* * *
Он вступил в период перемен с той решимостью, которую вкладывал во все, что делал, и потому, вспомнив о своем сердце, вырванном у гор, он обратил взгляд не в будущее, а в прошлое. И отправился в Такаяму.
В городе он навестил отца и брата, нашел первого усталым, а второго озабоченным. Они выпили саке и кратко обменялись новостями. Когда Хару собрался уходить, Наоя вышел следом за ним на улицу и, повернувшись спиной к лавке, сказал брату:
Знаешь, он выживает из ума.
Хару сел в машину и двинулся вдоль цепи лавочек, торгующих саке, дыре во времени и пространстве, ведущей к духам древней Японии. Он думал: «Киото легкие Японии, Такаяма сердце, сердце простое и пылкое, укорененное в этих домах вне возраста, плывущих по волне времени». Он направился к родительскому дому, в четверти часа езды на машине от центра. В молодости отец каждый день спускался пешком с гор. Иногда он оставался ночевать в городе, над лавкой. Или же шагал под луной в ледяной ночи вдоль потока до самого дома на берегу. Посреди брода лежал большой камень; зимой из-под холодной воды виднелась только его покрытая инеем верхушка. Хару вырос, наблюдая, как снег падает и тает на этом скалистом выступе, что и зародило в нем любовь к материи и понимание формы. Он часто думал, что меньше получил от отца, чем от реки, или, скорее, что близкие, сами того не ведая, послужили примером того, чего он для себя не хотел. В этом доме вкалывали изо всех сил, ели, спали, а с утра все начиналось по новой. Тяжкий труд уступал место не созерцанию, а лишь перерыву в тяжком труде. Времени хватало только на сырой материал, тайной структуры которого никто не чувствовал. А вот водный поток перед домом гласил: «Мир только и ждет, чтобы выявились его формы. Упорно работай, чтобы открыть невидимые двери».
По мере того как отдалялся его чужестранный ребенок, Хару стремился обрести новые корни в собственной культуре. Величайшая из невидимых дверей, та, что давала доступ к другим, носила имя «чай». Хару готов был шагать без устали при условии, что камни, мостящие его путь, будут омыты чистой водой. Жизнь виделась дорогой, орошенной ливнями, с подвижной прозрачностью над ней. В прохладе и вспышках света колыхалось пространство, где поклонялись красоте и верили в духов. И в Такаяме он знал, где и с кем войти в эту дверь. Он проехал вдоль реки, свернул на тропу под деревьями, припарковался на берегу и дальше пошел пешком. Слышался шум потока и шелест ветра в соснах, пробивающиеся сквозь ветви лучи солнца подрагивали, как неровные линии витража. Возникла хижина с соломенной крышей, деревянной балюстрадой, огородом вдоль берега и разлитой атмосферой одиночества и силы. Стоял ноябрь, и на другом берегу листья молодого клена готовились к взлету, алые и легкие, новые и уже умирающие. Никого не было, и Хару пошел к реке, уселся на длинном балконе, нависавшем над грядками с тыквой и листьями сисо[16], и погрузился в созерцание стремнин. Какой-то шум вырвал его из грез, и вышедший из леса Дзиро присоединился к нему под навесом и жестом пригласил в дом. В городе старик держал антикварную лавку, где соседствовали барахло и сокровища. На своей горе он правил королевством скудости и благодати. В главной комнате он усадил гостя и приготовил ему чай. В Киото Хару принимал участие во множестве церемоний и пережил множество экстазов и множество разочарований. Иногда магия срабатывала, в иных случаях в холодной и формальной атмосфере приходилось вежливо скучать. Но любая такая церемония проводилась во славу цивилизации чая, присутствующие окунались в реку, которая знавала древних мастеров, воспринимали урок изящной строгости и утонченного смирения. Дзиро же, напротив, священнодействовал в хаосе лачуги, заваленной книгами, разнородными предметами и инструментами. Не было ни свитков на стенах, ни цветов в алькове. У входа громоздились коробки с пивом. Татами были старыми, слегка побитыми молью. Рядом, за раздвижной дверью, виднелся кухонный кавардак. Хотя здесь было чисто, все казалось устроенным как попало.
Однако дух здесь говорил с духом. Чугунный чайник на эмалированной подставке пришептывал над кучкой горящих углей. Вокруг Дзиро без всякого видимого порядка были расставлены принадлежности для чайной церемонии и сосуд с холодной водой, а он, сидя по-турецки, со смехом взбивал зеленую пудру.
Что тебе еще нужно, кроме горной воды и фантазии? сказал он однажды Хару. Не понимаю я этих дорогостоящих, расписанных по нотам обрядов, совершаемых с похоронной физиономией.
Но если самой церемонией, ее правилами и ритуалами он практически пренебрегал, то во всем, что он делал, мерцал путь чая. Он мерцал в безукоризненной опрятности утвари, в чистоте воды, в переливающихся тенях деревьев. Мерцал в замысле и скромности обстановки, в точных движениях человека с пылким сердцем. Это было ровное матовое мерцание, без вспышек, некое товарищество воплощения чая жили и притягивали вас дружескими связями. Мир снаружи трепетал, комната не давала забывать о своем присутствии, «здесь и сейчас» переливалось, сверкая, и два друга жили в этот час вне времени.
Хару выпил первый густой чай, горькую пасту с привкусом овощей и леса.
Что ты делаешь в городе? спросил старик.
Приехал повидать отца.
О, сказал Дзиро, уж точно не для этого.
Он взял чашу Хару, добавил воды, взбил остатки пасты, прилипшие к стенкам.
Как идут дела? спросил он еще.
Очень хорошо, ответил Хару.
Дзиро поставил чашу рядом с ним на татами.
Даже постыдно хорошо, добавил Хару.
Старик засмеялся.
Мы торговцы, сказал он, стыд наша повседневность.
Мне не стыдно зарабатывать деньги, заметил удивленный Хару.
Я говорю о необходимости нравиться, уточнил Дзиро.
Хару отпил глоток второго легкого чая.
Я не стремлюсь нравиться, сказал он.
Ты делаешь это инстинктивно, но делаешь, а в этом все равно пошлость.
Вдали каркнул ворон, и Хару на мгновение показалось, что поток разделил существование на две части. Солнце пробивалось сквозь листву и показывало ему два противоположных берега его жизни. На одном были женщины, саке, деловые ужины и вечеринки. На другом произведения искусства, Кейсукэ и Томоо. В центре, в мистической зоне, где текла загадочная и воздушная родниковая вода, плыла Роза.
Можешь рассказывать себе любые истории, какие заблагорассудится, снова заговорил Дзиро. В конце концов ты останешься наедине с ними и увидишь, утешают они тебя или заставляют страдать.
Я думаю, что знаю, кто я, сказал Хару.
Тогда что ты здесь делаешь?
Хару собрался ответить «Навещаю старого учителя», но легкий ветерок тронул колокольчик-фурин[17] у входа. Снаружи текла река, в соснах напевал ветер, путем чая он блуждал среди прекрасного безумства вещей. Странное чувство растеклось у него в груди. «Возможно ли, что старик прав? спросил он себя. И, впервые в жизни: Неужто я себя обманываю?» Дзиро прислонился к стене, смежив веки. «Что еще ищут в чае, если не невидимое?» снова задался вопросом Хару. И опять у него мелькнула мысль, что эта женщина забрала что-то у него или, быть может, внедрила в него некое пространство, где он передвигается вслепую. Оба друга сидели в молчании, и Хару почувствовал свежесть, омывающую теперь его дух. Хотя в ней звучали отголоски и дальние зовы, именно свежесть пустоты даровала путь чая своим паломникам. Жизнь избавляется от всего наносного и, как в Синнё-до, предстает перед ним без прикрас. Он бродил по долине звезд и надеялся, что на этот раз сумеет их услышать. «Несут ли они слова моих предков? Или моих братьев? Или моих судей?» сказал себе он. И, взволнованный этой необычной триадой, почувствовал, как рождается прозрение.
Примечания
1
Хонэн-ин буддийский храм в окрестностях Киото. Здесь и далее примеч. перев.
2
Даймондзи гора на северо-востоке Киото, один из символов города.
3
Дайтоку-дзи буддийский храмовый комплекс и монастырь дзенской школы Риндзай на севере Киото.
4
Путь чая специфическое понятие, многие века существующее в китайской чайной культуре, самой древней на Земле. Чаепитие лишь одна из составных частей этого пути. Цель чайной церемонии «создание дистанции между миром чаепития и миром повседневности», воспитание чувства покоя и самососредоточенности и в конечном итоге «воспитание души».
5
Футон традиционный японский матрас.
6
Хиноки кипарисовик туполистный, японский эндемик.
7
Сэнто японские общественные бани.
8
Эпоха Хэйан период в истории Японии с 794 по 1185 год. Слово «Хэйан» в переводе означает «мир», «спокойствие».
9
Уэно-сан ждать вас внутри (англ.).
10
Великий век традиционно выделяемый во французской историографии период правления трех первых королей династии Бурбонов Генриха IV Великого (15891610), Людовика XIII Справедливого (16101643) и Людовика XIV, «короля-солнце» (16431715).
11
Оби традиционный японский широкий пояс, который носят как мужчины, так и женщины.
12
Серебряный павильон официальное название Дзисё-дзи; построен в 1483 г., изначально предполагалось покрыть его весь серебром, но из-за бедствий войны это не получилось.
13
Цитата из стихотворения Райнера Марии Рильке «Осень» (Herbst, 1906). Здесь и далее перев. В. Куприянова.
14
Нандина, она же «небесный бамбук», вечнозеленые кусты семейства барбарисовых.
15
Театр но одна из форм классического японского драматического театра, существующая с XIV века.
16
Сисо перилла, травянистое масличное растение.
17
Фурин традиционный японский колокольчик из металла или стекла, с листом бумаги на язычке; на листе иногда пишут стихотворный текст.