«Нездоровится, подумал он. Верно, от жары».
Солдаты на минуту опустили оружие, словно для того, чтобы поблагодарить генерала за снисходительность, но тут же клинки взметнулись над головами. Полковник скомандовал:
Равнение на знамя!
Горнисты дружно вскинули фанфары, и солнце заиграло на медных раструбах. Адъютант-корсиканец Сантини, держа у ноги древко знамени с золотым наконечником, сидя в седле как влитой, поскакал манежным галопом в сопровождении двух вахмистров; круто осадив коня, корсиканец остановился как вкопанный в двадцати шагах перед генералом. Тот в знак приветствия поднял руку к околышу фуражки жестом, который завтра будут копировать все молодые лейтенанты. При этом он думал: «Так оно и есть: в центре картины знамя, развевающийся шелк». И в столь торжественную минуту прощания с армией ему назойливо лезло в голову сравнение этой церемонии с детской игрой: совсем недавно он подарил своему внуку Жан-Ноэлю игру, называвшуюся «Парад». Хорошая игрушка, она стоила сто франков. В его памяти всплыла крышка коробки: на ней яркими красками была изображена картина, которую нужно сейчас воспроизвести.
Знаменосец пехотного батальона упругим строевым шагом подошел и встал рядом с кавалерийским штандартом.
Вольно! повторил генерал.
Он сделал шаг вперед, еще более отделяясь от группы офицеров и других сопровождавших его лиц, посмотрел по сторонам и крикнул:
Офицеры, сержанты и солдаты воинского соединения Верхних Пиренеев! Я счастлив представить вас вашему новому командиру генералу Крошару!
Медленно, звучным и приятным голосом, который был хорошо слышен всем, он произнес хвалебную, но краткую речь о «доблестном офицере, вышедшем из рядов пехоты, этого испытаннейшего рода войск». Попутно он воздал должное и батальону егерей. Он призвал войска выказывать новому командиру, «воспитанному в лучших традициях высших армейских начальников», все то уважение и повиновение, каких он достоин.
Затем, намеренно сделав паузу, закончил:
Одновременно я хочу сказать «прощайте» здесь он очень естественно откашлялся, скрыв этим свое волнение, шамборанским гусарам, одному из самых старых полков легкой кавалерии, наряду с гусарами Эстергази, в рядах которых я имел честь впервые служить как командир. Он опять откашлялся. «Однако не следует распускаться, подумал он, пора кончать»
Я говорю «прощайте» представителям того рода войск, с которым связана вся моя жизнь: кавалерии!
Генерал вложил всю душу в последние слова, но они никого не растрогали, кроме него самого. В окнах лазарета симулянты, облокотясь о подоконники, смотрели на парад и говорили, позевывая:
Гляди-ка, старик-то не меньше нас рад выйти вчистую!
Генерал Крошар, тот самый, что походил на собаку, бежавшую рядом с хозяином, в свою очередь выступил вперед. Он ожидал, что о его заслугах будет сказано гораздо больше, и поэтому был обижен. К тому же его раздражало, что кавалеристы имеют обыкновение давать своим полкам старорежимные названия. Он охотно опустил бы кое-что из приготовленного заранее панегирика своему предшественнику, но так как добросовестно выучил текст наизусть, цепкая память отказывалась от пропусков.
Генерал де Ла Моннери слушал с отсутствующим видом. Подобно солдатам, не думавшим при его появлении ни о чем, кроме парада, он тоже ощущал в голове какую-то пустоту. Он слышал, как перечисляются его заслуги.
прирожденный воин один из тех, кто украшает наши знамена немеркнущим золотом побед
Пришел и его черед невольно поверить в легенду о добром генерале, друге своих солдат, о великом генерале, неутомимом и на поле брани, и в трудах мирного времени.
генерал, который творил чудеса и может быть примером для молодых воинов, призванных служить родине Воинское соединение с гордостью сохранит благодарную память о его деяниях
Чтобы скрыть свою взволнованность, прирожденный воин время от времени наклонял голову влево и дул на орденскую розетку.
Кто-то тронул его за руку: наступило время раздавать награды.
Выбрасывая негнущуюся ногу, он двинулся вперед. Его сопровождали широкозадый командир эскадрона и сержант, который нес коробку с медалями.
Жилон, как я должен начать? спросил он у командира драгун. Напомните-ка мне поточнее
«От имени президента Республики и в силу данных мне полномочий»
Да-да, теперь вспомнил! А при вручении медалей? снова спросил генерал.
«От имени военного министра»
Да-да, отлично Я в этом всегда путался.
Он шептал про себя: «От имени военного министра этого олуха с его тремя приказами» Он нащупал сквозь ткань мундира напечатанные на машинке листки.
Барабанщики! Дробь!..
Фанфары звучали у него за спиной, впереди выстроились удостоенные награды, по правую руку от генерала стоял Жилон, читавший приказы о награждении, по левую сержант, который передавал ему кресты, и офицеры, уже имевшие орден Почетного легиона: они салютовали саблями новым кавалерам этого ордена. И все они кружили вокруг генерала как дьяконы вокруг прелата или верующие в ожидании причастия.
Мысли генерала витали далеко-далеко. Ему казалось, будто его голос раздается в пустынном мировом пространстве, где атмосфера необычайно разрежена.
От имени президента Республики
Удар плашмя саблей сначала по правому плечу, затем по левому. С трудом прокалывая металлической булавкой мундир капитана де Паду, генерал спросил:
Я знавал некоего Паду, он командовал лотарингскими драгунами.
Это мой дядя, господин генерал!
Да? Ну, поздравляю вас!
Объятие. Барабанная дробь, звуки фанфар. В большом каре ружья опущены к ноге.
От имени военного министра
Перед генералом славное лицо вахмистра. За девятнадцать лет службы он ни разу не получил повышения. Один из тех, кто скоро закончит срок службы и станет, должно быть, таможенником. Глаза у старого служаки были в красных прожилках.
«Надеюсь, не заплачет», подумал генерал.
Он пожал руку награжденному и сказал ему несколько приветливых слов.
Гусарский полковник снова оглушил всех раскатами своего голоса. Войска приготовились к торжественному маршу.
Сначала под звуки труб двинулись вперед егеря. Казалось, они скреплены между собой деревянной планкой, как стулья в соборах.
Затем, обдавая неподвижного, как статуя, генерала запахом человеческого и лошадиного пота и клубами пыли, прошли кавалерийские эскадроны; поскрипывала кожа белых ремней, звенели удила и шпоры, сверкали мушкеты. Наконец проскакал замыкающий, и пыль за ним улеглась.
Генерал в сопровождении своего спутника-«собаки» двинулся навстречу полковнику гусарского полка.
Поздравляю вас с прекрасной выправкой солдат, полковник! произнесла «собака».
Солдаты вашего полка хорошо держат равнение. Поздравляю вас, медленно произнес генерал де Ла Моннери.
Он направился к своему автомобилю. Сзади, со стороны конюшен, до него донесся крик: «По казармам!» и громкие взрывы хохота участников всей этой головоломной игры.
9
Генерал снял мундир и сложил в специальную коробку ленту командора и другие ордена. Он остался в легкой сетчатой фуфайке и в коротких кальсонах, поверх которых был надет стягивавший живот корсет из плотного полотна с металлическими крючками. На ноге розоватая полоса шрама. Прихрамывая, он прохаживался по комнате, заставленной упакованными вещами, и продолжал исходить злобой:
Видите ли, мой дорогой, вся эта шатия политиканов просто олухи. Раньше еще можно было утверждать: «Необходима война, чтобы они поняли, что к чему!» Но вот они получили войну! И все-таки ничего не поняли. Одно слово олухи!
Эта тирада предназначалась для широкозадого командира драгун Жилона, который с грустью наблюдал за приготовлениями к отъезду. В углу денщик укладывал вещи в сундук.
Не так, не так, Шарамон! крикнул генерал. Я тебе двадцать раз твердил: обувь вниз! Остолоп ты этакий!.. А потом, я отлично понимаю, что произошло, продолжал он. Вы меня знаете, Жилон! Я всегда говорю правду в глаза, а это многим не по вкусу Да-с, было время, когда аристократическая фамилия с двумя приставками, как говорят эти тупоголовые англичане, у которых нет ничего хорошего, кроме лошадей, кое-что значила. Теперь же эти приставки только вредят.
Он взвешивал и подробно разбирал все возможные причины своего увольнения из армии, за исключением одной, подлинной, возраста.
Как мне все это претит, генерал! сказал Жилон.
То был человек лет сорока с цветущим, приветливым лицом. Белые полотняные гетры на пуговицах обтягивали его икры. Перстень-печатка с изображением стершегося герба чуть врезался в мякоть мизинца.
Пожалуй, я выйду в отставку, продолжал он. С вами, генерал, было хорошо. Когда я служил под вашим командованием, мне это напоминало войну. А теперь кто знает, куда меня сунут с кем я буду Пятую нашивку надо ждать еще три-четыре года. Да и дадут ли ее вообще
А Крошар-то каков! Слышали? Ни слова о моей мадагаскарской кампании, ни единого звука! Штабная крыса! проворчал генерал.
Чем оставаться с таким горе-воякой, предпочитаю тотчас же уложить багаж, ответил командир драгун, теребя свои маленькие жесткие усики. Уеду в Монпрели. Займусь имением, заведу лошадей для охоты, пожалуй, женюсь. Кстати, давно пора
Так они перебрасывались словами, но каждый думал о собственных делах.
Шарамон! крикнул генерал. Затяни мне шнурок.
Ах да, генерал, местная пресса просит ваш портрет, сказал майор Жилон.
Пф-ф!.. Пресса, пресса! Вы ведь знаете, как я отношусь к журналистам!
Жилон молчал, ожидая, какое решение примет генерал. Наконец тот произнес:
Шарамон! Подай мне портфель, вон тот из черной кожи!
Он присел к столу, подул на фуфайку на то место, где обычно красовались его ордена, нацепил пенсне и закурил сигарету. Из прозрачного конверта он достал несколько фотографий, разложил их перед собой и начал внимательно рассматривать.
Эта не годится, сказал он. Такое впечатление, будто у меня нос в песке. Не понимаю, как удается этим типам извлекать из своих хитроумных ящиков такие рожи. Вот эта фотография как будто ничего Нет, я, очевидно, пошевелил рукой. Впрочем, все равно, передайте им ее. Тут у меня более внушительный вид, я всегда лучше выхожу в профиль.
Могу я просить вас, генерал, подарить мне одну фотографию? спросил Жилон.
Ну конечно, друг мой, с удовольствием. Выберите сами
На своем изображении он начертал поперек брюк: «Моему верному боевому товарищу, командиру эскадрона Шарлю Жилону, в знак уважения и дружбы. Генерал де Ла Моннери. Июль 1921 года».
Благодарю вас, генерал! сказал обрадованный Жилон и вытянулся.
Вот видите, продолжал генерал, как правильно я поступил, сохранив за собой парижскую квартиру. Хорош бы я был сейчас, когда меня уволил в отставку этот балбес министр! Куда бы я девался?
Во всяком случае, генерал, знайте: двери Монпрели всегда открыты для вас!
Спасибо, мой дорогой, спасибо. Конечно же, я непременно приеду навестить вас. Шарамон, помоги мне одеться!
Денщик взял брюки от штатского костюма и натянул штанину на негнущуюся ногу генерала.
Уж так мне жаль, господин генерал, произнес он глухим голосом, что в последний раз помогаю вам одеваться.
Шарамон разговаривал очень редко, но уж если говорил, то чистую правду. У него была круглая темноволосая, а сейчас наголо остриженная голова.
Майор Жилон спросил:
Шарамон, сколько лет ты в армии?
Десять, господин майор, и все время в денщиках.
В этом его призвание, пояснил генерал, как у других призвание быть камердинером. Шарамон прошел всю войну, ему трижды объявляли благодарность в приказе, он награжден медалью за то, что вынес на себе офицера с поля боя, и он всегда хотел быть только денщиком. Видимо, служба у меня венец его карьеры. Вместе с тем он упрям как осел Смотрите! Все-таки умудрился положить башмаки сверху! И еще злится!
Если их положить вниз, брюки помнутся, спокойно заметил денщик.
Он готов кинуться в воду ради меня. Верно, Шарамон?
Так точно, господин генерал.
А ради майора кинулся бы в воду?
Понятно, если бы служил денщиком у него.
На, возьми! Выпьешь за мое здоровье, сказал генерал, сунув ему в руку кредитку.
Отведя Жилона к окну, он сказал доверительно:
Вот со всем этим, дорогой мой, и трудно расстаться, с такими парнями
Он дотронулся до сабли, лежавшей плашмя на столе.
и потом повесить на стену эту старую железку
Казалось, он грезит. «Урбен подарил мне ее, когда я окончил Сен-Сир, думал он. Это было так давно. С ней я шел в атаку, убивал людей: ведь, по правде говоря, в этом истинная цель нашей профессии убивать людей. А когда становишься стар, больше убивать не можешь»
Ножны, как и я, начинают изнашиваться, проговорил он вслух.
Но клинок еще хорош, генерал! с улыбкой произнес Жилон.
Генерал усмотрел в этих словах игривую шутку.
Пф-ф Нет, уже совсем не то. Теперь надо, чтобы женщина была не слишком молода и не слишком стара.
Вот что, генерал, сказал Жилон, довольный тем, что разговор принял другой оборот, ваш поезд отходит лишь в три часа. Давайте кутнем на прощание. Позвольте мне вас пригласить!
Э нет, дружище! Пока еще я ваш командир. Разрешите уж мне пригласить вас на завтрак.
Жилон был много богаче генерала и поэтому не настаивал.
Денщик между тем разглаживал ладонью кредитку на крышке сундука.
Что ты там делаешь, Шарамон? спросил генерал. Собираешься ее разменять?
Нет, я думаю ее сохранить, господин генерал, ответил денщик.
Генерал, склонив влево свое слегка тронутое морщинами лицо, сдул воображаемую пылинку.
Вы правы, Жилон, надо хорошенько кутнуть. Отныне только это мне и остается, сказал он.
10
По-настоящему чувство одиночества охватило генерала только тогда, когда он проснулся в своей квартире на авеню Боскэ. Он еще не успел подыскать себе прислугу. Привратница приготовила ему завтрак и раскрыла окна. Свет проник в запыленные унылые комнаты, где все поблекло за те несколько месяцев, пока они стояли пустыми. Генералу вдруг почудилось, будто он возвратился к себе на следующий день после собственной смерти.
Он нашел, что башмаки плохо вычищены, и принялся чистить их вторично. Попытался без посторонней помощи натянуть брюки, но только причинил себе сильную боль. Ему пришлось обратиться за помощью к привратнице. То была не слишком опрятная женщина лет сорока. Три года назад, сразу после перемирия, она бы засуетилась вокруг раненого героя и не посмела бы дотронуться до него, предварительно не вымыв рук и не причесавшись. Теперь же она презрительно и брезгливо смотрела на этого старика, которому нужно было помочь одеться. И даже заявила генералу, что долго его обслуживать не сможет.
Выбрасывая вперед ногу, он обошел квартиру, где отныне должен был проводить свою жизнь Переносные печи «Саламандра», поставленные в каминах, мебель «под Людовика XIII» и африканские безделушки; в передней расшитое серебром, но уже изъеденное молью марокканское седло; переплеты книг стали бурыми от пыли, фотографии с автографами его бывших начальников Галиени, Жоффра и других, менее известных генералов пожелтели. Вчера еще он радовался тому, что сохранил эту квартиру и найдет сувениры на прежних местах. А теперь ему хотелось очутиться в гостинице, за границей где угодно, только бы не здесь.
«Надо что-то предпринять, иначе я с ума сойду, подумал он. Не пройдет месяца, и пустишь себе пулю в лоб Подумать только, после ранения я был так рад, что выкарабкался! Какой глупец! Если уж человеку повезло и он лежит при смерти»