Я не знаю, бабушка была верующей, или нет: она носила нательный дюралевый крестик, но в церковь не ходила, посты не держала, свечку перед иконой не ставила, пасху, в советское время, не отмечала.
Хотя знала назубок две-три молитвы, умела креститься.
Правда, она это делала не специально, а когда нагрешит, скажет бранное слово, выматериться, выдаст мне подзатыльник, или ещё что-нибудь, вроде того, когда придет ночное время, отходить ко сну.
Быстро покреститься, также быстро проговорит, или прошепчет:
Прости Господи за грехи наши
Наверно бабушка была обычным человеком, к тому же малограмотная, всю жизнь работала без устали с утра до ночи, никто ей не помогал.
Она не шибко верила в бога, в его существование, но также как простая старушка имела в доме икону и крестик, поэтому по деревенской психологии, ничтоже сумняше, мнила: «А пущай будет, на всякий случай, ведь кто его знает. От меня не убудет, если пару раз покрещусь»
Обстановку в бабушкиной комнате составляло несколько вещей: трюмо с большим зеркалом, оно стояло посредине стены, а наверху висел фотопортрет молодой бабушки, когда ей стало тридцать лет, а после смерти мужа, она больше не вышла замуж. Напротив, на стене висит большой ковёр, из красных узоров.
Низкий неказистый шкафчик, покрытый клеенкой, внутри его, за дверцами, хранились разные сыпучие продукты: мука, сахар, соль.
Небольшой диванчик, при случае он раскладывался, но обычно стоял в собранном виде, для экономии места.
Похожий на пивной бочонок, только белый и эмалированный, холодильник марки «Зил», он уже сломался, поэтому использовался как обычная подставка под черно-белый телевизор, который работал через большой гудящий ящик, называемый «стабилизатор».
Четверо лакированных стульев, с высокими гнутыми резными спинками, бабушка их нарекала «венскими», хотя они были без мягких сидений, да стёрся уже лак от долгого употребления.
Один стул бабушка приспособила под свое прядение, когда она привязывает к высокой спинке кудель шерсти.
Большущая кровать из железа, у нее никелированные спинки, на них прикреплены выточенные фигурки в виде куполов.
На ней лежит толстая пуховая перина с одеялом, и две крупные пуховые подушки.
Бабушка ее по утрам застилает широким красочным покрывалом, а подушки белой тюлью, чтобы выглядело красивей.
А под кроватью хранятся трёхлитровые банки, которые укутались паутиной, они с соленьями, да с разным вареньем под полиэтиленовыми крышками.
Соленья же закручены в железные крышки, хотя некоторые из них уже поржавели сверху, а само содержимое покрылось белой плесенью.
Ещё у бабушки стоит в комнате старинный шифоньер, сделанный из деревянных досок, покрытый темным лаком. На его верху покоятся большой фибровый чемодан, обклеенный марками и красивыми этикетками, но сейчас он пуст; два ящика, в одном лежат старые граммофонные пластинки, которые игрались на старинном патефоне. В другом ящике, рулончики фотоплёнки, это снимали мои дядьки, когда они вырастали из мальчиков.
Ещё в нем хранилась стопка пожелтевших газет с фотографиями одного старого дядьки: у него хмурое лицо с усами, нос с горбинкой, волосы зачесаны назад.
Я тогда не умел читать, тоже спрашивал бабушку:
А это кто?
Это Сталин.
Сталин? А кем он был?
Он был самым главным, как Ленин. Он умер, а дело его живёт.
Баба, когда вырасту, я тоже буду как Сталин. И стану жить всегда, заявил гордо.
Бабушка лишь горько усмехнулась, что с мальца взять.
Так сгорели моя мечта походить на фантазёра барона, мечта стать переплётчиком, вместе с ней диалог в картинках, который тогда не мог понять:
Так который сейчас час?
Часы пробили первый час. Барон два, стало быть ровно три.
Тогда я ставлю жарить утку
Но он выстрелил один раз?
Сей момент, исправим.
Осечка!
Ничего, тогда это будет половина третьего
*
Я проснулся в тёмной арбе, когда вокруг стало очень тихо и темно.
Поворочался с боку на бок, но спать дальше не хотелось.
Поэтому решил, что неплохо бы по-тихому вылезти из телеги, осмотреться по сторонам, даже если сейчас неподходящее время.
Вчера, не до этого.
Стараясь не шуметь, спрыгнул на землю.
Принялся обходить спящий лагерь.
Как предвидел, стояла ночь, или вроде того, как она называется.
Здесь же, над всей местностью, или возможно над планетой, находилось лишь одно светило. Оно висело над поверхностью как электрическая лампочка в абажуре, в виде огромной космической птицы.
Днем свет почти привычный, но он отдавал немного синевой, а сейчас потухшее свечение стало багрового оттенка. словно отблески от неяркого костра накладывались поверх всего на окружающую обстановку.
От этого пейзаж, становился немного похож на то, когда в фотолаборатории рассеивается по сторонам красный свет.
*
Интерлюдии.
Я ходил в городской кружок по фотоделу, вот там такая комната.
Учил нас преподаватель, бородатый мужчина, фотограф.
У него имелись крутые фотокамеры, «вспышки».
А у меня никак не получались делать фотографии в помещении, не хватало мощности (светочувствительности) плёнки, из своей «смены-8м».
Ведь покупал недорогую «снему», по сорок копеек.
Мощная, или даже цветная плёнка «кодака» стоила по рублю, или по два рубля.
Так ведь денег не напасёшься!
Услышал совет, что «вспышка» поможет.
Но где её взять? Только у того фотографа.
Набрался смелости, однажды спросил:
Можете дать «вспышку» на время? Мне надо дома фотографировать, а не могу.
Ну ладно, он посмотрел на меня удивлённо, я не ходил у него в любимчиках. Так, посредственный ученик, среди двух десятков подростков, ходивших в кружок при Дворце Пионеров.
На неделю только. Принеси свидетельство о рождения, тогда дам. Но извини, «вспышку» многие просят, может тебе не достаться.
Дома, вечером, упросил бабушку, отдать документ, чтобы его дал фотографу на время. На следующее занятие пришел в сильном волнении, а вдруг учитель отдал уже кому-то обещанную «вспышку».
После занятия, когда все ребята ушли, подошел к фотографу:
Вот, протянул ему свидетельство дрожащей рукой. Теперь можете дать?
Хорошо, а ты успел вовремя. Но только на неделю.
Я старательно закивал головой.
Тогда покажу, как пользоваться, у тебя же «смена»?
А потом вымолил у бабушки деньги на покупки пленок, закрепителя, проявителя, фотобумаги, всего такого прочего.
И тут началось: какая школа, какие уроки, какие домашние задания
Целыми сутками снимал, проявлял, печатал.
Вспышка сверкала, красный фонарь горел, фотоувеличитель просвечивал плёнку, пальцы обожжены от химических реактивов.
Это чистое волшебство, когда на совершенно чистой бумаге, появляется что-то новое, необычное. Оно даже во много раз лучше моего скромного волшебства кройщика, так считал.
Мать, бабушка, братик, котёнок, собака, все они запечатлены в пленке, в фотографиях в ту нескончаемую неделю.
Я бы получил мировую премию фотографов, если бы отослал те снимки в жюри.
Неделя пролетела быстро, под конец сломалась сама «вспышка».
Не выдержала нагрузок.
Через неделю потащил ее отдавать учителю.
Вот. Принес назад. Только она сломалась.
Он с укором покачал головой.
Как же так, мальчик?
Молчал, пристыженный.
Много снимал?
Я кивнул.
Показывай, что там у тебя получилось.
Пришлось передать, они заранее пронесены с собой, и плёнки и фотографии.
Он стал хмыкать, комментировать, перебирая фотки одну за другой:
Хм, ну-ну а ты молодец. Смотри, какая композиция вышла.
И тут ничего.
А вот очень здорово.
В общем, сильно он меня стал хвалить.
Потом сказал:
Ты не переживай. «Вспышку» отдам на ремонт, мне сделают бесплатно.
А ты если надо, подходи еще. У тебя прирождённый глаз фотографа
*
Дуновения теплого ветра, неслышно взбадривали воздух, проносились по людям, животным, колыхали огонек сторожевого костра, возле которого дремала одна из амазонок. Я вспомнил, как в молодости хотел пройти пустыни ЭльМагриба, тут же представил, как такое могло бы стать там.
« одинокий ветер. Он один знает, что со мной приключиться.
Наверно тоже стану ветром, разносчиком арабских песков.
Пустыня всё сделает за меня.
Наметёт курган могильный, не скупясь на заупокойный шатёр с высокой верхушкой, споёт вихревой завиток на поминках, что мало не покажется.
Зашипит певучей змеёй, завоет пасхальным самумом, под музыкальный напев звенящих монист из связок аррабатских дирхамов на невесомых нарядах полуобнажённых смуглых красавиц в изгибах сладостно-липкого танца живота.
Потом, через некоторое время, незваные гости на поминальный пир сами станут истлевшими погребальными костями, а сначала обглоданными падальщиками.
А пустыня, она какая?
Обжигающий жёлтый песок, словно усыпанный микроскопическими сланцами золота, переливается под солнцем, плавно уходящим в закат.
Он прельщает всех прощелыг мира желающих обогатиться, в поисках сказочных копий царя Соломона.
Тут же наказывает за поспешность.
Зыбучий песок карает или кто, предстоит узнать.
Там, за горизонтом барханов, есть ли дверь в цветущий оазис жизни?
Жажда в пустыне, какая она в привкусе безумия в близком ожидании смерти?
Что важнее в ней: ежеминутное желание пить обычную воду от испепеляющей жары, непоколебимая тяга к выживанию, или одно проистекает из другого?»
Острая боль в ступне, неожиданно сбила напрочь размышления,
пальцы правой ноги онемели.
Споткнулся ненароком об камень, торчавший из песчаной поверхности.
Чертыхнулся вслух, не обращая внимания на предосторожность.
Свистящий окрик, прозвучавший в тишине, застиг на месте, огорошил:
Цкай!
Я поднял руки. Но услышал ещё другое, доносившиеся где-то сбоку:
Эй, малой, беги сюда. Только потише.
Не бойся, мы свои.
Подзывали разные голоса, на обычном языке.
Пригнувшись ниже, огляделся, осторожно двинулся на звук.
Каменистая гряда, скрывала темные фигуры.
Когда подошёл совсем близко, они обступили кругом, смотрели, вроде приглядываясь. А самих пришельцев из-за странного освещения, невозможно стало разглядывать.
Вы кто, откуда взялись? Оттуда, что ли? спросил настороженно.
Оттуда, оттуда.
Иди с нами, родной.
А с вами мне лучше будет?
Поживешь, сам увидишь. Некогда здесь болтать, хуже, лучше.
Хочешь, иди, хочешь не иди.
Вздохнул, пошёл за ними, осторожно ступая в след в след.
Очертания силуэтов новых спутников плыли в красноватом свете, будто таинственные каравеллы, плывущие среди волн к новым землям.
Барханы замерли без движения, словно следя за временем, в песочных часах.
Уходящая ночь надёжно укрыла наши следы от преследования.
Через некоторое время, подошли к одному укромному месту.
Там стоял грузовик. Мы в него погрузились, быстро уехали.
Поэтому ни один конь из лагеря амазонок не мог нас догнать.
Утром мы ехали дальше, едва поспевая к последнему горизонту.
У новых знакомых оказалась огромная фура, с большой кабиной.
В самом фургоне оборудована передвижная спальня, хранились всякие полезные вещи, от оружия до еды.
Сам вверх, брезентовые стенки фургона могли раскладываться в шатёр для цирковых выступлений.
Ведь попал к бродячим артистам, которые на самом деле оказались отпетыми мошенниками, конокрадами, прочими трубадурами.
Их четыре странноватых человека, как в настоящей цирковой труппе.
Поэтому как в настоящей банде они носили клички, вместе с воровскими общинными условиями общей жизни.
Вскоре со всеми перезнакомился, узнал, как они называются про меж себя.
Один из них силовой жонглер Давидюк, по кличке Дюк.
Он из Одессы.
У него железные руки, точнее, биомеханические протезы вместо рук.
Спросил тогда, кто он по национальности:
Еврей, или хохол?
Аглая, фокусница, зло огрызнулась:
Дурень, какая тебе разница, здесь?!!
Аглая, или Аделаида, по прозвищу Цыганка Ада.
Она выглядит как настоящая цыганка в базарный день.
Ещё с нами;
Клоун, дядя Фаддей.
Его почтительно называют Дядюшкой, или Фаддеичем.
Вместо лица, у него всегда шутовская маска, потому что он никогда ее не снимает, а на голове всегда торчит клоунский колпак.
Хотя на лицо может быть нанесён нестирающийся грим.
Также миленькая девочка, чуть постарше моего возраста, по имени Марта.
Она ничего так. Но почему-то она не показалось мне обычной девчонкой.
У неё лицо с веснушками, она умеет менять цвет волос, цвет глаз, и цвет пальчиков. В зависимости от настроения.
Это потом узнал.
Днем, когда остановились на обед, встал вопрос на общем совете, как же меня называть, чтобы принять в семью.
Я уныло вытянул руку:
Рыжим будете звать, или Голубем что ли?
Не, ну это слишком примитивно.
Ты будешь Руфус, что означает рыжеволосый. Как тебе?
Идёт: Руфус, так Руфус, согласно тряхнул шевелюрой.
Теперь надо определиться, что ты умеешь делать? Вот что-нибудь полезное для нас, для работы.
Раньше читал мысли. Только сейчас получиться ли такое умение, не знаю.
Хм, интересно надо как-нибудь попробовать на деле.
Однажды, мы ехали по степи, я сидел в кабине, смотрел в окошко, вдруг увидел далекий огонь и хлопок, вроде как промелькнул взрыв гранаты.
Спросил у Фаддея, он находился за рулем:
Что там?
Ничего особенного. Амазонка с человеком уничтожилась.
А как это?
Несоответствие организмов.
Он стал объяснять на пальцах:
Видел у них такие штуки на поясах?
Ну да.
Вот, когда она поймает мужчину, женщину, в общем, чужака или новенького как ты, то потом, во время этого происходит.
Амазонка использует свой страпон, затем гремучий водород получается, от взаимодействия кислорода, ещё чего-то там. Потом взрыв. Понял Руфус?
Их-то много, а нас мало.
Фаддей повернул лицо, хитро подмигнул мне нарисованным глазом, при этом уродливо скорчив рожу, так что нос превратился в красный помидор, а толстая бровь съехала набок.
Я кивнул головой, теперь стало немного понятно, для чего меня оставили.
Ты только амазонок видел?
Да. Как сюда попал, они сразу меня поймали, потом ночью вы появились.
Так вот. В этом мире есть ещё валькирии. Женщины такие, они в черную кожу одеты: в плащи или в куртки, ездят на древних мотоциклах. Как поймают кого-то из наших, то выпивают кровь из него. Пока он не лопнет как сдувшийся шарик.
Он снова оборотил лицо, растянул губы, под ними обнажились блестящие зубы в мрачной ухмылке. Затем сделал вид, будто что-то сосет, издавая чмокающие звуки багровыми губами.
Мы всё время ехали, словно топливо в баках машины всегда бесконечно.
Мне постоянно отчего-то хотелось спать, клевал носом в такт, покачиваниям пружинного сиденья, постепенно скатываясь в дрему.
Однообразный пейзаж пустыни, по которой мы двигались, но не было почему-то жарко, навевал неестественные миражи.
Накатывали лавиной образов прежние воспоминания, как-то обо всём, одновременно и разом, будто окунаешься в воду с головой.
А вода тепленькая, совсем не страшно погружаться в глубину
Интерлюдия первая
В детском садике, когда наступал обед, нам раздавали хлеб, перед едой.
Тарелочки с гороховым супом и пловом уже стояли на столиках, в нашей группе.
А хлеб, в самой большой тарелке, разносила тетя воспитательница.
Это буханка, нарезанная на ломтики.
В той тарелке только четыре горбушки, на всех детей, которых штук двадцать.
Я всегда хватал первым делом, хрустящую запечённую корочку от той буханки хлеба. То есть горбушку.
Она была очень вкусной, даже вкуснее всей остальной еды на столе.
Другие дети понимали это, они тоже старались схватить корочку хлеба.
Но они, или же промахивались, либо оказывались нерасторопными.
А у меня всегда в зубках хрустела та самая запеченная корочка хлеба.
Запах младенчества, у меня всегда, связан со вкусом хлебной горбушки, из детского садика.