После освобождения Беларуси маме было семнадцать лет. Она стала строить дорогу Могилёв Минск, проходившую неподалёку от деревни Сосновое Болото, и так, с бригадой строителей, дошла до столицы Беларуси. Наверное, это 1949 год.
Как мать-героиня у неё было пятеро детей, мама пошла на пенсию в 50 лет. Получала сначала 120 рублей пенсии, а потом ей правительство добавило, и она стала получать 132 рубля в месяц.
Дзве савецкія кветачкі
Напісаў 13 лютага 2013 года.
1. Неяк раз летам у 80-я гады мінулага, XX стагоддзя вяртаўся дадому з Херсона, дзе быў у камандзіроўцы. Як было прынята ў савецкія часы, квіткоў летам у касе чыгуначнага вакзала не было. А калі прыйшоў цягнік на Мінск, то бегаў па пероне ад правадніка да правадніка ды прасіў падвезці. Так было заведзена ў тыя часы. Разам са мной бегала нейкая бабулька з унучкай гадоў сямі. Нарэшце нас пусцілі ў вагон, і мы ўтраіх паехалі ў купэ, заплаціўшы грошы правадніку. Разгаварыліся.
Перабудовачныя часы падштурхнулі размову да палітычнай тэмы, і жанчына распавяла, што ў савецкія дваццатыя трыццатыя гады была камсамолкай, дый успомніла, як аднойчы разам з іншымі раскулачвала ворага народа ў нейкай украінскай вёсцы: «Мы пасадзілі на калёсы сем дзетак кулака і адправілі сям'ю ў Сібір». У адказ я непаліткарэктна заўважыў, што ў ссылку яна адправіла сем патэнцыяльных ворагаў Савецкай улады. Пасля чаго ў бабулькі на некаторы час адняло мову, і, мабыць, упершыню ў жыцці яна задумалася аб наступствах сваёй бурлівай камсамольскай маладосці або наступствах удзелу ў палітыцы.
Некаторы час мы ехалі моўчкі
2. Было два разы, калі я размаўляў са сваёй маці аб палітыцы. Бо гэта была не яе тэма. Яна і камсамолкай у савецкія часы не была.
У 1994-м я пацікавіўся ў маці, за каго галасавалі бацькі. Бо для мяне тады было відавочна, што першым прэзідэнтам Беларусі стане той, за каго прагаласаваў мой тата, бо часам ён выйграваў у латарэю. «За Аляксандра Лукашэнку галасавала. За земляка. Як бацька», пачуў адказ маці. Дарэчы, мае бацькі, як і Лукашэнка, родам з Магілёўшчыны.
Другі раз у 2006-м задаў тое ж пытанне, калі ўжо не стала таты, а я быў у Злучаных Штатах, і маці сказала па тэлефоне, што зноўку галасавала за земляка Лукашэнку. Пасля чаго я нетактоўна прамовіў: «Вось бачыш, я не магу з-за гэтага чалавека прыехаць да цябе ў госці, а ты ўсё роўна за яго галасуеш».
Дзесяць гадоў таму ў студзені 2003 года, ад'язджаючы да дачкі ў Нью-Ёрк, я развітаўся з маці і сказаў: «Я надоўга, мама!»
Яна памерла тры дні таму. Ёй было 86 гадоў. І я адзін з пяці яе дзяцей, старэйшы, не буду на пахаванні. Бо наўрад ці вярнуўся б з сённяшняй лукашэнкаўскай Беларусі назад у Штаты да дачкі і ўнукаў. Бо я адзіны з нашае сям'і, хто ўсунуў нос у палітыку. Астатнія дзеці ў маёй мамы нармальныя беларусы і беларускі.
І так, на наступных прэзідэнцкіх выбарах сярод тых, хто галасуе за Лукашэнку, на адзін голас стала меней. Бо маёй маці не стала.
Ці хопіць гэтага для таго, каб ён прайграў, а я вярнуўся ў Беларусь, убачыў магілы сваіх бацькоў, паклаў дзве кветачкі маці і затым спакойна вярнуўся ў Амерыку? Туды, дзе сёння, у гэтыя хвіліны развітання, мне неспакойна, але дзе мая сям'я дачка ды ўнукі, дзе завяшчала мне застацца мая маці Ядвіга, калі перад смерцю казала, каб я не ехаў да яе хворай і заставаўся з сям'ёй у Амерыцы.
Папа. Пётр Григорьевич
Родился папа в августе 1927 года, и когда Красная армия в 1944 году освободила Беларусь от немецко-фашистских захватчиков, ему как раз исполнилось семнадцать лет. Призвали в армию. Но он не воевал, а шёл в обозе. Дошёл до Берлина и там служил до 1949 года. На службе в армии был пять лет. Там же, в Берлине, в армии он закончил семь классов средней школы. В 1949 году вернулся из Берлина в Минск. Устроился работать на Минский автомобильный завод на МАЗ.
Затем мама и папа встретились в Минске, и в ноябре 1951 года родили меня. По этому случаю им от работы дали комнату в деревянном бараке, неподалёку МАЗ, на небольшой улице, соединяющей в Минске микрорайон Чижовка и тогдашнее Могилёвское шоссе, ставшее затем Партизанским проспектом. В этом бараке я прожил первые лета жизни. Затем родились брат Геннадий и сестра Людмила, и мы в том же районе Минска переехали в коммунальную двухкомнатную квартиру в двухэтажном доме на Могилёвском шоссе, где нашей семье досталась одна комната. Нормально было. Не в деревянном бараке же жили, а в кирпичном доме, который построили пленные немцы. А когда семья наших соседей по коммуналке переехала в отдельную квартиру, вся двухкомнатная досталась нашей семье.
Вскоре родился ещё один мой брат, Вячеслав. Нас стало четверо детей. Но это не предел. Младшая сестра Татьяна родилась, когда мы жили в новой трёхкомнатной квартире на Партизанском проспекте того же Заводского района Минска, куда переехали в октябре 1963 года.
Я. Анатолий Петрович Старков
Спачатку байка з майго дзяцінства. Яна ўскосна, а не прама датычыцца тэмы Крыжа Еўфрасінні Полацкай. Бо ўспомніў наступнае, калі чытаў артыкул пра яе Крыж.
Справа была, здаецца, у канцы 50-х гадоў XX стагоддзя. Мне было мо 78 ці 9 гадоў. Жылі мы тады з бацькамі ў двухпавярховым доме ў Мінску на Аўтазаводзе, недалёка ад таго месца, дзе сёння (ёсць ці не?) кіно «Родина». І вось часам з сябрамі хадзілі ў раён, дзе зараз Шабаны. Там былі пясчаныя кар'еры, і мы скакалі зверху ўніз у пясок. Аднойчы ішлі да кар'ераў, а насустрач вярталася ватага хлопцаў-аднагодкаў. Адзін з іх паказаў старадаўні меч у чахле. Мо 40 сантыметраў. Хлопец скакаў у пясок у тым кар'еры і выпадкова ўбачыў у пяску меч. Мы пабеглі ў кар'ер, пачалі шукаць у пяску яшчэ што-небудзь падобнае, але ніхто нічога не знайшоў. Выснова. Можа, праз некалькі стагоддзяў хто-небудзь знойдзе ў якім-небудзь беларускім кар'еры Крыж Еўфрасінні Полацкай, засыпаны часам і пяском.
В 1958 году в ноябре мне должно было исполниться семь лет, а летом по двору ходили учителя и записывали детей в школу, и я вписал себя. В октябре приходит к нам домой учительница и спрашивает маму: «Почему ваш сын не ходит в школу?» А мама ничего не может ответить, да и я забыл о своём поступке. Разобрались. Учительница отправила нас с мамой на разговор к директору школы 8. Пришли. Там меня, говоря по-современному, протестировали учительница и директор, который сказал маме: «Всё нормально. Ваш сын догонит класс». А мама подумала малёк и ответила: «Пусть годик ещё побегает». Так я не стал школьником с ровесниками и пошёл в школу только в 1959 году, когда мне было почти восемь лет.
Но это не единственный случай, когда я «потерял» год жизни. Во второй раз мне помог папа. Окончив в 1971 году техникум, я поступил в Белорусский политехнический институт (БПИ). Начал учиться, но пришла повестка в военкомат. Прошёл призывную комиссию. «Годен к строевой!» определили на комиссии и приказали ждать повестку в Советскую армию. Ждал и одновременно прогуливал занятия в БПИ меня же вот-вот в армию призовут! Миновал ноябрь 1971 года, наступил декабрь, а повестки нет. Пошёл в военкомат и спрашиваю: «Что случилось? Почему меня не призывают в армию?» «Приходил твой отец, сказал, что ты старший из пяти его детей, что ты поступил в БПИ, и просил не призывать тебя». «Я хочу служить!» «В этом году призыв уже закончился. В следующем пойдёшь». Так я не стал солдатом в 1971 году, был отчислен из БПИ за прогулы и неуспеваемость и «потерял» ещё один год жизни. Дома сказал отцу, чтобы он в мою жизнь не вмешивался, тем более не ставя меня в известность.
Но вернёмся в мой первый класс, а точнее, в 1959 год.
В этом году главным человеком в моей судьбе стала билетёрша на входе в кинозал Клуба МАЗ в Минске, которая пропустила без билета меня и стайку моих восьмилетних дружков на какой-то фильм. Нам было всё равно какой. Лишь бы без билета проскочить на сеанс. Проскочили. Точнее, билетёрша сделала вид, что не заметила нас, «зайцев», и в восемь лет я попал в кино на документальный фильм «Визит Н. С. Хрущёва в США» (1959). Лента меня потрясла. Так моя судьба начала поход в Соединённые Штаты Америки и меня за собой повела.
Дальше больше. Были другие события и люди, подвигавшие меня из CCCР / БССР в Америку, и в ноябре 2002 года я впервые прибыл в США. Более раннего человека, чем та билетёрша, кто бы круто изменил мою жизнь и направил мою судьбу через океан человеческих судеб в Штаты, не припомню. Более позднего подобного крутого неродственника вроде тоже не было, хотя их и было немало. О некоторых расскажу в главе далее. А пока вернёмся в мою минскую школу 8.
В начале учебного 1961 года в третьем классе на первое и последнее занятие по белорусскому языку к нам, ученикам, пришла в класс учительница па беларускай мове и вся в слезах сказала: «Урокаў па беларускай мове не будзе». И мы, десятилетние минские школьники, белорусы и белоруски, закричали: «Уррр-а-а-а!» Так, не начавшись, закончилась для меня эта наука беларуская мова.
Затем белорусская литература в школе была, а беларускай мовы не было. В техникуме белорусский язык был для студентов из провинции и сельской местности Беларуси. Учительница спрашивала их, давала им домашние задания. А мы, минчане, только присутствовали на её уроках, и нам заданий она никаких не давала. За семестр просто ставила нам зачёт в зачётку.
Только прибыв в Америку второй раз в 2003 году и начав в Нью-Йорке подучивать свой школьный английский на курсах, подумал, что чужой язык учу, а свой не знаю, и стал постепенно подбираться к беларускай мове. Было мне около 55 лет. Может, чуть меньше, когда стал учить свой язык.
Моим первым учителем белорусского языка был молодой парень программист из Минска, который проектировал по моей идее сайт-архив Зенона Позняка. Зенон Станиславович один из лидеров белорусской оппозиции, который прибыл в Штаты весной 1996 года и которому здесь, в Бруклине, я предложил создать виртуальный архив задумка была озвучена на онлайн-конференции, организованной американской Беларускай службай «Радыё Свабода» (РС). Так по-белорусски называется Белорусская служба «Радио Свобода».
Встречи с Зеноном Позняком (по-белорусски его имя Зянон Пазьняк) я искал для того, чтобы помочь ему. Ведь я не только был читателем и слушателем американского «Радыё Свабода», а до того служил в Минске старшим научным сотрудником (с. н. с.) Белорусского национального технического университета (БНТУ). То есть по научной должности я являлся коллегой Зенона Станиславовича. Только он был с. н. с. в Институте истории Национальной академии наук Беларуси, а я с 1981 года был ведущим конструктором в Физико-техническом институте Национальной академии наук, а затем научным и старшим научным сотрудником БНТУ. Это БПИ, в который я поступал перед армией.
Вот это моё отношение к науке и умение думать по-своему вели меня к Зенону Станиславовичу с целью помочь в его трудном бел-чырвона-белом / бело-красно-белом оппозиционном деле.
И вновь армия. Ноябрь 1972 года. Меня единственного из 170 белорусов, призванных в Беларуси, привезли из Минска в Тбилиси, в данную воинскую часть, куда почти сразу доставили двух грузин-новобранцев. Переодели нас в старую форму, и мы две недели, пока не прибыл наш призыв, чистили картошку. Но не только этим на кухне втроём занимались. А ещё учили грузинский и русский языки. Лексо владел русским, а Тимур почти не понимал его. В коридоре казармы висел плакат с текстом воинской присяги на русском языке. Я Тимуру: «Прочитай вслух». Читает. «О чём прочитал, Тимур?» «Не знаю». В общем, Тимур учил русский в грузинской школе, как мы иностранный прочитать могли, а о чём прочли, не понимали.
И вот Лексо стал учить меня грузинскому языку, а я помогал ему учить Тимура русскому. И скажу вам, что за две недели я выучил грузинский больше, чем за последующие два года службы в Советской армии в Тбилиси. До сих пор помню некоторые грузинские слова и выражения, могу считать на грузинском и в нью-йоркском метро понимаю пару фраз из разговора грузин.
И вот наконец в воинскую часть прибыл весь наш ноябрьский 1972 года призыв.
Ты откуда? спросил меня один ровесник из прибывших.
Из Минска, из Белоруссии.
А-а-а, из нацменов, и он вместе со своим корешем засмеялся.
Я не понял и переспросил:
А кто такие нацмены?
Национальные меньшинства, ответил мне тот, первый.
И через несколько мгновений я стал белорусом и никогда больше в жизни не уступал русским в теме национального вопроса. Да и был я все два года службы единственным солдатом из Беларуси. Так и прослужил все два года один. Ну, если не считать минчанина командира части и командира роты из белорусской провинции. Вот так я призвался в Советскую армию советским человеком, а увольнялся в 1974 году белорусом. Благодаря двум русским парням из киевского университета. Их так же, как и меня из белорусского политехнического, призвали в армию. Они, так сказать, мои крёстные отцы, которые сделали из меня белоруса. Через год первый парень поступил в Ленинградское военное училище, чтобы стать политруком. Наверное, стал. Ну а я летом 1989 года впервые увидел и услышал в Минске на проспекте Известий на оппозиционном митинге Зенона Позняка и, благодаря упомянутым русским крёстным отцам однополчанам, с того момента на двадцать лет стал сторонником движения возрождения нации и Белорусского народного фронта «Возрождение» («Адраджэнне» на белорусском). Так что в десять раз больше годиков я потерял из-за себя и моих русских крёстных отцов, чем из-за мамы и папы, которые вовремя не отправили в школу и вовремя не пустили в армию. Только эту потерю я осознал уже в 2009 году в США.
А пока будем разрабатывать сайт-архив Зенона Позняка.
Два парня в Бруклине русский и еврей, с которыми работал на стройке капитализма, отговаривали меня от похода в белорусскую диаспору. Они были младше меня лет на пятнадцать, но значительно дольше жили в Америке. Опытные ребята. Побывали уже в своих диаспорах, соответственно русской и еврейской, и отговаривали меня идти в белорусскую. Я их не послушал. И вот, когда встретился в общественном зале Бруклинской православной автокефальной церкви с Зеноном Станиславовичем, сказал, что это я на онлайн-конференции РС предложил ему создать сайт-архив его произведений и тогда же на сайте РС он ответил мне положительно. Так началось долгое, почти шестилетнее наше с ним сотрудничество. Но моя помощь ему, оказывается, была не нужна. Он, оказывается, сам был с усами, он, оказывается, один в поле воин.
Ну а разработчик сайта писал мне на мейл на белорусском языке, а я отвечал по-русски. Постепенно я переходил на мову и наконец-то стал ею пользоваться, глядя в словарь. Это случилось где-то в 20032005 годах, а может, и в 2006 году. В 2009 году я перестал ощущать себя оппозиционером, и началась моя новая, неоппозиционная жизнь.
Почему мне потребовалось двадцать лет, чтобы уйти из числа сторонников БНФ? Ну, во-первых, сторонником я был, а членом БНФ нет. Во-вторых, при первых встречах в США с Зеноном Станиславовичем я насторожился, не заметив у него жилки руководителя, организатора, менеджера. Всё-таки опыт работы с руководителями разного уровня у меня был немалый не менее тридцати лет. Потому, будучи рядом с Зеноном Позняком в Нью-Йорке, я задал себе вопрос: «Почему мы проиграли?» Так вот, ответ мой оказался простым: он не руководитель, не организатор, не менеджер. Он шоумен, которому нужна толпа зевак и микрофон/мегафон. Он главная ошибка тогдашних сторонников Белорусского народного фронта, назначивших его командующим БНФ.
В-третьих, бытие в США. Я не узрел демократии в этой стране, где столетиями не меняется однопартийная власть богатых, где однопартийная власть богатых, где никто и никогда не отменял рабство, в основе которого частная собственность Хозяев собственности и неимущие Рабы, работающие на господ.