердце мое выскакивало из груди.
* * *
Дербенд. Именно там, в деревушке у подножия горы Демавенд, что в переводе значит «закрытая дверь», и началась история моей любви к Парвизу и поэзии.
Был 1950 год; тем летом в Тегеране стоял одуряющий зной и небо хмурилось от пыли и сажи. В июле отец на месяц уехал с сослуживцами отдыхать на побережье Каспия, оставив семью в столице. К концу июля жара стала нестерпимой: мы сутки напролет проводили в подвале и это вынужденное заточение сводило нас с ума.
В августе мать решила, что больше не выдержит в столице ни дня, и мы отправились на машине в баг, имение моего дяди. Дорога за городскими стенами вела в предгорья Эльбурса; на раскинувшихся перед нами полях буйно цвели душистые цветы. Всю свою жизнь я прожила в Тегеране и не знала, что за городом такой простор и тишина.
Тем летом дом моего дяди был переполнен: к многочисленным его детям добавились родственники с семьями, бежавшие от городской жары. Родители допускали вольность в общении между двоюродными и троюродными братьями и сестрами разумеется, в определенных пределах. Кузены и кузины флиртовали друг с другом настойчиво и изящно, чего не могли позволить себе с прочими сверстниками; зачастую такой флирт оканчивался браком. Я не питала ни капли влечения ни к кому из кузенов: для меня они были просто братья одни раздражали чуть больше, другие чуть меньше прочих. Но вечерами, когда мои родные братья и кое-кто из старших кузенов собирались у ручья и говорили о философии и поэзии, мне отчаянно хотелось присоединиться к ним.
Читали последнее эссе Парвиза? спросил один из моих братьев, показывая кузенам журнал.
Да, вещь отменная! откликнулся кто-то.
Собравшиеся одобрительно забормотали.
Я подошла к брату и выхватила у него журнал. Тогда многие сочиняли стихи, дабы убить время, но я ни разу не видела никого, кому удалось бы опубликовать хоть что-то из написанного. И правда, вверху страницы жирным шрифтом значилось имя моего троюродного брата, Парвиза Шапура.
Дай сюда! велел брат, но я, пока он не отобрал у меня журнал, успела пролистать эссе. Я сообразила, что это сатира, однако эссе изобиловало литературными аллюзиями и политическими метафорами, и я толком не поняла, о чем речь.
Школу я бросила год назад, когда мне исполнилось четырнадцать. И вот теперь я осознала, что братья родные, двоюродные ли читали книги, о которых я слыхом не слыхала, учили языки, которые мне никогда не понять и на которых не заговорить. Но все это были пустяки по сравнению с тем, какая зависть меня охватила, когда я узнала, что мой троюродный брат Парвиз известный писатель.
Этой минуты озарения мне не забыть никогда.
О том, что бросила школу, я ничуть не жалела, но скука томила меня ужасно. Я старалась как можно больше времени проводить в отцовской библиотеке, просторной комнате в дальнем конце бируни. Ставни здесь всегда были прикрыты, и в библиотеке царили неизменные тишина и полумрак. В углах лежали стопки ковров, заглушавших шаги. Шкафы от пола до потолка были уставлены книгами в кожаных обложках с золотым обрезом: история, философия, сборники стихов.
По пятницам, в священный день отдохновения, Полковник обычно бывал дома, и нам дозволялось провести с ним час в библиотеке. Когда мы с Пуран еще ходили в школу, он расспрашивал нас, что мы выучили на этой неделе. Правда, уроки у мальчиков всегда проверял дотошнее. Я радовалась, что ко мне почти не придираются, однако с каждым днем мне все больше хотелось выделиться среди братьев и сестер. Я жаждала получить похвалу. Впоследствии я возненавидела себя за это желание, но в детстве готова была на что угодно, лишь бы заслужить одобрение Полковника. Или хотя бы просто привлечь внимание. И вскоре я сообразила, как это сделать.
Полковник нередко читал нам вслух из «Шахнаме», то есть «Книги царей», или «Дивана» Хафиза (два самых толстых тома в библиотеке, которые он больше всего ценил). По-моему, «Диван» он вообще знал наизусть. В те часы в библиотеке, когда он читал нам стихи пусть всего несколько строф, я видела в нем не Полковника, а просто отца. Черты его смягчались, голос теплел. В раннем моем детстве он порой подзывал меня к себе переворачивать страницы: в эти минуты я почти его не боялась. Я стояла подле него, глазела на страницы, чувствовала его тепло. От него пахло бриолином, одеколоном и сигарами. Часто он читал стихи наизусть. Закрывал глаза и целиком отдавался строчкам, а вслед за ним и я.
Иногда днем, когда вся семья погружалась в сон, я пробиралась в библиотеку, доставала с полки том, садилась на пол, скрестив ноги, и клала книгу на колени. Кожаная обложка была прохладная и гладкая на ощупь. Я открывала том и погружалась в уединенный мир его страниц. Водила пальцами по рукописным строчкам: чернила чуть шершавили бумагу. Буквы петляли, изгибались, растягивались по пергаменту, словно пытались взлететь со страницы.
Чтение мое раздражало маму столь же сильно, сколь и мои проказы. Если я не сидела, уткнувшись в книгу, в библиотеке, то пряталась на чердаке или в умывальне со старой газетой и читала ее от первой до последней страницы. Обед остывал на столе, мать грозилась оставить меня без еды, если я немедленно не явлюсь. Я выбирала остаться без обеда и действительно частенько голодала.
Сноски
1
Канава (фарси). Здесь и далее, если не указано иное, примечания переводчика.
2
Она же Вали-Аср самая длинная (восемнадцать километров) улица в Тегеране, пересекающая город с севера на юг.
3
Дама (фарси).
4
Пасаргады древний персидский город, первая столица империи Ахеменидов.
5
Сузы один из древнейших городов мира, в III I вв. до н. э. столица Элама.
6
Персеполис древний персидский город на юго-западе Ирана, возник в VI V вв. до н. э.
7
Автор считает годом рождения Форуг 1935-й, но точная дата ее рождения 8 дея 1313 года солнечной хиджры, то есть 29 декабря 1934 года. В ее свидетельстве о рождении записана дата 15 дея, однако сестра Форуг при жизни просила исследователей творчества Фаррохзад указывать верную дату.
8
Реза-шах Пехлеви (18781944) шах Ирана с 1925 по 1941 год.
9
Каджары иранская династия, правившая с 1795 по 1925 год.
10
Персидская казачья бригада (с 1916 года дивизия) кавалерийское соединение, созданное в Персии по образцу Терского казачьего войска. Существовала с 1879 по 1920 год.
11
Мазар имама Резы архитектурный комплекс в Мешхеде, центр туризма и паломничества в Иране.
12
Пер. О. Румера.
13
Кепи, которое военные стали носить при Резе-шахе.
14
Новый год в Иране начинается 21 марта с праздника Ноуруз.
15
Туман (томан) денежная единица Персии с 1825 по 1932 год.