Рамоутер прикусил язык, чтобы не сказать: «Расследование убийств это не работа с девяти до пяти».
Где Мишель? Я пытался связаться с ней через ФейсТайм, но она не ответила.
Наверное, снова забыла зарядить телефон, но она наверху. Они оба наверху. Она была какой-то уставшей. Я скоро собираюсь уходить мальчиков надо забирать из футбольной секции. Я отнесу ей свой айпад.
Памела вошла к Мишель, которая сидела на краешке кровати. Спальня была отражением гостиной Рамоутера: чемоданы и коробки занимали большую часть комнаты. Он улыбнулся про себя.
Мишель, дорогая! сказал Рамоутер. Ты в порядке, любимая? Где Итан? Как прошел его первый день в школе? Я по тебе скучаю.
Итан уже спит, ответила Мишель, пристраивая айпад на прикроватной тумбочке. Он невероятно устал после первого дня в школе. Я сделала для тебя кучу фотографий.
Я знаю. Помнишь, ты посылала мне их сегодня утром?
У Рамоутера все внутри упало, когда он увидел замешательство на лице Мишель. Ранняя деменция в тридцать шесть лет. Редкая наследственная форма болезни Альцгеймера, как это назвал специалист. Ее отец умер в пятьдесят восемь, но остальные родственники надеялись, что, может быть, пары поколений болезнь не коснется. Рамоутер получил подтверждение перевода в ОРСП за две недели до того, как Мишель поставили диагноз. Они нашли квартиру в Форест-Хилл[13], школу для Итана, и Мишель уже договорилась о собеседовании, чтобы устроиться на новую работу, но диагноз изменил все. Старшая сестра Мишель Памела заявила, что ее сестре нужна стабильность, а переезд в неизвестный город, разрыв с семьей и друзьями только ухудшит состояние ее здоровья. Рамоутер не мог с этим спорить. У него в папке «Черновики» все еще хранилось письмо отказ от перехода в ОРСП. Он был готов его отправить, но Мишель сказала: «Нет». Такая возможность представляется раз в жизни. Она не хотела, чтобы он потом жалел о том, что ее упустил. И винил в этом ее.
Как прошел твой день? спросил Рамоутер.
Нормально прошел. Памела пригласила меня на обед, чтобы познакомить со своими подругами. Тебе бы они не понравились. А твой день как прошел?
Хорошо. Я попал в отличный коллектив, и меня сделали напарником Анжелики Хенли, мы вместе расследуем одно дело. Ты помнишь ее? Я тебе про нее рассказывал.
Инспектор?
Да, все правильно. Инспектор, радостно ответил Рамоутер.
Какая она?
Она Э-э-э Сильная. Умная. Не думаю, что она была счастлива получить меня в нагрузку, но ведь это только начало.
Хм. Итан хотел дождаться твоего звонка, чтобы рассказать тебе, как прошел его день в школе
Рамоутер смотрел на лицо Мишель на экране, и ему было невыносимо грустно. Она опять отвлеклась. Он видел это по ее глазам. Она смотрела на него и явно пыталась что-то вспомнить и не дать воспоминаниям ускользнуть. А он не мог больше на нее смотреть, отвернул телефон и положил его экраном вниз на кухонный стол. Не надо было ему слушать Мишель, когда она сказала, что все будет в порядке и что он должен переехать в Лондон. Ему следовало остаться рядом с женой, как настоящему мужчине, а он вместо этого сбежал при первой же возможности. Чувство вины тяжелым грузом давило ему на плечи, оно было таким же знакомым, как костюм, в котором он ходил на работу. Он злился на Мишель и на ее болезнь. И его душило чувство вины и стыда из-за того, что он злился.
Прости, сказал Рамоутер, снова поднимая телефон. В этой квартире не очень хороший сигнал.
Прекрати, сказала Мишель.
В такие минуты, когда ее сознание полностью прояснялось, Рамоутер чувствовал себя еще хуже. Его глаза наполнились слезами, когда Мишель посмотрела на него с экрана ясным и напряженным взглядом. Но она его очень хорошо знала и умела на него повлиять.
Мы оба приняли это решение. Мы же договорились! напомнила она.
Да. Я просто скучаю по тебе и Итану. В этом все дело, ответил Рамоутер, вытирая слезы.
Все будет хорошо. С нами все хорошо, твердо заявила Мишель.
Я знаю. Я поработаю над собой.
Вот и отлично. А теперь давай я тебе расскажу про то, как прошел обед с подругами Памелы. Они все сумасшедшие. Знаешь, я с нетерпением жду того дня, когда их забуду.
При виде улыбающейся Мишель Рамоутер рассмеялся. Чувство вины никуда не ушло, но весь следующий час, пока он разговаривал с ней, груз не казался таким тяжелым.
Глава 6
Хенли знала, что мусор не для переработки забирают около одиннадцати утра. Она поставила пакеты из магазина и посмотрела на часы: 20:26. Синий мусорный контейнер блокировал ворота. Отец, вероятно, целый день не выходил из дома.
Хенли отодвинула контейнер в сторону и открыла ворота. Она зацепилась курткой за шипы на разросшемся розовом кусте, когда шла по дорожке. Сорняки пробивались сквозь трещины в плитах, которыми она была выложена.
Какого черта? воскликнула Хенли, когда не смогла повернуть ключ от входной двери против часовой стрелки.
Это был тот же ключ, который вот уже пять лет висел на брелке с синей картой лояльности «Теско»[14]. Хенли снова вставила ключ. Он упорно отказывался поворачиваться.
Папа, ради всего святого!
Хенли нагнулась и крикнула в прорезь почтового ящика:
Папа, это я, Анжелика. Открой дверь.
Она села на пятки, держась пальцами за почтовый ящик.
Папа, подойди сюда. Просто Пожалуйста. Я хочу посмотреть, все ли с тобой в порядке.
Со мной все прекрасно. Уходи.
Не уйду, пока не откроешь дверь. Я привезла тебе продукты.
Оставь под дверью.
Папа. Пожалуйста. Дай мне на тебя посмотреть. Обещаю, что не стану заходить в дом.
Хенли смотрела в прорезь почтового ящика и видела, как к двери приближаются ноги отца в выцветших серых спортивных штанах. Входная дверь наконец открылась.
Папа, тебе нужно подстричься.
Это было единственным, что смогла сказать Хенли, потому что все у нее внутри сжалось. Она не видела своего отца Элайджу почти три недели, и его вид ее потряс. Он похудел. Кожа на шее как-то странно скукожилась, напоминая смятый платок. Вскоре шок сменился страхом, который чувствуют дети, понимая, что родители уже одной ногой в могиле.
Элайджа провел руками по волосам, в которых теперь было больше белого, чем седого. Его волосы выцвели еще сильнее, чем раньше, и торчали короткими неухоженными кудрями в разные стороны.
Сегодня утром заезжал Саймон. Хенли опустила ладонь на руку отца. Он тут же ее отдернул. Почему ты не хотел его видеть? мягко спросила она.
Я не хочу видеть никого из вас.
Папа! Позволь нам тебе помочь.
Мне не нужна ваша помощь. Со мной все в порядке.
Почему ты поменял замок?
Чтобы ты и твой брат не заявлялись сюда, когда вам заблагорассудится. Я не ребенок.
Никто и не говорит, что ты ребенок. Мы просто о тебе беспокоимся.
Ну, со мной все в порядке. Ты меня увидела. Теперь можешь идти.
Папа Не надо Ты можешь впустить меня по крайней мере на минуту?
Я же сказал: нет!
Хорошо. Хорошо. Хенли ухватилась за косяк двери. Я не буду заходить. Вот, возьми.
Она подняла пакеты из магазина и протолкнула их внутрь дверь была раскрыта не полностью.
Я понятия не имею, что у тебя в холодильнике. Ты вполне можешь питаться одними крекерами и сардинами, я-то знаю, со злобой произнесла она. Я купила самое основное: яйца, хлеб, ветчину, курицу и печенье с глазурью. Я знаю, что ты его любишь и
Элайджа потянул пакеты на себя.
Черт побери! выругалась Хенли, когда дверь захлопнулась прямо у нее перед носом.
Четырнадцать часов, произнес Роб, не поднимая головы от ноутбука.
Он сидел за кухонным столом, временно превратив это место в свой офис, пока строители завершали работу в сарае за домом. Тогда он пойдет работать туда. Он специализировался на финансовой журналистике и выбрал удаленную работу, вместо того чтобы попасть под сокращение и просто положить причитающуюся ему выплату на банковский счет. Раз в неделю он выходил из дома, чтобы отправиться на Олд-стрит и почтить своим присутствием студию одного бизнес-канала, где участвовал в обсуждении главных финансовых новостей. Подобное положение дел устраивало и Роба, и Хенли, но он все равно хотел, чтобы она была дома. Луна, смесь восточноевропейской овчарки, лабрадора и еще кого-то, спала под столом. Застекленные створчатые двери на улицу были открыты, но дневная духота все еще висела в воздухе, вместе с запахами жасмина и жимолости, растущих в саду. Но эти приятные ночные ароматы конца лета не могли перебить вонь разлагающейся плоти, которая преследовала Хенли с тех самых пор, как она увидела туловище с отрезанными конечностями на ступенях Уотергейт-степс.
Ты ушла из дома утром в начале восьмого, а возвращаешься в двадцать одну минуту десятого.
Роб, у меня был очень трудный день
У тебя был трудный день? Мне пришлось забирать Эмму из детского сада, потому что ей стало плохо.
Я послала тебе сообщение, спрашивала, как она себя чувствует.
Ей не нужно твое сообщение. Ей нужна мать.
Давай без этого, сказала Хенли, ставя сумку на столешницу и направляясь к холодильнику.
Роб не был настолько эгоистом, чтобы готовить только для себя. Хенли достала тарелку от «Пирекс»[15], покрытую пищевой пленкой. На ней лежала курица, тушенная в чесноке и меде, с рисом и брокколи. Она убрала тарелку назад и закрыла дверцу холодильника. Вначале ей нужно было принять душ и смыть с себя другую пленку тонкую пленку смерти, которая, как ей казалось, покрывала все ее тело, а также запах неудачи, который преследовал ее с той минуты, как она вышла из дома отца. Она задумалась, сможет ли Роб почувствовать, что она снова взялась за расследования.
Я заезжала к отцу, сообщила Хенли.
О-о, выражение лица Роба немного смягчилось. И как он?
Плохо. Он отказался впустить меня в дом.
Это совсем не здорово. И что ты собираешься делать?
Не знаю. Хенли снова открыла дверцу холодильника и достала бутылку вина. Придется поговорить с Саймоном, но Не знаю.
Послушай, я в курсе, что у тебя проблемы с отцом, но ты могла хотя бы позвонить и предупредить, что будешь поздно. И было бы неплохо, если бы ты извинилась.
За что? спросила Хенли, доставая винный бокал из серванта. За то, что ездила проведать отца?
Нет, конечно, нет. Я только хотел сказать
Ты хочешь, чтобы я извинялась за то, что хожу на работу? Я должна работать, Роб. Один из нас должен иметь постоянную работу.
Хенли пожалела, что сказала это, как только слова вылетели у нее изо рта.
И что дальше? Я просто сижу дома, эдакий домохозяин приглядываю за нашим ребенком и варю варенье, пока ты на работе.
Ты прекрасно понимаешь, что я имела в виду. Я знаю, что ты делаешь, и ценю это. Я знаю, как ты стараешься. Но мы ходим кругами, обсуждая это.
Ценишь? Роб впервые посмотрел на Хенли после того, как она вошла в кухню. Он снял очки и потер переносицу там, где от них остались следы. Я не один из твоих коллег. Я твой муж. Я не хочу, чтобы ты меня ценила. Я хочу, чтобы ты понимала, что я тебе говорю. И говорю давно.
Ты хочешь, чтобы я прекратила работать. Отказалась от работы и
Ты знаешь, что я говорю не это. Я не хочу, чтобы ты вообще прекращала работать. Я только хочу, чтобы ты нашла другую работу. Чудо, что Эмма вообще знает, как ты выглядишь.
Что за чушь ты несешь?! Ты ведешь себя так, будто я ее бросила. Я хожу на работу и выполняю свои обязанности, чтобы этот мир стал хоть немного безопаснее для нее.
Сидя за письменным столом? Как это помогает Эмме? Твои обязанности ограничены кабинетной работой. Ты не выезжаешь на места преступлений, не ловишь насильников и убийц голыми руками. Я иногда задумываюсь об истинных причинах, которые удерживают тебя на работе. Почему ты не увольняешься?
Ножки стула, на котором сидел Роб, заскрипели, проехав по плиткам пола, когда он встал. Хенли ждала старых обвинений в предательстве, которые Роб уже столько раз бросал ей в лицо.
Я не хочу с тобой спорить, Роб. О работе не хочу спорить. Не хочу начинать все сначала. Хотя я знаю, что поговорить нужно.
Вот в этом-то все и дело. Ты всегда все знаешь, но удосужилась ли ты потратить время, чтобы сесть и поговорить со мной? Ты поставила наши жизни на паузу, и ради чего? Почему? В прошлом году на Рождество ты говорила мне, что все изменится, но ничего не изменилось. Мы все там же. На том же самом месте.
Роб схватил со стола зажигалку и папиросную бумагу.
Я собираюсь прогуляться с Луной. Вернусь через полчаса.
Входная дверь с грохотом захлопнулась, а Хенли, которая до сих пор сдерживалась, издала глубокий вздох. Ей следует сказать ему сейчас. Сказать ему, что она опять работает «на земле». Что она больше не сидит за письменным столом, никаких ограничений больше нет. Пеллача опять позволил ей выйти на улицы Лондона. И их жизнь снова перевернется с ног на голову. Но пока Хенли отправилась на верхний этаж в спальню дочери. Эмма лежала на кровати, раскинув в стороны ручки и ножки. У Хенли возник соблазн разбудить ее, только чтобы услышать, как она говорит «мамочка». Но вместо этого она поцеловала дочь в макушку. От Эммы пахло кокосовым маслом и детской присыпкой. Эмма была единственной, в ком она видела только хорошее.
Хенли села на край кровати и упала на спину, туго затянутое у нее на груди полотенце размоталось. Она приняла душ, но не чувствовала себя чистой. Расследование уже въелось в ее поры. Хенли закрыла глаза и провела пальцами по телу, пока они не коснулись знакомого шрама. По ощущениям кожа на этом месте казалась утолщенной и рыхлой. Целых пять сантиметров на правом боку. Второй шрам располагался примерно на семь с половиной сантиметров выше и был более плоским. Нож чуть не задел печень, а если бы вошел в ее тело немного ниже, то она потеряла бы ребенка, которого носила, даже не зная этого. Прошло два с половиной года, но она до сих пор помнила, как раскаленная сталь пронзила ее кожу и вошла в плоть. Она плотно зажмурила глаза. Хенли увидела перед собой расчлененное тело Дэниела Кеннеди, сделала глубокий вдох. Хоть она и митинговала против того, что ее назначили старшим следователем по делу об убийстве, но сама она не могла игнорировать то возбуждение, которое испытывала, как будто электрический разряд пробегал по ее телу. Смерть была ее адреналином, и это ее пугало.
Когда она прохаживалась вдоль берега и осматривала труп, она снова испытала ощущение, что у нее есть какая-то цель. Но еще она почувствовала, как натянулись сухожилия в ее руках и задрожали пальцы. Ее тело говорило ей, что что-то не так. Хенли потрясла головой, чтобы заставить замолчать внутренний голос. Этот голос звучал чуть громче, чем шепот, но говорил настойчиво: «Приближается буря, а ты к ней не готова».
Глава 7
Правила, установленные в блоке строгого режима в тюрьме Белмарш, к нему не относились. Двери камер, в которых содержались преступники категории «А»[16], считавшиеся опасными даже для других обитателей тюрьмы, не открывались до восьми утра. Питер Оливер, заключенный номер А0743ТР, вышел из своей камеры в половине седьмого утра. Он в одиночестве почистил зубы и принял душ, перед тем как переодеться в совершенно новый синий спортивный костюм от «Найк» и кроссовки модели «Эйр Форс 1». За два года содержания в тюрьме он надевал положенную форму темно-бордового цвета, которую выдают заключенным, всего один раз. Первая посылка с одеждой, туалетными принадлежностями и книгами пришла через сорок восемь часов после того, как его доставили в блок предварительного заключения.
Он мог бы посмотреть первый выпуск новостей по маленькому телевизору, который стоял в углу его камеры, но он не хотел, чтобы его утренний распорядок нарушил тридцативосьмилетний торговец наркотиками, который сидел в соседней камере. Он очень тяжело переносил заключение, орал и каждое утро бился головой о стену. Оливер вышел из своей камеры и сел в пустой комнате отдыха напротив телевизора с 46-дюймовым экраном.
Вы хотели кофе?
Надзиратель держал в руке кружку, от которой поднимался пар. Оливер улыбнулся, вокруг пронзительных голубых глаз на бледной коже появились морщинки. Этот надзиратель был новым сотрудником. Оливер уловил запах крахмала, который шел от новой хлопчатобумажной рубашки.
Кофе это просто прекрасно. Спасибо большое. Простите, я не разобрал ваше имя.
Пол.
А, да, Пол. Вы подождете здесь?