Постепенно я влюбилась в книги и стала завсегдатаем школьной, а потом и городской библиотеки. Особенно я любила сидеть в читальном зале и наслаждаться тишиной, нарушаемой только шуршанием страниц и покашливанием посетителей. К сожалению, несмотря на все прилагаемые усилия к концу школы моё зрение окончательно ухудшилось, и я была вынуждена носить очки постоянно.
Когда я закончила начальные классы, школу вдруг объявили гимназией и ввели одиннадцатилетку. Так из третьего класса мы сразу перепрыгнули в пятый. Мои надежды, что в средней школе отношение учителей к ученикам изменится, потерпели сокрушительное фиаско. Всё стало ещё хуже! Теперь хорошее поведение стало приоритетным. Многим ученикам стали снижать оценки, если они вели себя, с точки зрения учителя, не так как должны. Я хоть по-прежнему и не совершала предосудительных поступков, но явной склонности ни к одному из предметов не имела, спортом не занималась, не защищала честь школы на Олимпиадах и не пела в хоре. В итоге я стала никому не интересной невидимкой для всех. Большинство учителей не прикладывало ни малейших усилий, чтобы заинтересовать детей своим предметом, равно как и ученики не выражали желания учить что-либо сверх положенной нормы. Замкнутый круг. Родители моими успехами в школе также не интересовались. Вечером мне задавался дежурный вопрос от отца: Уроки сделала?, и, получив утвердительный ответ, он погружался в просмотр новостей или чтение газеты.
Но были и такие учителя, которые считали изучение своей учебной дисциплины архиважным и приоритетным. В нашей школе это были физрук, учитель немецкого языка и историк. И если важность знания истории я не оспаривала, но при условии её интересного преподавания, то с физкультурой и немецким были большие сложности. Я росла абсолютно неспортивным ребёнком. Мне было сложно бегать на длинные дистанции, я непременно застревала при прыжках через козла на снаряде и категорически не могла залезть на канат. Практически каждый урок физкультуры я стояла во главе позорного отряда детей, которых отбирал лично физрук и стыдил при всём классе. Но особо мне доставалось от учителя немецкого языка. Она отчего-то решила, что раз я ношу фамилию немецкого происхождения, то данный язык мне должен давать легко, так сказать, на генном уровне. И бесполезно ей было объяснять, что все мои родственники по папиной линии родились в Российской Федерации и разговаривали исключительно на русском языке, поэтому я никогда не жила в немецкоговорящей среде. Несмотря на кажущуюся простоту этого языка, я никак не могла ни запомнить правила грамматики, ни воспроизвести простенький диалог.
В четырнадцать лет я проявила ненужное любопытство и залезла в личные вещи мамы. У нас случился серьёзный разговор, в процессе которого я узнала подробно об обстоятельствах своего появления на свет. Очевидно, мама подумала, что я уже достаточно взрослая и смогу понять и правильно оценить поступки родителей. Но это не произошло. Напротив, я решила, что раз мне никогда не стать хорошей дочерью, тогда буду плохой. А чего мне терять? Я начала курить, связалась с сомнительной компанией, периодически прогуливала школу. Но где-то внутри надежда на, если не любовь, то внимание родителей не угасала. Однажды я решилась не ночевать дома, надеясь, что обо мне будут волноваться. Может даже накажут, но не останутся равнодушными. Из затеи ничего не вышло. К несчастью, мама девочки, у которой я осталась ночевать, сообщила моей, о моём местонахождении. Не раз я подумывала и о том, чтобы сбежать из дома, но не отважилась.
Родители на тревожный звонок от педагогов насчёт курения и прогулов отреагировали весьма своеобразно. Мама мне предложила покупать нормальные сигареты и курить дома, не прячась по закоулкам и подворотням. Папа сказал, что учёба это моё будущее и ответственность, и если я всё хочу спустить в унитаз, то это моё право. Со временем мне всё меньше и меньше хотелось проводить время с отщепенцами. Ведь связь с ними мне так и не принесла желаемого результата, а без него их общество мне было неинтересно.