Ехали мы дня два, и мне даже обидно было хозяин новый на меня даже и не взглянул. Карета оказалась громадная, с дверями да перегородками, и меня как усадили в одну из энтих комнатушек, так на всю дорогу там и бросили. Ни поговорить, ни поплакать, ни в карты перекинуться. Смотрю по сторонам поля желтые, красные, зеленые. Красиво, но через час надоело до жути. Наконец, поздно ночью, подъехали к постоялому двору какому-то, остановились, быстро между собой переговорили, а потом вывели меня, прямо на подножке в плащ завернули и в комнату провели. А наутро опять в путь. Уж как я скучала страсть! Но тут, уже к вечеру, слышу застучали копыта по мостовой, шума за окном поприбавилось, значит, в город приехали большой. Гляжу в окошко и вижу близехонько громадина какая-то раскинулась круглая из валунов немереных, ну прям башня какая великанская, только без верха. Чуть не ахнула: неужто это моего богатея домина? Нет, проехали, правда, совсем немного, свернули куда-то и ну в ворота изо всей силы стучать! Там долго не открывали, а потом как забегают, закудахчут вестимо, хозяин прибыл. Заехали мы во двор, только я из-за темноты ничего не разглядела. Опять плащ, опять капюшон, и какие-то двое берут меня под руки и проводят по лестницам да коридорам в комнату наверху и оставляют одну-одинешеньку. И что странно так удивило меня, прям до крайности женщины ни одной не увидела я среди слуг господина-то моего: ни в дороге еще, ни в доме. Что ж у них, думаю, тут братство какое, что ли? И не ошиблась, выходит.
Но сначала не поняла я ничего. Отвели мне покои так, ничего, приятные, башню эту недоделанную из окна видно. Окошки, правда, в комнате все мал мала меньше чтоб не выбралась, наверно. А чего мне выбираться? Языка я толком ихнего не знаю, город мне тоже неизвестный еще обидит кто. А здесь кормят на золоте, делать ничего не заставляют. И хозяин, к тому же, лика своего не кажет. Непонятно. Заскучала я, конечно, помаленьку, но креплюсь покуда.
Вдруг как-то вечером, слышу, начали съезжаться гости. Одна карета, другая. Потом стали и на лошадях, и пешедралом тоже. Человек двадцать, наверно. Ну, думаю, что-то будет. Праздник, видать. Жду, прислушиваюсь а ничего нет. Ни музыки тебе, ни пьяного дела. Бормочут чего-то, а чего не разобрать. И про меня тоже забыли, а я уж нарядилась, дура. Сижу, маюсь. Уж решила все, спать пора, сейчас свечу задую, а назавтра поразмыслю, как жить-то дальше, но слышу идут. Ну, говорю я себе тверже твердого, пришел, милая, твой час. Боязно, правда их там не меньше двадцати человек, между прочим.
В дверях слуга стоит главный, тот, кто меня забирать помогал выряженный тоже, как павлин. Интересно, думаю, что это тут у них происходит? И спускаюсь за ним по лестнице, медленно и маленькими шажками пускай потерпят, ироды. А в зале, наверно, человек тридцать, и тоже при полном параде. Смотрю я сердце обмирает. Все, как один, в плащах да масках. Ой, думаю, быть беде. И тут хозяин мой выступает я его сразу узнала по выправке-то и громко говорит что-то на языке совсем непонятном, не местном, как песню поет. А они все ему поклонились и отвечают вразнобой. Он им тогда обратно кланяется и тычет рукой в какую-то чашу на подставке резной, что посередь залы стоит. Тогда они и этой чаше тоже поклонились. Вот, думаю, нехристи какие. Не, не золотая она была, скорее наоборот, тусклого вида, грязненькая и с запахом. Почти как котелок у моей покойной матушки.
Тут хозяин вдруг быстро подходит и берет меня за руку я чуть не закричала, хватка у него оказалась железная. Подводит он меня к чаше, а я от боли сама не своя не вижу уже ничего, сейчас в обморок упаду и вдруг выхватывает откуда-то кинжал. Только успела я подумать, что вот, пропала, милая, твоя девичья краса, так никому и не доставшись. И жалко мне себя стало прямо ужасно.
А он, гадючий сын, кончиком кинжала как чиркнет мне по пальцу, и давай жать его, убивец, изо всех сил так, что я света белого невзвидела. И кричать мне хочется, и боязно вдруг закричу, так он как раз меня и убьет, а иначе, может, еще погодит. И сквозь слезы вижу капля крови у меня на пальце висит, висит, наливается все больше и больше, и, наконец, в ту самую чашу капает. Тут за моей спиной все заголосили опять по-непонятному, а хозяин меня отпустил, спиной повернулся и чего-то там над своим котелком колдовать начал. Стою я, не знаю, что делать, как Тут меня за рукав кто-то дергает смотрю, слуга давешний. Ну, я за ним, как в бреду. А он меня аккуратно так по стеночке ведет обратно. Думаю, может и к лучшему все это доживу до завтра, а уж потом я не я буду, коли не сбегу из этого места злого. И уже когда он совсем меня на лесенку завел, оступилась я и чуть не упала в голове-то все мутится, палец болит, слезы льются. А один в маске, что поближе стоял, обернулся и ухватил за платье, не дал сверзиться. И как дотронулся он до моих козырных сторон меня прям всю и ожгло. И вижу: под маской-то лицо молодое, глаза у него, кажись, карие похоже, ничего мужчинка-то. Но слуга тут же меня покрепче дернул и наверх. Ах, думаю, злодей ты, злодей, хозяину своему, колдуну, под стать помощничек, кровопийца на подхвате.
В общем, день проходит, другой, а молодец мой из головы никак не идет. Кажись, увидь я его без маски сразу узнала бы. И на третий уже вечер сижу я, кукую, на башню их великанскую поглядываю. И вдруг, откуда ни возьмись, прилетает в окно камень, падает на пол, а к нему записка привязана. Сердце у меня, знамо дело, как забьется, как заколотится. Ох, думаю, нашелся, наконец, один нормальный среди всех этих сумасшедших, может, чего наконец и выйдет со мной душеспасительное.
Ну, понять-то, что в той записке было, я, конечно, не могла грамоты ихней как не знала, так и не выучила. Помню только стояла там цифра три. Я и смекнула: в три часа ночи, значит, ждать. Понятное дело, знает парень распорядок здешнего дома, бывал не раз. Хозяин-то мой, изверг с кинжалом, долго не ложился, допоздна бухтел там у себя в кабинете то шипело у него чего, то грохотало, то пуляло с присвистом. Меня, конечно, к той стороне не подпускали, но по внутренней галерее я вечерком гулять могла оттуда все слышно было.
Уж как я себя заставила ужин пораньше не затребовать, чтоб потом сразу свечу затушить сама не знаю. Нет, соображаю, лучше ни малейшей капли супротив обычного не менять чтоб не заподозрили чего, только хуже будет. Так что помолилась я в обычный час, створками окон хлопнула и в кровать. Лежу, жду, пока все угомонится. Решила, вроде как спят и тогда на цыпочках к окошечку и медленно-медленно его открываю, не настежь, чтоб в случае чего притвориться, что забыла. Первое время слуга всегда окна вечером запирал, а потом перестал: не просто оттуда убежать двор большой, забор высоченный, да и сторожей они тоже выставляли. Не то чтобы меня стерегли, а просто береглись от всякого сброда. Да и дела, что хозяин мой вытворял, лучше в тайне держать. Вестимо, не хотел он, чтоб его раскрыли-то, чернокнижника. А вот того, что с воли ко мне кто придет этого они предусмотреть не смогли.
Долго ли, коротко ли я лежала сказать не могу, но только вдруг почудилось мне, что заснула. Или вправду задремала? Немудрено, вокруг-то темь темная. И так я испугалась, что пропустила милого своего, что хоть плачь. Но вдруг слышу шелест какой-то: шмыр-р-р, быр-р-р, пух-х-х. А разобрать ничего не могу откуда? Кто? Бояться или погодить? Непонятно. Что, думаю, такое? А шелест затих. Но спустя минуту опять как стукнет что-то (должно быть, в первый раз меня такой же самый стук и разбудил) и снова зашелестело. Я тут уже, не будь дважды дура, начала шарить по полу и почти сразу нащупала веревку. Так, думаю, а миленький-то мой рисков не видит, не знает, кто его здесь ждет, а готов на такую верхотуру лезть, как в омут прыгать. Вдруг тут уже не я, а прислужники чародейские с ножами да удавками? И сразу в голову лезет: а не тебе ли это западня, ласонька сейчас влезет по этой веревке какой зверь-насильник или еще кто похуже. Но вспомнила тут я кинжал давешний кровопускательный и страх свой страшеннейший нет, думаю, хуже этого ничего быть не может. И потихоньку обматываю конец веревки вокруг стола обеденного, а он тяжелый был, прямо как хряк, его слуги-то и вдвоем передвинуть не могли, когда я жаловалась, что мне во время завтрака солнце в лицо бьет. Иногда даже кукиш казали, отлынивали мол, нечего ныть, не графиня, чай. Сиди, где стоит. Ну, я тогда, известно что: от еды отказывалась, голову полотенцем обматывала и в кровать. Лежу, помираю. Нечего делать назавтра всегда передвигали, куда укажу, не хотели, чтобы до главного доходило, значит. Я-то довольно скоро поняла, что он во мне интерес имеет, только вот какой не допетрила, пока он мне руку резать не начал, ирод поганый.
Обмотала веревку, значит, крест-накрест, как ноги у барана, и узел завязала. А потом натянула и подергала дескать, готово. Слышу: скрипнули ножки столовые, лезет, знамо дело, молодец-то удалой. И спустя единый миг а мне, девоньки, это было как та самая вечность появляется в просвете мой ухажер ненаглядный. Лица не видно: только берет мелькнул в окне, заломленный набок, с перышком узким. Ну да сердце не обманешь. К тому ж, когда он мне тогда, на лестнице, подняться помогал, коснулись мы друг друга Так вот, касания того я ввек не забуду, и как обнял он меня, от окна прыгнув, сразу признала он.
А дальше-то чего рассказывать? Понятно все. Навещал он меня в неделю раза два или три. Случалось, подольше задерживался, почти до самого рассвета я его и разглядела понемногу. Симпатичный страсть. Личико прямо писаное, гладкое такое, нежное, почти как у девушки, глаза карие, кость тонкая, и при всем том, девки, скажу я вам, был он, значит, в этом смысле, молодец первостатейный. Просто продыху мне не давал вот. После, успокоимшись, начинал помедленней, но изощрен был, стервец: бывало, совершенно меня изведет, думаю сейчас умру. Но не умерла, вестимо. Ну, сами знаете, так обыкновенно говорят, когда имеют в виду, что, дескать Не зря ж мы, когда при этом деле кричим, то всегда: ах, умираю! О чем я бишь?.. Да, и все он мне напоминает кого-то, а кого? Долго мучилась, и вдруг поняла, что во сне давнишнем, тогда на побережье еще италийском, помните, там из всех мужчин первый приходил ко мне молодой такой? Так вот это именно он и есть. А остальные двое, сразу думаю, зачем? С ними-то что будет? Ну и узнала в свой черед на свою же голову.
Слуга, который меня кормил да сторожил, дурак был. Или в бабах не понимал ничего? Не знаю. В общем, повезло. Была б у меня какая прислужница, особенно, если в летах сразу б все почувствовала. Но они баб не жаловали, и в доме почти не держали. То ли экономили, а я так думаю, что все-таки скрывались. Известно же: женщина в доме тайнам конец. Ну да ладно не о том рассказ. В общем, цвету я себе, рада-радешенька, а они, аспиды, ничего не видят. Только спустя недели три опять устроили ночью бдение колдовское, опять палец кололи только я теперь не так уж боялась, как по первости, а все глазами по сторонам: где ж он, мой любезный? А его нет как нет. То ли случилось что, то ли опасался он меня выдать как-нибудь по неосторожности, или чувствительности большой оказался, не мог смотреть, как его любушку мучают. Загрустила я немного, но ладно, думаю, не страшно.
Только чувствую все это время на себе чей-то взгляд чужой, незнакомый. И тяжелый страсть! Как повели меня назад а палец в этот раз даже перевязали и промокнули сначала каким-то снадобьем так оглянулась и приметила: вон тот, бородатый, это он на меня воззрился. И пусть глаз из-под маски не видно совсем, но чувствую прямо насквозь он меня прожигает, до самого нутра, больнее, чем палец этот разнесчастный. Ох, думаю, не к добру это. Испугалась поначалу, что милый мой меня теперь бросит и не вернется никогда. Или что вместо него ко мне ночью бородач этот залезет ужасный. Поверите или нет, но я ж забыла совсем, что во сне-то моем вторым мужиком как раз бородач был. Или не забыла, сейчас уж не припомню, только назавтра вернулся опять мой милок, и такой он был в эту ночь расчувствовавшийся: и «belissima» говорил, и «сага mia», и много еще чего. Думаю тогда: если уж я такая тебе belissima, что ж ты меня отсюдова не выкрадешь, тем боле, что вы, итальянцы, по этому делу, похоже, не хуже татар? И знаками ему объясняю свою мысль, значит, сокровенную. Смотрю, задумался, запечаловался, мне его аж жалко стало. Но ничем передо мною оправдываться не стал и врать не начал. Мне и полегчало может, вправду придумает чего.
Только назавтра у хозяина моего что-то стряслось по колдовской линии. Весь день грохотало у него в кабинете, жарилось, пыхтело, а конце звенело вовсю. Бом-бам, бомбам! А потом он как закричит: «No fera! No fera!» Ну, думаю, приехали. Только наоборот: вижу, посылает он срочно куда-то слугу одного. Тот приказание выслушал, руку поцеловал так у них в Италии делают, коли начальник больно уважаемый и со двора во весь опор. Даже интересно стало, что там стряслось такое ужасное?
Слуга часа через два вернулся и сразу в кабинет на доклад. Хозяин тут же успокоился и стал сам по галерее выхаживать. Ага, думаю, ждет кого-то. Но в тот вечер никто так и не пришел. Постепенно затихло все, заснул народ, и я тоже. Зато утром, часа за два до полудня явился важный лысый старикашка, морщинистый, что твоя обезьяна. Не видели никогда? Зверь такой иноземный, на человека дюже похож, только шерстистый, да с мозолью на заднице, чтоб ему сподручнее на ветках сидеть он в Африках южных живет на деревьях, яблоками питается да изюмом всяким. Ну, ладно, как вам объяснить-то? Вот, гриб поганку знаете? И на него он тоже похож был. Да не зверь, старикашка этот! А хозяин, как о нем узнал, сразу выбежал на порог, кланяется почти до земли и ведет к себе в кабинет. Надолго там заперлись. Мне уж второй завтрак подали, слышу, идут.
Открывается дверь стоят они вдвоем и на меня смотрят со вниманием. Недолго это длилось: старикашка пробежал по мне взглядом и сразу хозяину что-то на ушко шепнул. А тот вдруг покраснел весь, потом побелел, тужится чего сказать и не может. Старикашка тогда дверь закрыл, они еще постояли немного, мой вякнул что-то, да и сам захлебнулся. Пошли обратно: старик уверенной такой походкой, отчетливой, а хозяин мой, прям, бедный, на ровном месте зашаркал, ноги подволакивать стал. Чуть спустя вижу из окна: провожает он гостя-поганку, сам подавленный такой, а тот все ему что-то втолковывает покровительственно, сверху вниз. Мне даже обидно за моего стало.
А зря. Потому что он, сразу как старик ушел, опять куда-то слуг послал. И вернулись они на этот раз с тремя здоровыми бабами. Как увидела я это из окошка своего, так сразу у меня все внутри захолодело. Ну, вы уж поняли. Поднялись эти бабоньки ко мне и показывают: дескать, скидавай, милая, свои кацавейки, сейчас мы тебя выведем на чистую воду. Ну, прикинула я, с тремя мне не справиться, только помнут зазря, а может, и поцарапают. Не надобно этого. Да и что они мне теперь сделают? Разделась до рубашки нижней и легла на постель смотрите, кому не лень. Но они, в общем, деликатно так ощупали, без грубостей. Тем боле, и так все ясно. Сразу видно: кормилица моя счастливая, без дружка не скучает, для этого бабе разбирающейся ничего особо лапать не надо, чай, она не доктор-дуралей.
После чего спустились они от меня и, вестимо, все хозяину пересказали. А он как взвоет: «Рогса Madonna!» и еще много слов добавочных, даже и не разберешь. Ну, думаю, теперь, как пить дать, прирежет, а если просто полоснет, то уж не по пальцу, а куда посерьезнее. Стала я на всякий случай к смерти готовиться. Помолилась чуток. Ну, молодец мой вспомнился взгрустнула я о нем, конечное дело. И сразу: шаги хозяйские стучат. Сердце мое бьется, думаю: еще не дойдет до комнаты, сама помру, так ему и надо, мерзавцу. А его все нет и нет. И шаги, слышу: то затихнут, отдалятся, то опять приблизятся Эх, смекнула, а ведь это он думает, что ж теперь со мной сделать?
Я давно догадалась, что ему кровь моя была нужна для чернокнижия всякого. Потому он за меня столько денег и выложил, видать. Получилось, что не страстный он никакой, а, наоборот, жуткий барыга-скупердяй. И вот до чего додумался: пришел ко мне в комнату со слугой, чтоб я, значит, сопротивляться не думала. Подсвечник в руке держит. Я уж струсила, думаю: прижжет, аспид. А он взял меня за подбородок и туда-сюда в свете повертел, лицо со всех сторон глазами обшарил и шею тож, и воротник загнул даже. Я не дергаюсь пока мало ли что? Только тут прямо и стукнуло: ведь когда покупал меня, почти не рассматривал и баб не звал, откуда ж он знал?.. Но потом вспомнила, что в ту самую ночь спала я неважнецки, видения у меня были эти про троих мужиков-то, помните? Так, наверно, тогда вот что было: зелье мне дурманное в питье подмешали, антихристы злобные, и, пока я без сознания валялась, проверили мою стыдливость, ноне от них похищенную.