Он опять так пристально глянул, что по коже пробежали искорки. Нет, в этой встрече точно есть некая предопределенная фатальность. Не могу только понять какая. И для чего мне это. Для чего это ему?
Я обязательно все прочту и верну при нашей следующей встрече. Ведь мы же еще встретимся?
Звоните, увидимся.
И мы распрощались. Он ушел, унеся с собой мою «картинную галерею». А я облегченно взлетела.
ПОРТРЕТЫ
ДЕВОЧКА-ЦАРИЦА
Она надевает атласный пеньюар, золотым медом стекающий к самым щиколоткам, подходит к зеркалу, обрамленному резной позолоченной рамой, зажигает пурпурные свечи в тяжелых медных подсвечниках. Золотистая нега мягкого пуфа радушно принимает аппетитное тело сорокалетней женщины. Она заплетает светлые локоны в две смешные девчачьи косички, обвязывает их льняными лоскутами, улыбается черно-белой фотографии, стоящей на туалетном столике, и принимается за ежевечерний ритуал.
Комната мягко освещена. Из фарфоровой аромалампы изысканной формы струится легкий мятный запах. Из динамиков плывет голос Джо Дассена. Ночное спокойствие спальни уже давно не обременяют визиты престарелого мужа, занятого исключительно собой и своим здоровьем, потому она безмятежно и неспешно приступает к торжественному церемониалу медитации отречения от еще одного дня.
Сначала на запястья ее изящных рук, из маленького хрустального флакончика падают капли любимого французского парфюма. Вдохнув тонкий аромат и блаженно прикрыв глаза, она поднимает кисти кверху, совершая ими мягкие вращательные движения восточной танцовщицы. Опустив руки, преувеличенно лениво выливает на ватную пластинку тонизирующий лосьон, протирает кожу лица и шеи. Выдавив на ладонь немного крема из фарфорового флакона причудливой формы, гордо красующегося в окружении пузатых напыщенных подружек, она наносит душистую массу на лицо и мурлычет от удовольствия. Ласковыми, почти невесомыми движениями нежных пальцев массирует красивый высокий лоб, слегка выдающиеся скулы, острый подбородок. Затем окунает кончик пальца в миниатюрную баночку, и привезенная из Италии кремовая магия в мгновение ока освежает кожу вокруг серо-голубых миндалевидных глаз.
В эти минуты блаженного одиночества она осознает свою магическую притягательность и упивается ею. Это там, за стенами, суета бомонда, пошлые интриги, игры без правил, неизменной участницей коих она является, а здесь ощущение беспрекословной победы над миром, склонённом к ее стройным ногам. В полутемном зазеркалье, не отражающем легкие морщинки, ей видится величественная царица, выросшая из милой деревенской девчушки.
Госпожа.
Повелительница жизни, чьи заветные мечты воплотились в реальность.
Она гордится положением супруги состоятельного мужа. И этот её ритуал не роскошь, а некий способ ратификации стабильного благополучия.
Томно опустив голову на руки, женщина какое-то время смотрит в зеркало взором крылатой богини Дианы. Затем переводит взгляд на фото. Покосившаяся рама окна приглашает в убогую комнатушку, где на допотопной кровати сидит малышка в сорочке, сшитой из обветшавшей простыни, с льняными лоскутами в смешных косичках. Как давно (никогда!) это было. Женщина панибратски подмигивает снимку и встает.
Церемония окончена.
В огромной кровати под ярко-красным шелковым балдахином она сворачивается калачиком и закрывает глаза. Нега беззаботности закутывает ее в уютный кокон отрешенности.
Так было всегда.
И так должно было быть всегда.
Но сегодня что-то не так.
Острый холодок тянется по спине от кобчика к макушке
Она пытливо глядит в бездушное стекло, выискивая в гжели распахнутых глаз то, что так её напрягает. Беззащитны!.. Куда-то в глубину нутра канули ледяные шипы, придающие, по словам ее любовника, притягательную стервозность всему облику. Странно Эти студеные иглы даже здесь, в надежном полумраке загородного пристанища, привычно кололи её отражение много лет. Когда растаяли? Неужели после этой мимолетной встречи с постаревшей и подурневшей подругой детства, которая, не замечая её напряженного пренебрежения, участливо расспрашивала о родителях?
Змеиный озноб подкрадывается к горлу, сдавливает его стылым обручем.
Взгляд, словно за спасением, тянется к старой фотографии.
Вспышка!..
Распахнув окно в прошлое, комнату наполняет солнечный свет, запах яблок и мяты. Не той мяты, чей аромат источают дорогие масла, привезенные ею из Тибета, а настоящей, растущей прямо под окном её детской спальни. Она слышит стрекотание кузнечиков, крики соседских мальчишек, играющих в мяч, размеренный шелест метлы, сделанной из свежесломанных веток старой акации. Она чувствует запах жареной картошки с грибами. Ее маленькие пальчики рисуют замысловатые узоры на пестром стеганном одеяле, сшитом бабушкой из старых лоскутов. Она глядит сквозь окно на встающее из-за громадных деревьев солнце, не замечая облупленную краску на покосившихся оконных рамах, и улыбается. Каждое утро она встречает с улыбкой на губах, от того, что точно знает, чувствует в ее мире царят любовь, доброта и справедливость.
Полусонная девочка в длинной ночной сорочке глядит, прищурив глаз, с детской фотографии. Любящий взгляд поймал ее как раз в тот момент, когда она, потягиваясь, подносит руку к пухлой щеке. Две уморительные косички. Слегка приоткрытый в начинающемся зевке рот. Девочка сидит на широкой, доставшейся в наследство от бабушки, кровати. Слишком маленькая для такого огромного спального пространства. Но во всем ее облике нет ни тени страха. Она счастлива тем, что у нее есть папа и мама. И собачка Машка. И кролики. И много друзей. И целый мир, огромный, неизведанный, родной и совершенно безопасный! Мир, в котором нет ничего больнее разодранной коленки и ничего слаще маминых объятий. Она знает, что этим миром правит любовь. Она счастлива тем, что может говорить, что думает, а не то, чего ждут от нее большие люди. Тем, что может мечтать и смеяться, когда ей весело, плакать, когда грустно. У нее нет ничего, но есть все.
Свет исчез так же внезапно, как появился, будто вдруг включили и выключили кинопроектор. И вновь она в помпезном будуаре каменной темнице своего присутствия в данном временном отрезке. Холодная женщина у холодного стекла. Одна на закате никчемного дня, наполненного бессмысленными тревогами и искусственными радостями. И раскаленные капли немой боли на дорогой (красного дерева) столешнице.
Только две смешные косички, перевязанные льняными лоскутами, пробиваются сквозь пальцы, перемигиваясь с пожелтевшим снимком.
КРЕСЛО СТАРОГО РЕЖИССЕРА
Никто, кроме него самого не имеет права сидеть в потертом кожаном кресле у окна это его прерогатива, тот остров, где рождаются лучшие идеи, приходят в голову эпохальные мысли, принимаются ответственные решения. В окне он черпает вдохновение, находит оригинальные решения мизансцен, наполняет новым смыслом привычные образы.
На резном круглом столике, стоящем рядом с креслом, лежат трубка, пепельница, ручка, несколько исписанных листов и стопка еще девственно чистых возможностей, волшебным образом обновляющаяся каждое утро. Тут же обитает маленькая кофейная чашка. Кофе в ней появляется так же самопроизвольно, как и чистые листы на столике. Откуда кресло знает, хозяин не задумывается.
Он подолгу сидит в нём. Курит трубку, пьет кофе, что-то пишет Смотрит в окно
При переездах с квартиру на квартиру, кресло при любой рокировке мебели занимает одно и то же место у самого большого окна в доме. Когда хозяин уходит по каким-то непонятным и совершенно ненужным, с точки зрения кресла, делам, оно скучает, как верный пес. Даже ревнует его порой и жалобно скрипит, понимая, что ничего не докажет этим жалким поскрипыванием. При этом оно жутко гордится тем, что его часть (а хозяин с первого дня их знакомства стал его частью), в многообразии мебельных изысков обходит стороной иные, порой непомерно дорогие кресла, и для него по-настоящему ценен лишь его кожаный уют.
В те годы, когда хозяин был совсем еще молод и полон честолюбивых идей, кресло не видело его месяцами. Оно грустно рассыхалось, и по ночам, когда в доме все спали, тихо вздыхало, а днем не желало принимать в свои объятья никого, даже хозяйских детей, хмуро поглядывая на них из дальнего угла, куда его нахально отодвигали в отсутствии хозяина. Но стоило ему только появиться, как все менялось и становилось на свои места. Как же повизгивало от удовольствия юное кресло, подползая к окну. С каким наслаждением охало, когда сухопарое молодое тело окуналось в него, и они становились единым. Глядя на то, как он нервно приглаживает свои смоляные волосы перед зеркалом, как кропит шею и руки одеколоном, собираясь на очередную судьбоносную встречу, кресло отчетливо сознавало: эта важность мираж. Ведь только с ним хозяин может быть тем, кто он есть, не придумывая себе образов и не одевая масок. Меняя предлагаемые обстоятельства жизни, создавая честолюбивые проекты, заводя жен, детей, любовниц, учеников, он возвращался к нему, чтобы быть собой.
Только в последнее время это случалось все реже и реже.
С годами кресло научилось угадывать душевное состояние хозяина лишь от того, как он в него садился. Моментально, с первого прикосновения. Оно, конечно, ничем не могло помочь этому сильному мужчине, но в дни, когда у того что-то не клеилось, кресло старалось стать максимально мягким и удобным, просто распахиваясь ему навстречу. И не было в мире существа более преданного. Оно одно всегда верило в гениальность творческих экспериментов хозяина, понимало все его терзания и знало, что когда-нибудь наступит светлый день, и хозяин поймет истинно только то, что есть в их союзе.
И вот он наступил. В шестьдесят шестой день рождения хозяина все пружины старого кресла уже с утра замерли в трепетном предощущении счастья! Забросив в небытие боль былой ненужности от невостребованности, кресло всеми порами впитывало каждый миг личного триумфа. Сегодня за его спиной не будут стоять дети, жены, ученики, в фарисейском порыве преподнести публике очередную фикцию снимок дружного семейства гения, не будет праздничной суеты у огромного стола, надоедливой трели телефонных звонков все это уже было год назад. Что-то в доме витало такое, что кресло вдруг осознало его миссия на этой земле оказалась вполне выполнимой. Оно еще в силах не только подставить свое подряхлевшее тело в те минуты, когда появляется надобность прийти к себе, оно может Оно может все!
Целый день кресло ждало своего хозяина, желая поделиться с ним радостью нового открытия.
Вот и его шаги Беспокойный скрип паркета Шелест упаковочной бумаги
За окном серебрился майский вечер. Кресло замирало в предвкушении. С радостью отмечая, что все-таки вытеснило из жизни хозяина все лишнее, оно погружалось в грезы Сегодня они вновь станут Единым, как это было изначально. Ведь хозяину нужно только оно! Унес же он куда-то даже маленький круглый столик, что всегда ревниво косился на кресло солидной стопкой исписанных листов. Теперь и трубка и кофе будут дымиться где-то там, далеко. Отдельно от НИХ
Хозяин еще раз окинул взглядом комнату, надел на холеные руки белоснежные перчатки, перекинул через руку плащ и вышел.
Старое черное кресло презентовали дому престарелых.
НАВСТРЕЧУ СОЛНЦУ
Ганжа: «Гражданин начальник, не
мешайте приводить планету в порядок!»
из к/ф «Большая перемена»
На самом краю усеянного огромными алыми маками поля поднимается огромное теплое солнце. Но, кажется, совсем рядом. Оно восходит, не торопясь: а зачем? Ведь то, чему суждено случиться произойдет: на землю упадут первые лучи, день начнется. Все будет как всегда!
И совершенно иначе!
Потому что начался новый день.
Он будет не такой, каким станет завтра, иным, нежели был вчера.
Просто потому, что не бывает двух одинаковых дней. Вообще. Как не бывает двух одинаковых людей.
Она об этом знает. И идет по огромному полю, усыпанному крупными маками, свободной походкой обычной богини. Зеленая сочная трава ласкает босые ноги статной молодой женщины, васильки, распахиваясь навстречу утру, вливаются цветом в нежную синеву глаз, ромашки раскрывая лепестки, соединяются с золотом волос ярко-желтой сердцевиной. Она идет, окунаясь в свежесть утренней росы, приправленную ароматом полевых трав, и летний ветер игриво резвится её локонами, а на плечи садятся карамельные бабочки.
Женщина простирает руки навстречу ясной безбрежности вселенной, сдобренной пушистыми космами облаков и ей кажется, стоит лишь приподняться на цыпочки, как она взлетит над этим полем, над этим миром. Воспарит, рассекая прохладный утренний воздух наравне со стрижами и ласточками. Она преисполняется ликованием и любовью ко всему, что охватывает взгляд. Это все её! И горы, белыми шапками сверкающие вдали, и звенящая утренняя чистота, и весь мир, такой великолепный, что захватывает дух!
Навстречу ей несется темная туча мошкары, и женщина вдруг оказывается в самой середине её. Тепло улыбнувшись, нежным взмахом ладони она отводит от лица особо приставучих мошек и продолжает путь.
Ох, какими же огромными и страшными казались ей эти малыши в детстве! Назойливая мелюзга! Для чего только Всевышний придумал этих жалящих, заражающих, надоедливых существ, думалось ей тогда. Почему в гармонии мироздания наряду с великолепием гор, силой моря, тишиной полей существуют эти никчемные создания? Она жутко их тогда боялась и отчаянно боролась. Ей сдавалось стоит только истребить всех мошек, и прогулка по полю станет совсем безопасной. Тогда уж никто не сможет так бессовестно заволакивать ей солнце. Каждую букашку девочка готова была загрызть поодиночке, прихлопнуть тапком, отравить, но их было так много, что она могла только отчаянно реветь, столкнувшись с роем. Иногда она наотрез отказывалась выходить в поле, понимая, что эти кусучие существа вновь отравят утренний променад, а, заодно, жизнь всему человечеству. «Ну, зачем же вас при!-ду!-ма!-ли?» кричала она, со злостью размахивая маленькими ладошками, когда все-таки выходила (ведь иначе было нельзя). Только чем яростнее она отмахивалась, тем сильнее и активнее становился рой. Ну, что с ним было делать?
«Гадкие, вредные, противные! Вы мне всю жизнь портите! Шла бы я себе спокойно, делала свое дело и радовалась жизни! А вы!.. Вредины!» Став постарше, она уже не махала кулачками, а только отчаянно мотала головой, попутно оттирая набегающие порой слезы. И всё-таки шла. А как иначе? Ведь поле нуждалось в ней и её любви.
Понятно, что с ее ребяческим, отроческим восприятием мира, она и не могла реагировать на рой иначе, но, годы спустя, оказалось, что эти детские терзания не были лишены смысла. На том этапе ей необходимо было сражаться с мошками, чтобы осознать истину все в мире (даже приносящее боль) создано с бесконечной любовью к ней. Ничто не вершится без промысла Божьего. И главное не то, что происходит, а то, как ты к этому относишься.
Сейчас, в блаженной неге ступая по разноцветному ковру земли, она понимает, что темная туча, которая при ближайшем рассмотрении всегда оказывается всего лишь скопищем разрозненной мелюзги, нисколько не мешает ей выполнять её дело. Этот рой, темным пятном пролетающий над головой, не в силах разрушить ее упоение величественной красотой. Женщина ведет с ним тихий неторопкий разговор и от души благодарит за все, чему он ее научил. Благодарит Бога за то, что дает силы не распыляться на свирепство и злобу.
А иногда поет и читает стихи!
Она ненормальная! Вне нормы!