Не было никаких погромов. Но, видимо, как-то надо было оправдать волну эмиграции из страны, на которую обрушились разом неисчислимые бедствия. И в романе эта волна обозначена с поразительной достоверностью. Земля обетованная встретила беглецов испытаниями, которых они никак не ждали. Погоня за куском хлеба насущного, крыши над головой, работы растянулась на долгие годы, они хлебнули всего сполна. Сама Рубина, кстати, рассказывает в интервью, что и она со своей семьей крутилась, как могла, пришлось и домработницей пробавляться, и в мелких газетенках редактировать.
Заметим, что писательница наша никакого ущерба в своем становлении в СССР из-за своей национальности не испытывала, впервые опубликовалась в журнале "Юность" еще девятиклассницей (вовсе ни разу не битой в школе за то, что она еврейка). Она была принята в Союз писателей в 26 лет и стала самой молодой в этом звании! Ничего сокрушительного не произошло в ее биографии и когда она, уроженка города Ташкента, переехала в Москву, вышла замуж, писала и печаталась, ничего не откладывая в стол.
Я рада, что и в Израиле, в конце концов, всё у нее образовалось, она написала и выпустила эти романы, у нее есть свой преданный читатель. Пишет она на русском, естественно, в основном здесь и продает свои книги.
После того, как я прочитала роман "Маньяк Гуревич", я еще раз перечитала книгу "На солнечной стороне улицы". Книга премии стоит! И стоит того, чтобы ее перечесть.
Рубина строит очень сложную композицию: три сюжетных линии переплетаются, то тесно соприкасаясь, то отстраняясь одна от другой. Все три женщины, Катя, Вера и сама писательница, которая иногда со своими вымышленными героями встречается; между ними что-то происходит или она молча наблюдает за действием со стороны, делясь с читателем своими размышлениями. Героини свободно блуждают в пространстве и даже во времени, и все прочие многочисленные герои то появляются в романе стариками, то возвращаются в повествование юными, вспоминая, кто они и откуда.
Сразу понять, кто есть кто, невозможно. Потом проясняется, что вроде бы сверстницы Катя и Вера на самом деле мать и дочь. Из Кати вырастет матерый бандитствующий наркобарон, а под ее жесткими побоями и изощренными ругательствами формируется гениальная художница Вера Щеглова. В этот небольшой по объему роман (всего- то 300 страниц!) событий, героев, поучений, эмоций набито так плотно, что он представляется фантасмагорическим концентратом, додумывай, объясняй и разбирайся сам, как это все могло с ними произойти.
Написан роман мастерски, не удержусь от цитаты. Где-то в середине романа Дина (писатель) почти под гипнотическим взглядом Верки (своего героя) отдает ей такие драгоценные подарки, полученные на день рождения: ленту и сумочку. Подружка Лилька ахает, а Рубина про себя рассуждает:
"Никакой особой доброты во мне никогда не было. Было и есть умение ощутить чужую шкуру на плечах, окунуть лицо в чужие обстоятельства, прикинуть на себя чужую шмотку. Но это от неистребимого актерства, боюсь, чисто национального. Способность вообразить, нарисовать самой себе картинку и ею же насладиться. Есть еще и другое. Да, собственно, все то же, накатывающее на меня временами, состояние неприсутствия в данной временной и координационной точке, вернее, возможное присутствие одновременно во всех координационных точках времени и пространства Во мне рождается безумная легкость душевного осязания всего мира, самых дальних его закоулков, я словно прощупываю огромные пространства немыслимо чувствительными рецепторами души И опускаю поводья, как бы засыпаю позволяю обстоятельству перейти на шаг и самому отыскивать нужную тропинку в этом вселенском океане неисчислимых миров и неисчислимых возможностей"
Это, как я понимаю, писательское кредо Дины Рубиной.
Разумеется, читать ее очень интересно, но почему я считаю, что надо и перечитывать, чтобы при сотворении писательницей художественного мифа не заблудиться в реалиях? В романе о приключениях в Ташкенте этого мифотворчества еще больше, нежели в романе про врача Гуревича. По всему повествованию как-то ненароком отпускаются замечания про ненавистное государство, из которого бежать всегда пора, чем скорее, тем лучше, про которое узбек невзначай бросит, что лучше бы англичане сюда пришли, чем эти. Про школу, опять же вскользь, самое пренебрежительное и уничижительное, про
Да про всё, что характеризует ту самую страну, в которой происходит действие.
Но при этом, что бесконечно поражает, люди, которые Веру окружают, особенно в пору ее становления, как творческой личности, необыкновенно образованы, с тонким интеллектом, и вполне себе сумевшие самореализоваться.
Бомж-алкаш, которого Верка в отсутствие матери по ее бандитским делам, приводит в дом, оказывается эрудитом, психологом, нежнейшей души человеком. Это он, Михаил Лифщиц, станет мужем Кати и отчимом Веры, это его Катя, когда ей потребуется отсидка по своему промыслу, пырнет несколько раз ножом. Он недолго после такого нападения протянет, но успеет дать падчерице и уроки английского, и поведения, и политологии
А еще будет математик-программист Леонид Волошин, элегантно одетый, спасительно вездесущий и безумно талантливый, мужчина, о котором только может мечтать женщина. А еще художник Стасик, первый любовник Веры, поставивший ей руку и подготовивший к поступлению в художественное училище
Их очень много, они все так бесподобно хороши, что представители властей проскальзывают среди них бледными тенями: какой-то гэбешник, которого Вера приложила трехэтажной бранью из арсенала матери, и он больше близко не появлялся, какая-то тетка из роно, которая тоже быстро испарилась и не мешала Вере царить в сказочной мастерской дома культуры где уже она преподавала детям.
Автору романа не приходит в голову простая мысль: откуда все это духовное богатство, эрудиция, образование у невыездных граждан, сложившихся, как продукт в этом замкнутом пространстве? Эти мастерские, выставки, на которых Щеглову с ее оригинальным стилем выставляют и принимают, эти музыкальные школы, в которых Дина учится, концертные залы и библиотеки Да ведь где-то и математик Волошин сложился со своим редким даром?
И как только занавес, именуемый железным, упал, все они хлынули за рубеж, оказались конкурентоспособными по своему профессиональному багажу, достойными высокого положения и благоденствия. Что же такое все- таки было в этой проклятой стране со всеми ее недостатками, если продукт, вот этот человеческий материал, получался такого эксклюзивного редкого свойства и качества? И жили свободно, и любили кого и как хотели, и деньги делали вопреки главенствующей идеологии, у Рубиной всё это нарисовалось великолепно!
Её интересно читать, но и очень важно перечитывать, критически относясь к одним акцентам, расставленным тут и там, и убеждаясь в том, что существует и простор для собственных умозаключений.
А тема миграции и в моих стихах откликалась многократно, ведь процесс этот не знает ни начала, ни конца.
Никто и звать никак
В рубище, без имени, босой,
Избегая шумных поселений,
И пренебрегая гор красой,
Он идёт без устали и лени.
То ли Богу лично дал зарок
Обогнуть планету напоследок,
То ли где-то ждет его порог
Монастырский То ли вспомнил деток
По Земле разбросанных давно
Нам про это ведать не дано!
Назови паломника бродягой,
Немец он, татарин или грек,
Нем и глух, без родины, без флага,
Потерялся Божий человек.
Может, попадет он в переплёт,
А, быть может, сам себя найдет.
От "Дылды"
Много разговоров вокруг этого фильма о послевоенном синдроме. На днях слушала Евгения Жаринова, интересного литературоведа, философствующего глубокого и тонко. Но вот на этот раз тонкости и такта ему не хватило.
Он с большим пафосом рассуждал о том, что вернувшиеся с войны люди, израненные, покалеченные, со страшным психологическим надрывом в душе, так и не смогли от этого оправиться. Очень много было самоубийств и бытовых убийств на почве семейных трагедий, статистику-де советские власти замалчивали!
Обличение его на этом не закончилось советская власть не помогала людям, психически покалеченным войной, не наладила психиатрической службы, в которой так нуждалось в то время население. Попутно досталось «инженерам человеческих душ», которые проглядели эту беду: писали пафосные произведения, прославляющие героев, и не способны были утешительно помочь тем, кто получил глубокую душевную травму.
«Я не могу припомнить ни литературных произведений, ни фильмов на эту тему, боль была загнана внутрь!» примерно так надрывно рассуждал литературовед из своего времени проницательно вглядываясь в темную глубь душевных страданий послевоенной поры. И как-то опять получалось, что во всем виновата эта самая советская власть и ее прислужники вроде графа Алексея Толстого, написавшего «Русский характер», насквозь лживый, по мнению Жаринова.
Помните сюжет? Это о танкисте, горевшем в танке, изуродованном до неузнаваемости, о том, как боялся он встретиться с семьей, с любимой девушкой. И как они были счастливы, что он вернулся живой, как приняли его. Я перечитала эту историю Егора Дремова там всего четыре листочка и залилась слезами. Потом вспомнила фильм «Судьба человека» по Шолоховскому рассказу, потом киношную историю про безногого Кирьяна, которого изменщица в былые времена Анфиса нашла, попрошайничавшего по вагонам, и вернула домой, переменилась и к нему, и к жизни своей. Это фильм "Вечный зов". Да что перечислять!
Я не знаю, почему память так сильно подводит Жаринова, почему она у него столь избирательно назначает виноватых в той страшной войне. Обслуживает Евросоюз, который вопреки Нюрнбергскому процессу назначил сегодня ответственными за ту войну два тоталитарных режима гитлеровский и сталинский? И не важно, что СССР противостоял фашизму и победил его с неимоверными жертвами, людскими потерями, не суть, кто нападал, а кто защищался, кто покорял страны, а кто освобождал с боями. Оба, мол, виноваты и Европа крушит памятники советским солдатам. А жариновы идеологически обосновывают эту акцию, бьют глубоко в тылу, в спину.
У них даже получается. Потому что пацаны наши в бундестаге уже просят прощения за то, что военнопленным немцам тяжко жилось в России, и кормежка была плохая, и болезни косили
Пацаны не могут помнить и понимать, что у 20 миллионов погибших было в два-три раза больше родственников, которым этими смертями нанесена страшная рана, что были разрушены города и деревни, что впроголодь жили и победители. Но седой-то Жаринов может сообразить, что в той войне и врачи, и медсестры гибли массово, что не о психиатрической помощи приходилось думать, а о выживании страны в буквальном смысле этого слова?
Ливень
Я ливень декабрьский, плач сосен и елей,
Явился смертельной угрозой сугробам,
Насмешкой и антиподом метели,
И возрази календарь мне, попробуй!
Несвоевременно и незаконно,
И громогласно, и неудержимо,
Ночь напролет стучал заоконно,
Смывая остатки белого грима.
Хором сто глоток меня проклинают:
«Как с этим существовать и мириться?!»
В прострации дворники и полиция,
А я, выплясывая, поливаю!
Разоблачил. Промыл и раскрыл.
Прощайте. Я кончился. Нет больше сил.
Нострадамус в ракурсе нашего времени
Забытые книги лучше новых, в них всегда есть какая-то предыстория. Листаешь и с недоумением думаешь: неужели не прочитана, или так основательно вычеркнута из ума? И с чувством вины или надежды на то, что вот-вот вспыхнет она вся и вспомнится, перебираешь главы.
Так я сидела над толстенным томом «Нострадамуса», полного собрания его пророчеств в толковании Джона Хоуга, британца, который известен как непревзойденный толкователь ясновидца.
А толковать совсем не просто, потому что оттуда, из 1555-го в наш 1999-й загляд был туманный, витиеватый, изложен так, что смысл понять невозможно. Да ведь и предсказывал он, этот принявший христианство еврей из Прованса, забираясь в такие глубины веков, так обозначая действующих лиц, с которыми случится тот или иной казус, что даже определиться со временем и с географией, с дислокацией затруднительно!
Толкователь, который Катрен с провидением пытается приткнуть к случившемуся в 17-м или 20-м веках, может вполне считаться соавтором провидца. А если у него не получается примостить предсказанное ну вовсе никуда он на худой конец выдохнет и отправит сказанное в какой-нибудь 25-й или 30-век. А это уж вовсе даль туманная! Типа, спели нам, что «И на Марсе будут яблони цвести!» а когда это свершится, одному Господу ведомо!
Да, на протяжении всей обозримой истории, человечество весьма и весьма почитало тех, кто находился на прямой связи с самим Господом, мог предсказать, что свершится с его современниками или с потомками в очень отдаленном будущем. Все эти вещие Кассандры, весталки, жрицы и жрецы могли предсказывать войны и победы, солнечные и лунные затмения, мор и голод. Что-то из этих предсказаний опиралось на многолетние почти научные наблюдения и выводы, что-то выводилось из климатических катаклизмов, что-то из проницательного взгляда на вещи.
У того же Нострадамуса, который вообще-то был медиком, храбро сражался с чумой, имея в арсенале два безусловных метода борьбы кровопускание и гигиену достаточно было житейского опыта. Он мог приметить регулярность и периодичность происходящего, обоснованность конца вояки или домоседа. И когда он заявил, что супруг Екатерины Медичи Генрих Второй погибнет на рыцарском турнире можно было только ждать, когда это случится. И, естественно, случилось.
К прорицателю в те времена относились не то, что в наши к прогнозам политологов, им свято верили, подтвердившиеся случаи ходили по миру, хоть это касалось королей, хоть зажаренного черного поросенка вместо белого. Однако, на них и гневались, если жуткое пророчество сбывалось или не дай Бог не было озвучено. И когда у самого Мишеля умерла от очередной вспышки вся семья, любимая жена с детьми, разразился сущий скандал: не может быть, чтобы он-то не знал, как же мог допустить! И приходилось спасаться бегством, кочевать по европейским угодьям.
И вот тут самое замечательное: можно ли предотвратить предсказанное?
Вспомним замечательную сказку «Спящая красавица», в которой злая фея предсказала новорожденной принцессе, что та умрет от укола веретена. А припоздавшая юная и добрая феечка добавила к предсказанию: не умрет, а уснет на 300 лет!
Бедняга король, чтобы спасти любимую доченьку, изъял все веретена и сжег на костре. Чтобы и думать забыли про пряжу и прядение! Но обязательно в какой-нибудь лесной глуши найдется глухая старуха, до которой королевские указы не доходят, а гуляющая в чащобе принцесса обязательно добредет. И веретено, прежде ею не виданное, в руках повертит. И обязательно уколется, и как было предсказано, уснет на 300 лет!
Все логично: если беду можно предотвратить так она и не беда, ведь не случилось же ничего, что тут предсказаниями заморачиваться! А тогда какой смысл ее и предсказывать, если избежать невозможно? Так уж, чисто морально подготовиться, платков нашить для утирания слёз?