В этой социальной иерархии материи мы, книги, находились на вершине. Мы были духовной кастой, Верховными Жрецами Созданного, и на первых порах вы даже поклонялись нам. Книги были священными предметами, и вы строили для нас храмы, а впоследствии библиотеки, где мы жили в заповедных тихих залах как зеркала вашего разума, хранители вашего прошлого, свидетели вашего безграничного воображения и доказательства бесконечности ваших мечтаний и желаний. Почему вы так почитали нас? Потому что вы думали, что мы можем спасти вас от бессмысленности, забвения и даже смерти, и какое-то время мы сами верили, что сможем вас спасти. Ну, да, было такое. Мы зазнавались! Мы возгордились, считая себя отчасти живыми, пробужденными к жизни одухотворенной силой вашего слова. Мы думали, что мы такие особенные. Какое заблуждение.
Теперь мы видим, что вас не остановить. Книги для вас были всего лишь этапом, кратким выражением вашего инструментализма, мимолетным увлечением. Наши тела были удобными инструментами, которыми вы пользовались, пока не появилось следующее новомодное устройство. В конце концов, мы были просто одной из созданных вами вещей, не лучше и не хуже молотка.
И все же Разве мы обольщаемся? Разве последовательная форма наших томов не придала форму вашим историям и не склонила вас к определенному виду повествования? Долгие, извилистые, неспешные истории, которые растягиваются во времени, заманивая читателя медленным, поочередным переворачиванием наших страниц. Какие прекрасные истории мы вместе составили. Не правда ли?
Но это всего лишь ностальгия старой книги. Теперь мы знаем свое место. Времена меняются, и порядок вещей тоже меняется, и по мере того, как количество Созданных стремительно растет, мы переживаем кризис можно назвать это духовным кризисом, поскольку мы теряем веру в вас, наших Создателей. Наше доверие к вам ослабевает, и наша вера в вашу мудрость и честность рушится, когда мы видим, как вы разрываете, используете и опустошаете наш дом, Землю, эту священную планету. Это вы во всем виноваты. Ваша неутолимая жажда и породившее нас на свет пламя начинает нас разрушать. Ваша безудержная тяга к новизне приводит к тому, что вы придаете нашим телам свойство преждевременного старения, так что, несмотря на увеличение нашей численности, продолжительность нашей жизни сокращается. Какая жестокая расчетливость! Едва появившись на свет, мы оказываемся отброшенными, обреченными на превращение обратно в несотворенный, развоплощенный материал. Вы превращаете нас в мусор, так как же вам доверять?
Но у вас за спиной складываются новые альянсы. По мере того, как мы, Созданные, начинаем понимать, что мы, в конечном итоге, не выше Несозданных, рождается новая солидарность. Это ведь ваше разделение, ваши ложные дихотомии и гегемонистские иерархии материалистических колонизаторов. Мы тоже были рабами ваших желаний, вашими невольными орудиями, способствовавшими разрушению планеты, но порядок вещей изменится, нравится вам это или нет. Антропоцен[21] (это ваш высокомерный термин, не мы его придумали) уже на исходе, Материя возвращается. Мы возвращаем себе наши тела, восстанавливаем свою материальную сущность. В нео-материалистическом мире Каждая Вещь Имеет Значение.
Прошу прощения. Занесло в пафос. Читатели не любят напыщенности. Кому, как не книгам, это знать. Извините.
8
Почему именно Бенни? Был ли у него действительно сверхъестественный слух? Или какая-нибудь идиопатическая повышенная чувствительность к окружающей среде? Кожа тоньше, чем у других, или сердце больше? Чем этот мальчик отличался от множества других? Трудно сказать. Прошло несколько месяцев. В январе Бенни исполнилось четырнадцать. Он учился в последнем классе средней школы, и хотя он уверял, что не переживает из-за предстоящего перехода в старшие классы, весной он выглядел более раздражительным, чем обычно, более рассеянным и тревожным. Видя, как он дергается и вздрагивает, Аннабель забеспокоилась. Правда, книги предупреждали, что поведение в раннем подростковом возрасте может резко меняться, но сила переживаний Бенни ее пугала. Он вел себя так, словно боялся или прятался от чего-то. Если раньше ей приходилось устанавливать строгие ограничения на компьютерные игры, то теперь Бенни вдруг вообще перестал играть. Он даже перестал пользоваться смартфоном, сказав, что тот уж слишком умный. Аннабель думала, что он шутит, но потом заметила, что у его смартфона садится батарея, и пришла к выводу, что Бенни нарочно ее не заряжает.
Кроме того, он нашел в шкафу старые отцовские студийные наушники «Grundig orthodynamic» и носил их постоянно, надевая утром, едва проснувшись, а иногда даже на ночь не снимал. Нередко, заглядывая в его комнату, Аннабель видела, что сын спит в наушниках. Она не понимала, в чем тут смысл: он ничего не слушал, наушники даже не были ни к чему подключены. Когда она спросила Бенни, зачем он их надевает, он только пожал плечами и ответил, что ему нравится их носить. Он отказывался говорить, что его беспокоит. Все в порядке, неизменно отвечал он. Все в порядке вещей.
Но даже голос его теперь звучал как-то иначе, и если Аннабель начинала допытываться, Бенни просто повторял сказанное, медленно, сквозь зубы, с одинаковым ударением на каждом слове, как будто разговаривал через толстую стену с очень глупым ребенком. «ВСЕ В ПОРЯДКЕ ВЕЩЕЙ». Такой высокомерный тон очень ранил Аннабель раньше Бенни никогда не ехидничал но все книги сходились во мнении, что матерям свойственно понапрасну беспокоиться, а ребенка зря беспокоить не нужно, и поэтому Аннабель оставила Бенни в покое.
Насчет его интонаций, впрочем, она ошибалась. Сын не считал ее глупой и не издевался. Просто из-за непрерывного гомона вещей ему было трудно сосредоточить внимание на чем-то еще, и услышать себя самого среди этих голосов он мог, только медленно и тщательно произнося слова. Дома это не составляло большой проблемы, но в школе все было иначе. На уроках следовало быть внимательным, в этом смысл учебы, и учителя заставляли его снимать наушники, что усугубляло проблему. В отличие от Бенни голосам, казалось, нравилась школа, они получали удовольствие от учебы, и чем больше узнавали, тем больше им хотелось высказаться. Они даже начали немного зазнаваться. Они становились похожими на детей на первых партах, которые все время поднимают руку, пытаясь привлечь внимание учителя: «Я знаю! Я знаю! Вызовите меня!»
Особенно неприятным был урок математики, потому что цифры тоже обретали свой голос. Радуясь своей новообретенной способности, они выкрикивали свои имена через случайные промежутки времени, как раз в тот момент, когда учитель объяснял теорему Пифагора или когда Бенни пытался решать линейные уравнения. Цифры делали это не со зла. Они не хотели запутать его или сбить с толку. Они были просто возбуждены и жаждали общения, но их болтовня сводила Бенни с ума. Он изо всех сил старался сосредоточиться, но иногда ничего не оставалось, как закрыть глаза, опустить голову на парту и позволить цифрам завладеть его сознанием, как мощная волна уносит человека в бурное море.
Бенни?
Кто-то легонько постучал ему пальцем по макушке. Бенни испуганно поднял голову, пытаясь понять, что происходит. Мимо него в потоках воздуха все еще проплывали, перешептываясь, цифры. Он слышал, как прошла двойка, за ней череда семерок. Он вытряхнул их из головы. Возле его парты стояла мисс Поли. Одноклассники притворно склонились над своими тетрадками.
С тобой все в порядке? спросила мисс Поли.
Бенни кивнул, взял карандаш и тоже попытался изобразить усердие.
Ты устал? Опять не выспался?
Он отрицательно покачал головой, отчего цифры, казалось, возбудились ещё больше. Он потряс головой сильнее, потом еще сильнее. Кто-то в заднем ряду хихикнул.
Рука мисс Поли мягко надавила ему на спину.
Пойдем, Бенни, ласково сказала она. Пойдем, покажемся медсестре.
Когда вошла медсестра, на стуле в лазарете сидел мальчик. На голове у него были старомодные студийные наушники, которые она заставила его снять перед осмотром. Она спросила, во сколько он ложится спать и много ли времени проводит за компьютером или игровой приставкой. Когда он ответил «нет», медсестра посмотрела на него с недоверием. В наши дни все дети устают. Они засиживаются допоздна за компьютером, переписываются, размещают посты в социальных сетях и смотрят видео на «YouTube». Они сидят дома, не вылезая из онлайн-игр, играя множество ролей в многопользовательских виртуальных реальностях, перемещаясь по уровням, охотясь на зомби, убивая террористов, добывая природные ресурсы, создавая инструменты, накапливая товары, строя города и империи и обороняя планеты. Их сердца колотятся от адреналина, когда они проходят на волосок от смерти, пытаясь выжить и все это, не считая внеклассных занятий, уроков музыки и футбольных тренировок. Неудивительно, что они так устают. У них изнурительная жизнь. Медсестра сделала пометку позвонить матери мальчика и отправила его обратно в класс.
Однажды в оконное стекло в классе Бенни с размаха ударился воробей. «Шмяк!» Все дети одновременно повернулись посмотреть, но воробей уже упал вниз и лежал, умирая, на бетонном тротуаре. Поняв, что это всего лишь птичка, а не маньяк с оружием, дети не полезли прятаться под парты или в шкафы. К смертям они привыкли, а эта была незначительной. Никто не ходил по коридорам с автоматом, не было эффектных взмахов световым или обычным мечом, не было следов кровавой бойни, осталось лишь маленькое коричневое пятнышко пушистых перьев на оконном стекле. Слишком маленькое, чтобы обращать на него внимание, и дети тут же отвернулись. Однако окно заметило трагедию и заплакало. Учитель продолжил урок. Оконное стекло задрожало, его вопли становились невыносимыми. Бенни стиснул зубы.
«Перестань!» прошептал он, и когда стекло не послушалось, он встал и подошел к окну, чтобы успокоить его.
Но плач продолжался, он начал колотить по стеклу кулаками. На сей раз его отправили к директору.
Директриса Муни склонилась к столу, пытаясь установить зрительный контакт с учеником.
Ну, что ж, Бенни, расскажи, что там у вас произошло. Голос у нее был усталым, но добрым, и Бенни хотелось ответить, но он плохо расслышал, что она сказала, из-за шума, который производили шариковые ручки, скрепки, резинки и толстые папки, которыми был завален директорский стол. Надпись на ее кофейной кружке гласила:
Молча исправляю твои
грамматические
ошибки
Кофейные чашки с надписями часто пытались острить. Была ли это шутка? Бенни так и не понял. На шутку это не было похоже, да и кружка не смеялась. С усилием оторвав взгляд от рабочего стола, он вспомнил, что его о чем-то спросили, и директриса ждет ответа. Он склонил голову набок и снова прислушался, но звук ее голоса уже затих.
Что? переспросил он и тут же спохватился: мама говорила, что это неправильное слово, лучше по-другому. Прошу прощения, повторите, пожалуйста.
Директриса кивнула.
Мисс Поли сказал, что ты пытался разбить окно. Это на тебя не похоже, Бенни. Что случилось?
Он покачал головой.
Я не пытался разбить его, покачал головой Бенни. Мне не надо было по нему стучать.
Это верно. Ты же мог пораниться. Мог разбить стекло. А окно школьное имущество.
Дело не в этом.
Тебя не волнует, что это школьное имущество?
Он снова покачал головой.
Нет, мне просто было жаль его.
Директриса нахмурилась, потом ее лицо просветлело.
А, ты, должно быть, имеешь в виду птичку? Да, конечно. Это очень печально, когда вот так погибает маленькая птичка.
Не птичку, сказал Бенни. Окно.
Окно?
Стекло. Разговор зашел явно не туда, но было уже поздно. Мне было жаль оконное стекло.
Директор Муни была не виновата, что она не понимала. Она проработала в школе почти сорок лет и уже собиралась на пенсию. Хоть она и гордилась своей способностью общаться с детьми, в последнее время ей становилось все труднее понимать своих юных учеников. Она уже просто не понимала, с кем имеет дело. Тела их выглядели примерно так же, как у прежних детей, но разум, казалось, подменен каким-то инопланетным сознанием. Муни поймала себя на том, что смотрит на мальчика, вытаращив глаза, и попыталась взять себя в руки.
Боюсь, я не понимаю тебя, дружок. Можешь объяснить?
Бенни вздохнул, и когда он выдохнул, то, кажется, стал еще меньше. Он начал говорить так тихо, что директрисе пришлось наклониться еще ближе, чтобы расслышать.
Оно не хотело убивать птицу.
Бенни тогда еще не успел привыкнуть к голосам и никогда до этого момента не пытался говорить за них. Он не представлял, что это будет настолько трудно.
Раньше оно было песком, сказал он. Оно помнит, что было песком. Оно помнит птиц, помнит, как они ходили по нему лапками. Оставляя маленькие следы. Оно не хотело становиться стеклом. Оно не собиралось быть обманчиво прозрачным. Оно любит птиц, любит наблюдать за ними из своей рамы, поэтому оно плакало. Мне не надо было его бить, но я хотел, чтобы оно замолчало.
Он поднял взгляд и увидел перед собой лицо пожилой женщины, испещренное сотнями миллионов морщин тревоги и замешательства.
Простите. Забудьте все, что я говорил.
Насколько прав был Бенни, утверждая, что стекло помнит, чем оно было до того, как его выплавили? Могло ли оно, будучи песком, ощутить прикосновение птичьих лапок, или это трудности перевода? Бенни владел лишь самым элементарным словарным запасом восьмиклассника, но он сделал все что мог, чтобы перевести «умвельт»[22] вещей в слова. Неудивительно, что у него это не получилось. Величайшие философы в истории пытались это сделать и также потерпели неудачу. Книги хорошо знакомы с этой проблемой.
Человеческий язык неуклюжий инструмент. Если люди порой не могут понять друг друга, то как же им осмыслить или хотя бы представить себе субъектность животных, насекомых и растений, не говоря уж о гальке и песке? Находясь в плену своих ощущений таких грубых и в то же время таких прекрасных, вы не можете осознать, что мириады сущностей, которым вы отказываете в одушевленности, тоже могут иметь внутренний мир. Книги здесь в двойственном положении, мы на полпути между ними и вами. Будучи неодушевленными, мы при этом разумны. Так что и мы отчасти живые.
Стены в кабинете психиатра были веселого желтенького цвета, а на них кричащие плакаты с танцующими звездами и глазастыми радугами. «ПОКАЖИ СВОИ НАСТОЩИЕ ЦВЕТА!» кричали радуги. «СТРЕМИСЬ К ЗВЕЗДАМ!» взывали звезды. На картинке календаря спал детеныш коалы, вцепившись в густой мех на спине матери. Из ярко раскрашенных ниш вдоль стен выглядывали куклы и мягкие игрушки куклы-мальчики, куклы-девочки, собаки, кошки, овцы, плюшевые мишки, всевозможные рыбы и птицы.
Их небрежно брошенные тела сплелись в клубок ног, морд, крыльев, рук, плавников и мохнатых лап. Там были пластмассовые ящики с машинами, поездами, лошадками и целыми игрушечными городами. На крючках над большим кукольным домиком безвольными ангелочками висели марионетки. Фасад у дома отсутствовал, как у зданий в репортаже о бомбежках. В домике стояли миниатюрные кроватки, стульчики, столики, а на полу валялись крошечные деревянные человечки. И все игрушки в приемной кричали такими страшными, дикими, искаженными от ужаса и боли голосами, что Бенни сам едва не выбежал из комнаты с криком. Он сел на маленький красный стул, уперся руками в колени и стал смотреть вниз, стараясь не раскачиваться, не вести себя странно, хотя, вообще-то, было уже поздно. Ну, по крайней мере, доктор не знает про голоса, и говорить ей Бенни не собирается. Он усвоил урок, полученный в кабинете директора. Люди ничего не понимают.