Он еще сильнее вонзает пальцы в мою плоть, затем наконец разжимает хватку. Я пячусь, после разворачиваюсь, пересекаю комнату и обнимаю Хани. Пока другие дети бегут к нам, я шепчу ей в ухо так тихо, чтобы никто больше не услышал:
Знаю, у тебя есть вопросы. Насчет пожара. Но помни, что означает «К» в КСВ.
Я выпускаю ее из объятий. Встретившись со мной взглядом, она кивает. В это мгновение на нас гурьбой налетают малыши. Братья и Сестры толпятся, обнимая меня ручонками, и наперебой рассказывают, как мне рады, ведь они думали, что я Вознеслась вместе с остальными, и как чудесно, что я жива. Я вижу на лице Люси лиловые и черные синяки, и по моему лицу во второй раз за день катятся слезы. Я плачу не потому, что синяки у нее из-за меня, хотя вполне могло случиться и так, а потому, что это зрелище стайка напуганных детей, запертых в здании, где полно незнакомцев, ужасно, в нем нет ничего благого, ничего истинного. Подобное вообще не должно было произойти. Нельзя, никак нельзя было допускать такое.
О чем они тебя спрашивали? интересуется Аврора, одна из двух дочек Элис. В памяти всплывает картина: лужа крови на потрескавшейся земле, и до меня вдруг доходит по-настоящему доходит, хотя в глубине души я знала это и раньше, что и Аврора, и ее сестренка Уинтер теперь сироты.
Боже.
Одной шесть, другой пять, и они круглые сироты.
Боже.
Ни о чем, говорю я. Высвобождаюсь из дюжины маленьких ручек и встаю. Правда. Меня всего два дня назад выписали из больницы.
Аврора показывает пальчиком на мою забинтованную кисть.
Ты обожглась?
Я киваю.
Тебе больно?
Я мужественно улыбаюсь и лгу:
Терпимо. Но до вчерашнего дня я ни с кем не общалась из-за того, что лежала в больнице. А тебя о чем спрашивали?
О жизни, отвечает Аврора. Чем мы каждый день занимались, что кушали, и все такое.
С тобой разговаривает доктор Эрнандес?
Аврора качает головкой.
Доктор Келли. Она хорошая, хоть и из Чужаков. Все просит, чтобы я рисовала.
Рисовала что? встревает Люк. Я оборачиваюсь и вижу его хмурое лицо.
Она говорит, это неважно. Что в голову придет.
И что же ты для нее нарисовала? любопытствую я.
Единорога.
Я улыбаюсь.
А еще?
А еще отца Джона, сообщает Аврора. Я нарисовала, как он сидит на золотом коне и сокрушает прислужников Змея.
На физиономии Люка расплывается широкая улыбка, тогда как моя меркнет.
И что на это сказала Чужачка? спрашивает он.
Ничего, отвечает Аврора. Она просто положила мой рисунок в папку и спросила про школу.
Умница, хвалит малышку Люк. Ничего им не говори. Что бы там она тебе ни пела в уши, не сходи с Истинного пути. Господь благ.
Господь благ, с сияющими глазами произносит Аврора.
Остальные многие, но не все эхом повторяют за ней эти слова, а Люк сверлит меня взглядом, пока я не выдавливаю то же самое.
Чужаки лгут, говорит он, поворачиваясь обратно к детям. Слушайте меня внимательно: Чужаки лгут. Их сердца поражены недугом, тьмой, которую туда запустил и вскормил сам Змей. На их глазах случилось чудо: Пророк, а также наши Братья и Сестры Вознеслись на небеса и по праву заняли места подле Всевышнего, но узрели ли это Чужаки? Упали ли они на колени, отреклись от ереси? Взмолились ли о прощении? Нет! Отрава в их душах помешала им уверовать в истинность чуда, свидетелями которого они стали. Можете пожалеть их, но помните, кто они такие и кому служат. Они будут стремиться разорвать нашу связь с Господом, сбить нас с пути, открытого лишь для нас, воистину преданных Богу, но мы этого не допустим. Не допустим, ибо нам есть вечное утешение, и всякий из нас знает, что это есть истина. Господь испытывает нашу веру, однако мы пройдем испытание, если сохраним стойкость и не отклонимся от пути. Наш час скоро пробьет!
Люк делает паузу. Я гляжу на него, и меня мутит от ужаса; я мысленно молю Хани, чье лицо искажено омерзением, которое она не может или не желает скрывать: молчи, только молчи. Доктор Эрнандес с коллегами видят происходящее, убеждаю себя я, они не позволят случиться беде, и все же в эту минуту КСВ вовсе не кажется мне такой безопасной затеей, как описывал доктор, и я даже думать не хочу, что вытворит Люк, если Хани скажет ему поперек еще хоть слово.
Люк обводит глазами восхищенные лица юных Братьев и Сестер, затем поворачивает голову и смотрит в верхний угол. Проследив за его взглядом, я замечаю направленную на нас камеру видеонаблюдения.
А прислужникам Змея я скажу так, продолжает Люк. Можете пытаться развратить нас, подорвать нашу веру и втянуть нас в скверну. Мы лишь рады этому, ибо вера наша крепка, а страх нам неведом. Мы стоим перед вами, плечом к плечу. Мы выстоим, и, когда Господь сочтет нужным, мы Вознесемся к Нему, а вам суждено вечно ползать на брюхе в геенне огненной. Несколько долгих секунд Люк смотрит на камеру в полной тишине, после отворачивается и опускается на колени. Помолитесь вместе со мной, обращается он к детям.
Они охотно окружают его и берутся за руки. Хани старается держаться от Люка подальше, но тоже встает в круг вот и хорошо, ради нас обеих. Надеюсь, она поняла то, что я успела шепнуть. Ей необходимо кое-что знать, и рассказать об этом могу только я, но не сейчас, когда вокруг полно ушей.
Я встаю на колени, Аврора осторожно берет мою забинтованную ладонь в свою, Рейнбоу крепко стискивает другую руку. Перед тем как закрыть глаза и опустить голову, Люк пронзает меня ледяным взглядом, и я считываю его недвусмысленное послание. Я за тобой слежу.
Впрочем, я его не виню. Правда. Он относился ко мне с подозрением задолго до пожара и был прав. Он и сейчас прав. Потому что у меня есть тайна, которую я никогда не открою ни доктору Эрнандесу, ни кому-либо другому.
Это из-за меня Аврора, Уинтер и еще много их Братьев и Сестер остались сиротами, из-за меня столько людей погибло. Это все моя вина.
После
Мне снова приснился кошмар. Не такой жуткий, как в прошлый раз, но все равно страшный. Пламя и кровь.
Когда вчера после сеанса КСВ я вернулась к себе, то обнаружила на столе пакет. Я долго смотрела на него, прежде чем открыть. Пальцы у меня дрожали, ведь через прозрачный пластик я разглядела вещи, которые в последний раз видела в своей комнате на Базе. Ножей с гравировкой на рукоятках среди них не было, не нашлось и фотографии моих бабушки с дедушкой, и страницы из отцовского дневника. Видимо, это, как почти все остальное, превратилось в пепел. Не было в пакете и моего письма, чему я не удивилась. Морская раковина, однако, сохранилась, и часы с замершими стрелками тоже. Папины часы.
Проснувшись, я погладила их круглое стекло; в голове все еще теснились обрывки дурного сна. Я сложила все предметы обратно в пакет и принялась ждать сестру Харроу с завтраком.
Еда не лезла мне в горло. Сестра Харроу, пришедшая отвести меня на сеанс к доктору Эрнандесу, спросила, все ли у меня в порядке, и я соврала, ответив «да». Скорее всего, она мне не поверила, но с расспросами больше не приставала, а просто проводила в «Кабинет для интервью 1». И на том спасибо.
Мунбим, как ты себя сегодня чувствуешь? интересуется доктор Эрнандес.
Я ерзаю на диване и пожимаю плечами.
Ты хорошо спала?
Мотаю головой.
Ты
Вы смотрели? перебиваю я. Ну то есть вчера, когда нас собрали вместе.
Он кивает.
На сеансах КСВ всегда ведется наблюдение.
Значит, так все и должно было происходить? По-вашему, это нормально?
В этом виде терапии нет каких-то определенных правил, поясняет доктор Эрнандес. Это процесс естественного общения, его выстраивают сами участники.
Но КСВ должно помогать, разве нет?
Цель именно такова. Мунбим, могу я узнать, что тебя беспокоит? То, что сказал Люк?
Что же еще.
Боюсь, я не очень представляю, в чем польза таких высказываний.
Понимаю тебя, говорит доктор. Вполне понимаю. Видишь ли, психологическая реабилитация Люка проходит не так, как у тебя, Мунбим, и не так, как у Хани, Рейнбоу и всех прочих. Люди по-разному справляются с травмой.
И вы не считаете, что разрешать ему вести эти речи опасно?
Доктор Эрнандес откидывается на стуле.
Ты действительно полагаешь, что слова Люка несут опасность, или же тебе тяжело их слышать потому, что ты в это не веришь?
Я смотрю на него, а в голове ревет отец Джон: «ЛИШЬ ЕРЕТИЧКА МОГЛА НЕ ТО ЧТО ПОПАСТЬСЯ, А ДАЖЕ ПРИБЛИЗИТЬСЯ К СТОЛЬ ОЧЕВИДНОЙ ЛОВУШКЕ, ЛИШЬ БЕЗМОЗГЛАЯ, НИКЧЕМНАЯ ПРИТВОРЩИЦА!»
Если бы я увидел в действиях Люка угрозу, наконец произносит доктор Эрнандес, то прервал бы сеанс. Я обещал тебе безопасность, и это наш главный приоритет. КСВ часто включает в себя бурные споры, даже разногласия и ссоры, из-за чего обстановка порой накаляется, однако весь процесс от начала до конца находится под наблюдением и контролем. Тебе не стоит волноваться.
Хорошо. Я ни на секунду не верю ему, но какой смысл сообщать об этом? Остается надеяться, что я ошибаюсь, а он прав.
Хочешь еще поговорить о КСВ? Это совершенно нормальное желание.
Качаю головой.
Ладно, кивает он. Отлично. Тогда
У вас есть дети? перебиваю я. Вопрос возник у меня вчера ночью, перед сном, и спросить нужно прямо сейчас, чтобы не забыть о нем, когда мы сменим тему.
Доктор Эрнандес хмурит лоб.
Почему тебя это интересует?
Вы сказали, что ваша работа помогать детям. Просто хочу знать, есть ли у вас свои, объясняю я.
Справедливо, заключает он. Вполне логичный вопрос. Нет, у меня нет детей. Для тебя это имеет значение?
Ответ меня слегка разочаровывает: я-то думала, ему придется не по нраву, что я расспрашиваю его о личном, а не наоборот, но, кажется, доктора Эрнандеса это ничуть не задело.
Мунбим?
Он задал вопрос, шепчет внутренний голос. Для тебя это имеет значение? Скажи правду.
Да нет, отвечаю я. Ничего особенного, просто мысли перед сном. Думаю, можно быть хорошим ветеринаром и не имея домашних питомцев.
Доктор издает сдавленный смешок, на какую-то миллисекунду в его глазах мелькает ужас, а потом он сдается и долго хохочет в полный голос так, что краснеет лицо. Я улыбаюсь, потому что мне приятен этот смех, хоть и очевидно, что смеется он надо мной.
Прошу прощения, выдыхает доктор Эрнандес, кое-как успокоившись. Только не подумай, что я смеялся над тобой. Просто я в жизни не слышал лучшего обоснования того, чем занимаюсь. Надо обязательно запомнить на будущее, чтобы при случае использовать.
Рада быть полезной. Я все еще улыбаюсь. И как же вышло, что вы не обзавелись детьми?
Моя жена в юности перенесла болезнь, говорит он, и моя улыбка сползает. Потом она выздоровела, но с тех пор не может иметь детей.
Мне очень жаль.
Ничего, все в порядке, кивает доктор Эрнандес. Но все равно спасибо.
Вы давно женаты?
А ты сегодня любопытна.
Вы говорили, задавать вопросы это хорошо.
Точно, говорил. Доктор улыбается. Мы познакомились в колледже. Женаты уже шестнадцать лет.
Как ее зовут?
Марион.
Она красивая?
Прекраснее никого на свете нет.
Ну это вряд ли, прячу улыбку я. Без обид.
Без обид. По лицу доктора Эрнандеса я вижу, что он искренен. Любовь меняет твое зрительное восприятие. Ослепляет тебя в хорошем смысле. Я смотрю на Марион, и разум может выдать мне объективную информацию о том, что, возможно, она не самая красивая женщина на планете, но это абсолютно неважно. Для меня она красавица.
Я улыбаюсь еще шире. Здорово, наверное, когда есть человек, который так о тебе думает, когда ты знаешь, что на всей Земле он выбрал тебя и только тебя. Но потом я вспоминаю, как отец Джон смотрел на Эсме, Беллу, Агаву и других девочек, и моя улыбка гаснет.
От моего собеседника это не укрывается.
Мунбим, все хорошо?
Да, все в порядке.
Есть еще вопросы или начнем?
Два вопроса, киваю я.
Полагаю, первый касается твоей мамы?
Снова киваю.
Я отправил запрос руководителю рабочей группы, которая ведет расследование по делу Легиона Господня. Он подтвердил, что запрос получен, но пока ничего не прислал. Как только появится хоть какая-то информация, я тебе сообщу.
Спасибо. Что такое «рабочая группа», я не знаю, но благодарна доктору Эрнандесу. Я вам признательна.
Я ведь обещал, отвечает он. И еще обещал, что не стану тебе лгать.
На это мне нечего сказать, потому что люди сплошь и рядом обещают не лгать, а после обязательно лгут. И если уж даже мне это известно, то доктору Эрнандесу и подавно, ведь он гораздо старше меня и всю жизнь провел среди Чужаков.
А какой второй вопрос? интересуется он.
Я делаю глубокий вдох.
Что меня ждет?
Он хмурит брови.
Мы вместе будем работать над процессом твоего восстановления, как и говорили вчера, а затем
Я о другом, перебиваю я. Не о том, что будет происходить здесь, в этом кабинете. Что потом?
Я не совсем
Вы сказали, со мной хотят поговорить другие люди. Что будет, когда вы дадите на это разрешение?
Мы бесконечно долго смотрим друг на друга. Я заставляю себя не ерзать на диване, а сидеть неподвижно, не отводить глаз и дожидаться ответа.
Не знаю, в конце концов нарушает тишину доктор Эрнандес. Понимаю, мои слова тебя не утешат, и прости меня за это, но моя задача проработать все то, через что тебе пришлось пройти, и постараться подготовить тебя к дальнейшей жизни, как бы она ни сложилась. Прочее от меня не зависит.
Меня отправят в тюрьму?
«ТЮРЬМА СЛИШКОМ ЛЕГКОЕ ДЛЯ ТЕБЯ НАКАЗАНИЕ!» взвывает отец Джон, и его вопль эхом разносится в моем сознании.
Доктор Эрнандес вновь хмурится.
С какой стати?
Паника захлестывает меня с головой.
Ни с какой, отвечаю я, стараясь не выдать дрожи в голосе. Забудьте.
Доктор молча смотрит на меня решает дилемму: зацепиться за мои слова или не реагировать.
В тюрьму попадают только те, кто совершил преступление, произносит он. Есть о чем рассказать, Мунбим?
Да.
Я мотаю головой.
Уверена?
Можем сменить тему? спрашиваю я, ненавидя себя за умоляющие нотки в голосе. Пожалуйста.
Доктор Эрнандес устремляет на меня внимательный взгляд, затем долго пишет в блокноте.
Конечно можем, соглашается он, в конце концов оторвав глаза от страницы. По-моему, отличное предложение. Я как раз кое о чем думал после нашей вчерашней беседы. Мои слова о важности распорядка вызвали у тебя эмоциональный отклик. Я прав?
Ясен пень.
Киваю. Доктор Эрнандес откидывается на спинку стула.
Объяснишь причину?
До
Эймос единственный, кому разрешается выходить во Внешний мир. По пятницам он с утра уезжает на красном пикапе, оставшемся после Исхода Дезры, и возвращается пять-шесть часов спустя с полным кузовом фруктов, муки, солярки, бобов, макарон и тяжелых мешков с семенами. Эймос не Центурион, однако он был призван на Истинный путь одновременно с Пророком, поэтому доставка припасов необходимое зло, как говорит Хорайзен, поручена именно ему: Господь сказал отцу Джону, что Эймос лучше прочих сумеет устоять перед соблазнами греховного мира за стенами Базы.
Сам отец Джон выезжать не может прислужники Змея убьют его при первой же возможности, однако Внешний мир таит опасность для всех Легионеров, даже самых преданных; он развращает и портит, его тьма просачивается даже в самое невинное сердце. Поэтому, пока мои Братья и Сестры занимаются разгрузкой припасов, отец Джон непременно ведет Эймоса в часовню, чтобы очистить его от скверны, благословить и удостовериться, что тот по-прежнему следует Истинным путем.
Эймос пришел в пустыню много лет назад вместе с Пророком. Он любит повторять, что во Внешнем мире не нашел ничего, кроме отчаяния. Много раз даже не припомню сколько он говорил мне, что отец Джон спас его душу от некоего проклятья и что теперь он не задумываясь отдаст за Пророка жизнь. А я всегда говорю: надеюсь, этого не потребуется.
Сегодняшняя пятница ничем не отличалась от предыдущих. После завтрака все помахали на прощание Эймосу и приступили к своим обязанностям: занялись нескончаемыми делами, благодаря чему жизнь на Базе течет гладко и все члены нашей большой семьи здоровы и счастливы. В этот день я трудилась вместе с Хани на пустыре за восточными грядками: мы выворачивали из неподатливой, твердой земли тяжелые камни и оттаскивали их в кучу позади часовни. Работа не из легких, я жутко устала и взмокла от пота. Из-за этого я плохо соображаю и, хотя небо уже начало темнеть, замечаю отсутствие Эймоса только по пути к себе в комнату, когда Нейт вслух задается вопросом, что могло его так задержать.