Когда большевики пришли к власти, Ленин сказал, что они должны разрушить до основания все здание женского унижения: гражданского, правового и политического. И они действительно камня на камне не оставили от него, и теперь женщины пользуются равными с мужчинами правами[75].
Когда же за революцией последовала Гражданская война, а за Гражданской войной голод, американки принялись действовать: сначала убеждать Конгресс покончить с негуманной блокадой, чтобы русские матери и дети начали получать еду и лекарства, а потом поддерживать усилия по оказанию помощи регионам, сильно пострадавшим от в 1921 году от голода, который грозил мучительной смертью миллионам детей и ставил под сомнение будущее всей Советской России.
Американки как общественные деятельницы заявили о себе прежде всего в качестве матерей, и это увязывалось с имперскими проектами США. Появление новой женщины и решительный напор социального евангелизма значительно повлияли на этот динамический процесс. Теперь женщины отстаивали свою свободу ездить за рубеж и одновременно выступали против милитаризма и империализма, «открыто отдавая предпочтению миру и доказывая это словами и делом»[76].
Социальный евангелизм вдохновил многих на попытки исправить мир, искоренить бедность и несправедливость, целью этого движения было достижение общественной гармонии создание «царства Божьего на земле». Подобные богословские учения подталкивали многих людей к приятию не просто правительственных реформ, но и социализма: одной веры в Бога, как выяснилось, было мало, она не решала наболевших проблем. Большевистская революция, хотя большевики и разделяли убеждение Маркса, что «религия опиум для народа», быстро завоевала симпатии многих христиан, не видевших необходимости в непременном конфликте между основными принципами коммунизма и главными ценностями христианства. Иудейская традиция связывать мессианство и каббалистическое понятие тиккун олам (исправление мира) с интернациональными идеями получила мощнейший толчок в России конца XIX века, когда движение Хаскалы (еврейское просвещение) втянуло тысячи евреев в революционные движения. И многие евреи-социалисты поверили, что большевистский переворот положит конец гонениям на российских евреев. Однако боялись они и того, что гуманитарный кризис, который неизбежно последует за революцией, может помешать исполнению всех обещаний революции[77].
Этот кризис породил моральный императив накормить, одеть и вылечить русских детей: ведь если дать им шанс расцвести при новом режиме, эти истощенные, хилые дети со временем могут превратиться в новых людей спасенных не только американскими продуктами и лекарствами, но и социализмом. Суммарное действие войны, экономической блокады и голода было таково, что возникло приемлемое оправдание для решения американок, представительниц среднего класса, развернуть деятельность на территории, где в иных обстоятельствах их присутствие было бы сочтено неподобающим. Они бросились спасать русских детей но многие из этих женщин, сознательно или нет, надеялись обрести спасение и для самих себя.
ГЛАВА 1
Мечты в красном[78]
РЕФОРМАТОРЫ, БУНТАРИ И «БАБУШКА»-РЕВОЛЮЦИОНЕРКА
Летом 1905 года Анна Струнская, «молодая социалистка из Сан-Франциско» (и эмигрантка из России), метко сформулировала мысль о привлекательности русских революционерок в глазах девушек вроде нее самой:
Значит, эта женщина, не имевшая в чужих глазах одобрения, решилась шагнуть к славе; она, чужая вещь, поклялась в душе, что станет свободной; она, когда-то невежественная и беспомощная, разве только мать и жена, разве только сестра и помощница, настояла на своем праве учиться, впитывать культуру, искать свое счастье в счастье других, дорастать до человеческого достоинства Она стояла на серой заре свободы сознающая себя личность, одновременно и воительница, и жрица[79],[80].
Американские новые женщины, писавшие и говорившие о «русской свободе», помогали соотечественникам составить представление о революционной России: о том, какие очертания она примет, какое место займут женщины в ее правительстве и общественной жизни. А еще о том, как политические изменения в России скажутся на работе, образовании, материнстве, любви и сексуальных отношениях. Все это во многом предопределило сильнейший интерес феминисток к России и Советскому Союзу и их желание связать с этой страной свою жизнь. А еще тот факт, что русских террористов и убийц, особенно женщин, чтили в США как героев в те десятилетия, что предшествовали событиям 1917 года, повлияло на готовность многих американцев принять насилие как необходимый элемент русской справедливости.
Нежные революционерки
До 1917 года русские революционеры в воображении американцев часто представали в некоем романтическом или героическом ореоле. С 1880-х годов в США большими тиражами печатались переводы русских писателей Александра Герцена, Льва Толстого, Ивана Тургенева, воспоминания революционеров (в том числе уехавших в США или Англию). Это, как и романы американских и британских писателей, способствовало формированию образа русских революционеров как «бескорыстных и высококультурных людей, против своей воли прибегавших к насилию, да и то лишь для того, чтобы ослабить угнетение народных масс»[81].
Этот же шаблон использовали и создатели фильмов и пьес, одновременно сюжетно связывая с Америкой судьбы русских борцов за свободу. В пьесе Израэля Зангвилла «Плавильный котел» (1909) рассказывается о девушке из русской дворянской семьи: она становится революционеркой, а позже, живя уже на чужбине, в США, поступает работать в благотворительное учреждение. Она выходит замуж за русского еврея-иммигранта, чьи родители погибли во время Кишиневского погрома. Таким образом, Соединенные Штаты выступают страной, где могут обрести счастье христианка и еврей из Старого Света, объединенные общей мечтой о свободе. В кинокартине «Под властью царя» (1914) одном из нескольких фильмов, снятых до 1917 года и сочувственно изображавших русскую революционную борьбу, героиня, Анна Павлова, хочет спасти из полицейских застенков своего отца-нигилиста и поэтому соглашается шпионить за князем Рубецким, которого подозревают в революционной деятельности. Однако по ходу дела она влюбляется в князя и сама становится революционеркой, а потом вместе с возлюбленным и отцом бежит в Америку[82].
И в художественных произведениях, и в документальных рассказах русская революционерка вызывала бесконечное восхищение своими отвагой, бескорыстием и преданностью делу. В январе 1906 года социалистка-революционерка Мария Спиридонова, застрелившая губернского советника Луженовского, который прославился жестоким подавлением крестьянского восстания, была зверски избита жандармами. Это сделало ее мученицей и в России, и в США. Газета The New York Times напечатала целиком речь Спиридоновой в суде, где она заявила:
Я взялась за выполнение приговора, потому что сердце рвалось от боли, стыдно и тяжко было жить, слыша, что происходит в деревнях по воле Луженовского, который был воплощением зла, произвола, насилия.
Американский журналист Келлог Дёрленд описывал ее так: «утонченная девушка с нежными голубыми глазами», с «волнистыми каштановыми волосами, зачесанными на виски, чтобы скрыть чудовищные шрамы, оставленные казацкими сапожищами». Дёрленд, конечно же, писал о ее страданиях и отваге, но высказал он и другую мысль, которая вскоре стала рефреном: роль женщин в русской борьбе «уникальное среди всех революционных движений в истории явление»[83].
Русские женщины выступали наравне с мужчинами абсолютно везде: в руководстве, в опасном деле тайного просвещения масс, в бомбометании, в тюрьме, в сибирских рудниках, на эшафоте. Они так жаждали умереть ради прогресса, что для многих гибель стала честолюбивой целью,
писал в 1908 году Лерой Скотт. Подчеркивая благородство и «нежность» революционерок, Скотт утверждал, что такие качества вовсе не противоречат способности этих женщин заниматься террором, а, по сути, объясняют их поступки:
Именно эта нежность, это сильнейшее сострадание к жертвам тирании и толкнули эти трепетные души на путь тираноубийства[84].
Бабушка и друзья русской свободы
Для многих американцев лицом русской революции стала Екатерина Брешко-Брешковская, известная в США как Кэтрин Брешковски или Бабушка «бабушка русской революции»[85]. Неослабевающая преданность борьбе за справедливость в ущерб личному комфорту сочеталась в Брешковской с редкостным обаянием. В 19041905 годах она отправилась в турне по Соединенным Штатам, познакомилась с десятками, если не сотнями, женщин и мужчин и вдохнула новую жизнь в американское движение за «русскую свободу», зародившееся в 1880-х. А еще она убедила большое количество женщин, и молодых, и старых, в том, что борьба против тирании в России ведется и в их интересах тоже.
Брешковская (урожденная Вериго) родилась в 1844 году в русской дворянской семье и со временем отказалась от своих сословных привилегий. Еще в отрочестве Катя Вериго создала школу для крепостных, которыми владела ее семья, и всю дальнейшую жизнь оставалась верна этой идее нести просвещение в массы. Однажды в молодости ей довелось оказаться в одном купе с князем Петром Кропоткиным, выдающимся революционным мыслителем. Та долгая вагонная беседа произвела на нее неизгладимое впечатление. Побывав в Санкт-Петербурге, Катя примкнула к кружку революционеров и втянулась в их деятельность. Подобно многим честолюбивым русским девушкам, стремившимся выйти из-под навязчивой родительской опеки, Катя решила использовать брак как способ обретения свободы и в двадцать пять лет вышла замуж за студента-либерала из помещичьей семьи, жившей неподалеку от родительского имения. Екатерина любила мужа, но с самого начала заявила ему, что главным делом ее жизни навсегда останется борьба за справедливость. В течение нескольких лет супруги работали сообща, обучая крестьян и отстаивая их права. Но когда Екатерина решила перейти к нелегальной тактике, они с мужем по-товарищески разошлись. В 1873 году Брешковская вступила в революционную коммуну в Киеве. Там у нее родился сын. Мальчика взяли на воспитание родственники. Брешковская говорила: «Я понимала, что не могу быть одновременно матерью и революционеркой»[86]. Позже она будет называть себя матерью и бабушкой тысяч единомышленников.
Через год после рождения сына Брешковская, как и сотни других ее современников, «пошла в народ», чтобы учить крестьян и готовить почву для революции[87]. Это «хождение» закончилось арестом и тюрьмой (в одиночной камере она просидела четыре года). Представ наконец перед судом, Брешковская не стала оправдываться и открыто провозгласила себя революционеркой. Наградой ей стали пять лет Карийской каторги с последующей ссылкой[88].
Во время одной из своих сибирских ссылок, на сей раз после попытки побега из каторжной тюрьмы, Брешковская познакомилась с Джорджем Кеннаном, американским знатоком России, которому предстояло совершить резкий перелом в ее судьбе, а заодно и в ходе всей русской революционной борьбы. Кеннан впервые приехал в Сибирь в 1864 году по заданию «Русско-американской телеграфной компании» для изучения мест, где предполагалось прокладывать телеграфную линию. В течение нескольких лет он разъезжал по российской глуши. Вернувшись в США, он читал многочисленные лекции и публиковал этнографические отчеты и путевые заметки и стал в итоге одним из самых уважаемых в Америке специалистов по России. В 1884 году, будучи стойким приверженцем царского режима, Кеннан выступил с предложением: изучить жизнь ссыльных в Сибири, чтобы дать достойный ответ критикам России. Поскольку он открыто демонстрировал солидарность с царским правительством, российские власти обещали ему полную поддержку и содействие[89].
Предварительная экспедиция не повлияла на мнение Кеннана, но во время более длительной поездки с мая 1885 по август 1886 года ему встречались ссыльные, которые выказывали почти неисчерпаемые «отвагу, силу духа, жертвенность и преданность идеалу», и эти-то встречи заставили Кеннана полностью изменить взгляды. Вскоре после возвращения в США он написал приятельнице:
Я ехал в Сибирь, считая политических ссыльных просто помешанными фанатиками бомбометателями и убийцами А уезжая из Сибири, я сердечно целовался на прощанье с этими самыми ссыльными, обнимал их и не мог сдержать слез[90].
В 1885 году в далеком Забайкалье Кеннан встретил Брешковскую. Вот как он описывал ее: «Волевое, умное, но некрасивое лицо. Искренняя, открытая, теплая, порывистая и щедрая в своей отзывчивости». Замечая «следы страданий» на лице Брешковской, Кеннан все-таки утверждал, что «ни тяготы, ни ссылка, ни каторжные работы не сломили в ней отважного, прекрасно закаленного духа, не пошатнули ее убеждений, не заставили забыть о чести и долге». При расставании Кеннану рисовалось лишь самое мрачное будущее Брешковской. Однако в ее прощальных словах звучала надежда:
«Да, мистер Кеннан, сказала она мне, когда мы прощались. Пусть мы умрем в ссылке, и пусть даже наши внуки умрут в ссылке, но в конце концов что-то из этого получится»[91].
Действительно, что-то получалось. Статьи Кеннана в ежемесячнике The Century, его лекционные турне (охватившие около миллиона слушателей) и, наконец, выпущенная им в 1893 году книга «Сибирь и каторжно-ссыльная система» сопоставимая с «Хижиной дяди Тома», только применительно к российской пенитенциарной системе, все это вызвало сенсацию. Кеннан прочитал более восьмисот лекций в разных штатах и городах США, причем он часто появлялся в аудиториях в лохмотьях и кандалах сибирского каторжанина, чем ввергал публику в оторопь. После выступления Кеннана в Вашингтонском литературном обществе Марк Твен поднялся и со слезами на глазах заявил: «Если единственное средство, помогающее бороться с таким произволом, динамит, то что ж, возблагодарим Бога за динамит!»[92]
Возвращаясь на родину из переломного путешествия по Сибири в 18851886 годах, Кеннан встретил Сергея Кравчинского (известного также под псевдонимом Степняк) русского революционера и террориста, после совершенного убийства бежавшего из России в Лондон. Вышедшая в 1882 году книга Степняка «Подпольная Россия» многое сделала для революционного дела, но Кеннан сподвиг Степняка на дальнейшие действия[93]
Сноски
1
Bennett M. American Girls in Red Russia // Every Week. 1932. May 2829. P. 4.
2
Выражение «красный Иерусалим» взято из статьи Рут Кеннелл и Милли Беннет «Все они едут в Москву»: They All Come to Moscow // American Mercury. 1931. Dec. P. 394.
3
Примерно то же самое наблюдалось и в Британии, особенно если говорить о популярности России среди феминисток; главной фигурой здесь являлась Сильвия Панкхерст. См. например, Connelly K. Sylvia Pankhurst: Suffragette, Socialist and Scourge of Empire. London, 2013. См. также Fauré C. The Utopia of the New Woman in the Work of Alexandra Kollontai and Its Impact on the French Feminist and Communist Press // Women in Culture and Politics: A Century of Change / Ed. J. Friedlander, B. W. Cook, A. Kessler-Harris, and C. Smith-Rosenberg. Bloomington, 2006. P. 376389.