Верите ли вы мне, братья Юговичи?
Верим, князь. Ты нам как сын и брат. Если тебе нельзя верить, то кому ж тогда?
Выслушайте, хотя это и странно. В битве мы должны верх взять, но турки огрызаться будут и захотят господаря нашего захватить. Нельзя дать им сделать это. Не знаю я, кому погибнуть суждено, кому в живых остаться, потому всем и говорю, всех Господом заклинаю не спускайте глаз с царя Лазаря, не давайте ему вперед выезжать да подковы коня его проверьте ведь конь без подковы, что птица без крыла. Не должен царь попасть в лапы к нехристям.
Мы и сами про то же думали, отвечает Юг Богдан, не бойся, смело иди в бой, будет зять мой Лазарь в целости и сохранности, пока живы мы.
Обнимает их князь Милош на прощание чует сердце его, не увидит он больше славных Юговичей.
* * *
Как отъяли главу Лазарь-князю
на том славном на Косовом поле,
никого тут не случилось сербов,
оказался лишь турчонок малый.
Хоть он турок, но от полонянки,
мать малого сербская рабыня.
Слово молвил тот турчонок малый:
«Ай же, турки, братья дорогие,
а глава-то, братья, государя,
согрешим мы пред единым Богом,
коли ею поживятся враны,
коль затопчут кони и юнаки!»
Зашло солнце красное. Началась в третий раз битва великая. Столкнулись два войска могучих. Железо входит в плоть живую, ломаются древки, звенят щиты, ржут кони. Не ждали турки нападения, смешали ряды свои. Выехал князь Милош на поле, страшен вид его. Горят глаза его огнем, и факелов не надо. Сияет меч острый в лунном свете худо будет врагам. Бьется Милош не на живот на смерть, хочет добраться до шатра султанова. Погнал он уже верблюдов да сшиб Якуба буздованом. Наступают сербы. Шлет воевода Влатко своему господарю весточку победную. Рубит князь Милош турок направо и налево, вот и шатер виден. Но что такое? Почему повернули сербы и показали туркам спину? Встал Милош как вкопанный, понять ничего не может уводит Вук Бранкович рать свою, уходит брат с поля битвы, а за ним босанцы бегут во всю прыть. Закричал князь, как зверь лесной аж янычары вокруг наземь от страха попадали. Все сделал князь для победы не может того сделать смертный человек, а он сделал. И что ж? Пропало радение великое без пользы, в землю легло, как семя бесплодное.
Не знает про то князь, что, выходя на битву, сказал царь Лазарь Вуку Бранковичу: «Боюсь, предаст нас Милош, и возьмут турки через это верх над нами. Слушай меня, Вук. Пусть разобьют нас сегодня но отборное войско за тобой, сохрани его. Запритесь в крепостях, заключите мир с турками, дайте им все, что просят. Пока сын мой Стефан мал, быть тебе правителем Сербии. Позаботься о народе, о сыне моем и о царице Милице. А там снова мы с турками в битве встретимся коли будет на то Божья воля, то и победу одержим».
И начался бой, но не пустил Юг Богдан царя в первые ряды, как ни рвался тот. Отправили Юговичи Лазаря за спины свои, подальше от стрел с ятаганами. Но не знало о том войско сербское, и поползли по нему слухи темные что ранен тяжко царь, а может и убит даже, что турки верх взяли. Вокруг темень такая, что хоть глаз выколи, не видят ничего пред собой воины, только слышат ржание лошадей, звон ятаганов да страшные крики верблюдов. И привиделось воинам, что смяли турки ряды сербские, и вот уже в двух шагах от них смерть ощетинилась. Ночью сомнение быстро проникает в душу, а у страха большие глаза. Дрогнули сербы. Дрогнули и побежали. Узрел Вук Бранкович, что проиграна битва, и отвел войско свое, как царю обещал. А за ним побежали босанцы с албанцами. Окружили турки царя Лазаря, и хоть бились отважно Юговичи до самой смерти, не сумели они царя охранить пленили его нехристи. Упал князь Милош на землю горючую. Умел бы плакать заплакал бы. Но не умел, да и не к лицу это воину. В третий раз бился он на Косовом поле и в третий раз видел самый черный день народа своего. Кто из мужей смертных смог бы такое вынести? Завалило Милоша телами, своими и чужими. Что теперь скажешь, князь? Испытал ты судьбу?
Заря на небе разгорается, поднимается солнце алое, а вода-то в реке красна от крови. Стон предсмертный стоит над полем Косовым. Выходит на поле султан Мурад, хочет победе своей в глаза взглянуть. Топчет он, пес, тела ногами, над умершими насмехается. Видит вдруг султан рука окровавленная из груды тел вверх тянется. То князь Београдский сдаться султану решил. Приказал Мурад привести к нему знатного пленника. Хочет, чтобы тот сапог ему целовал и ползал на брюхе в знак покорности, да чтоб все узрели мерзость сию. Кинули янычары князя оземь лицом давай, ползи к своему новому хозяину. Не ведали ничего они про судьбу и про то, что кинжал византийской работы с сердоликами сжат был уже в руке княжеской. Не миновать тебе, султан, поля Косова! Не разминуться тебе на нем с Милошем Обиличем, князем Београдским! Протянул Мурад князю свой сапог, но вскочил князь на ноги, как барс, да рассек султану нутро поганое одним ударом кинжала от брюха до бороды. Собаке собачья смерть. Всю ненависть вложил князь Милош в удар свой, и не зря остался он в веках. Видать, и вправду свершил когда-то султан смертный грех иначе зачем бы судьба ему выпала трижды со вспоротым брюхом на поле валяться? Турки князя схватили, поднять на копья хотят, ан Баязид уже тут как тут.
Негоже тебе, светлый князь, на себя брать вину общую.
А твое какое дело?
На что ты себя, князь, обрекаешь? Каждый день твой будет Видовым. Не будет тебе покоя.
Разве просил я о нем?
Все ты сделал для них такого никто не сделает. И все равно повержены они. За грехи отвечать им еще пять веков.
Я останусь с ними в горе, как оставался в радости.
Твоя воля, светлый князь. Я смогу сделать для тебя совсем немного когда солнце будет клониться к закату, лишат тебя жизни.
Не за жизнью шел я на поле Косово.
Эх, светлый князь, светлый князь! Неужто жизнь не дорога тебе? Одно слово и снова будешь ты как прежде осаживать коня своего сильной рукою, пить золотистую шливовицу из драгоценных кубков и перебирать шелковистые кудри красавиц. Всего одно слово! Вот уже дрогнуло сердце княжеское, хочешь ты пасть в ноги своему новому владыке и признать его власть над тобой тут-то сразу мир переменится, и не надо будет тебе завтра класть голову свою на плаху окровавленную. Но застряло слово в гортани, да ноги одеревенели. Что не пускает тебя, князь? Разве есть что-то дороже жизни? Подумай покамест над этим, покудова есть еще время
Как повелось уже, зовет Баязид князя Милоша в шатер султанов на трапезу, подает ему яства царские да говорит:
Смотри, князь, обманывал я, убивал исподтишка а султаном стал. А ты был прям и честен, за других вину брал на себя и вот ты на пороге смерти. Так кто из нас прав?
Тьма не может быть правой пред светом, а ложь пред истиной.
Эх, светлый князь! Не хуже меня ты знаешь, что империи строятся железом и кровью, ложью и ядом, поддельными письмами и кинжалами в спину.
Зато потом и рассыпаются в один миг, будто и не было их.
Но не построить их по-иному!
Значит, и браться не след. Остается в веках лишь то, что в добре было зачато.
Все красиво, князь, у тебя на словах. А на деле вот убил я отца своего и брата, дабы султаном стать. Согрешил я пред ликом Всевышнего. Взять бы Ему да наказать меня смертию. А нет
Он накажет тебя жизнью.
Что ж ты, светлый князь, даже и не убьешь меня? Меня, разорителя Сербии?
Нет, Баязид, и не проси. Не судия я тебе. Да и не от хорошей жизни отцеубийцами становятся. Бывало, что князья сербские султанов убивали, но чтоб сразу двух да в один день не было еще такого.
Рассмеялся Баязид:
Хоть и упрям ты, как ишак, а по сердцу мне! Добрые побратимы из нас вышли бы.
Глянул Милош в глаза Баязиду, хотел сказать ему что-то важное да запнулся и замолчал. Но потом молвил все-таки:
Добрые. Только не братаются сербские князья с истребителями народа своего.
* * *
И спустился в тот студеный кладезь,
и главу он из колодца вынул
Лазарь-князя, сербского святого,
на зелену положил на траву,
сам с кувшином за водой вернулся.
Но как жажду утолили вместе
да на черну оглянулись землю
а главы-то нет в траве зеленой:
через поле голова святая
ко святому поспешает телу,
прирастает, будто так и было!
К вечеру день клонится, тучи свинцовые небо заволокли. Волки рыщут на поле брани, вороны стаями слетаются на кровавую тризну. Вывели янычары царя Лазаря, князя Милоша и других сербов пленных на погибель лютую. Сидит Баязид на троне султановом, на казнь смотрит. Первым встречает смерть царь Лазарь. Стоит он в рубахе белой, ветер треплет седые его волосы. Светел лик царя. Не за себя скорбит он, за народ свой, но знает царь, что двери царствия небесного открыты для всех сербов в Видов день, и не собьются они с пути. Подходит к нему князь Милош и прощаются они, как отец с сыном, обнимаются и троекратно целуются по сербскому древнему обычаю.
Ты прости меня, господарь мой. Немало грусти я тебе принес. Был несдержан и груб, буйством славился. Не мог спокойно на месте сидеть. Творил что хотел, с тобой не советовался. Судьбу каждый день Божий испытывал. Дочь твою вдовою оставляю. Прости, отец.
Прощаю тебя, сын мой, хотя и нет за тобой вины. Во всем я виноват, я один. Господарь плоть от плоти народа своего, негоже ему пребывать в благости, когда такое вокруг деется. Верю я, князь, что скоро мы встретимся.
Встретимся, владыка. Нам отныне всегда вместе быть.
Падает глава царя Лазаря, за нею глава князя Београдского, а там головы сербов сыплются, как горох. И кто сказал, что у князей с севера кровь другого цвета, нежели у простых людей? Смотрит на казнь Баязид. Глаза его темные и бездонные, как озера на Дурмиторе, пеленою бледною затянулись. Видит ли он в тот миг бесславную погибель свою от руки черного владыки с Востока? Иль поражение народа своего? Кто знает? Но лишь положил князь Милош главу свою на плаху окровавленную, вышло солнце закатное из-за туч, и заиграли кудри на ветру золотом червонным. Отвернул глаза Баязид, не посмел на красоту такую смотреть. Негоже тебе было, светлый князь
Подходит после казни к Баязиду царедворец лукавый. Подносит две головы с седыми волосами и золотыми. Говорит он Баязиду:
Чего делать нам с псами этими? Скормить их свиньям? Иль на копья поднять, дабы все могли видеть позор их?
Ударил Баязид царедворца сапогом в лицо. Покатился тот по ковру, скуля как собака.
Как обращаешься ты к султану, нечестивец! вскричал Баязид. Не видишь ты, кто пред тобою? За это быть тебе самому на копье!
Набежали янычары волю султана выполнять.
Отныне повелеваю называть нас Баязид Молниеносный.
Рухнули турки на землю. И опять тащат Баязиду головы ползком тащат, не поднимая глаз:
О мудрейший из мудрейших! Да продлит Всевышний бесконечно дни твои! Что прикажешь делать с этими недостойными?
Тела их выдайте родичам пусть похоронят по своему обычаю. Голову царя припрячьте, да получше. Пусть ищут. Тогда лишь кончится война для народа этого, когда найдут они голову царя своего. Голову же убийцы отца моего, его доспехи, сбрую и оружие я оставлю себе.
О мудрейший из мудрых!
Что, псы, не хотите вы такого султана? Предать меня надумали?
Нет, величайший, как можно!
Запомните, собаки, были бы все такими, как убийца отца моего, не надо было б нам воевать ни с кем. Вспомнят нас лишь потому, что вспомнят поле Косово и князя Београдского.
Будто ветер шелохнул головы подданных султана, но никто не нарушил молчания. И продолжал Баязид:
Дошло до наших ушей, что брат отца нашего, эмир Муса, в Анатолии бунт против нас затевает. Говорит он, что будто Мурад с сыновьями погибли, и отныне ему править османами. Дабы не дать свершиться святотатству такому, мы возвращаемся в столицу. Отца и брата моего похороните на поле с великими почестями. Пусть стоит здесь гробница в их память. В столицу отправьте гонца с вестью о том, что султан Мурад и сын его Якуб пали в битве, да с приказом подготовить достойную встречу султану Баязиду. Али-паша! Наказываем тебе заключить мир с князем Бранковичем и царицей Милицей.
О мудрейший из мудрых! Позволь слово молвить! Враги наши сейчас слабы, одолеть их просто потом же они могут усилиться
Есть у нас нынче дела поважнее, чем врагов по норам добивать. Брат отца нашего черное дело замыслил, хочет в спину нам ударить. А с врагами будет у нас разговор еще. Все получат по заслугам. Да не забудь, Али-паша, донести царице сербской, что намерены мы взять в жены младшую дочь ее.
Не зря плакала Мильева. Все продумал змей Баязид. Все продумал, да не все сказал. Не сказал он князю Милошу про судьбу его. А и была судьба его в том, что одолел он судьбу. Говорят в народе, что нельзя уйти с Косова поля можно лишь победить или погибнуть. Но неправда это. Живым не дается здесь победа, только мертвым. Мертвые пашут, сеют и жатву собирают. Мертвые смотрят на дым от храмов горящих очами незрячими, считают годы и ждут, когда снова выйдут рати на поле и начнется битва великая. Не потому ли стал Видов день святым днем? Не потому ли так чтят его сербы а другие на месте их забыли бы скорее о дне поражения своего? Победили они на поле Косовом. Лишь узнали про то ни много ни мало через пять веков. Одолели сербы судьбу свою, подобно князю Београдскому. И любой из них, кто идет на врага, помнит про князя Милоша и про удар его знатный. Обращают к нему люди молитвы свои, уповая на чудо, ибо на что еще можно надеяться, когда вновь времена наступают страшные? Когда брат на брата руку поднимает, когда забыл народ про веру, когда слабость за силу почитается, а сила за слабость, когда с севера и юга, с запада и востока буря черная надвигается и неоткуда ждать спасения вспомни о том, кто стал сильнее судьбы. Вдруг поможет он тебе?
Сказание о господаре Владе и Ордене дракона
Бысть в Мунтьянской земли греческыя веры христианин воевода именем Дракула влашеским языком, а нашим Диавол. Толико зломудр, яко же по имени его, тако и житие его[33].
Крепки монастырские стены. Узки горные тропы. Круты склоны Святой горы, надежно защищены они морем от поругания. Повсюду пламя бушует, топчут поганые нехристи земли православные, рушат храмы, плач доносится со всех сторон, но стоит Хиландар[34], как утес посреди ярящихся волн, и не под силу тем волнам сокрушить его. Но не только стены, скалы и море защищают Хиландар. Стоит он на Святой горе Афон, и нет туда ходу тому, кто нечист душой. Нет туда ходу ни душегубу, ни отступнику, ни духу адскому. Хранят древние стены седую мудрость веков. С самого первого камня в основании, заложенного святыми Саввой и Симеоном, копится в Хиландаре эта мудрость, по крупице прибавляется каждый божий день. А ну как поднимется она выше стен монастырских, что тогда устоит?
Глядят святые с икон и фресок. Глубоки их глаза, глубоки и печальны. От многой мудрости много печали. Заполняют библиотеку монастырскую тома, свитки да пергаменты. И хранят их монахи-книжевники[35] со всем тщанием. Времена приходят и времена уходят, а сокровенное знание живет вечно. Живет благодаря любви к истине, которая есть слово Божье. Громко говорящий да не услышит. Грош цена вере той, что прокладывает себе дорогу в сердцах людских огнем да мечом. Оплела образ святого Симеона, высеченный в скале, виноградная лоза чудесным образом выросла она из камня. Так и вера живая сама оплетет она руины и вдохнет в них жизнь, едва стихнет буря.
Размышлял про то отец Николай, возвращаясь в свою келью со службы в храме Соборном. Был он одним из тех умудренных книжевников, коим доверил Господь заботу о слове своем, и нес эту тяжкую ношу отец Николай честно, по совести, не жалуясь и не перекладывая на других. Просыпался он рано поутру, вставал вместе с первыми лучами солнца, умывался водой ключевой, творил молитву, шел пешим ходом до монастырской пристани и возвращался обратно, дабы члены его не дряхлели преждевременно. А там уже прибегал с трапезой Ратко сирота, росший при монастыре, ученик отца Николая. Проста была монастырская пища пресная погача[36] да лепинья[37], рыба, сыр козий, цицвара[38], гибаница[39], подварак капустный[40], маслины да иные дары огорода монастырского. Водой запивали монахи еду, отварами травяными и реже молодым вином, водой разбавленным. Корпел отец Николай над пергаментами с утра до вечера, прерываясь только на молитву да трапезу. Лишь на празднества великие оставлял он рукописи свои и шел с монахами в храм Соборный на службу.