На деле зобатых было одно только семейство целиком и несколько ещё больных, вкраплённых в другие семьи, доля не большая, чем в окрестных селах; кретины же, тоже всего одна семья, занимали выстроенный на отлёте хлев, откуда выползали обыкновенно по вечерам, не обращая внимания на непогоду, и, рассевшись на срубе, некогда служившим корытом, распевали заумные, совершенно наподобие названия деревушки построенные, песни. Поодаль возвышался, и весь из красного дерева и отличный богатейшей резьбой, дом бывшего лесничего, хотя нельзя было утверждать с достоверностью, что человек этот был когда-либо признан годным к выполнению таковой обязанности
Зобатая целиком семья состояла из старого зобатого, зобатой старухи и четырнадцати зобатых детей в возрасте от четырёх до шестидесяти лет. Старику было под восемьдесят, выжил он из ума окончательно, не потеряв, однако, ни способности спать с женой, ни таскать на плечах возы дров, ни быть мудрейшим пастухом округи. Знал он горы с их ограниченными пастбищами настолько хорошо, что когда козы уничтожали весь подножный корм, к старику именно обращались пастухи за советом, где искать траву, и зобатый неизменно находил, и в самом неожиданном месте, никому не ведомую котловину или откос, на которых можно было продержаться до зимы. Пренебрегая собачьей породой, зобатый умел сам и выть и лаять, и ночью, когда отпугивал он медведя, даже льды ёжились от пронзительного, жалобного, горше, чем звериного, воя. Некоторые соседи утверждали, что зобатый давно умер и под его шкурой обитает полукозёл
Поющие кретины
Зобатая была самой обыкновенной старухой, сохранившейся и красивой, несмотря на чудовищный зоб и такой же горб, дети же резко делились на сословия рабочее и изнеженное. В первое входило потомство в возрасте от тридцати лет и выше: шестеро сыновей и дочь, также самых обыкновенных. Всяческой свободы взрослые сыновья были лишены и жили согласно указаниям отца, придумавшего каждому своеобразное занятие. Старший был надсмотрщиком за мостами, обслуживавшими деревушку и дорогу на пастбища. Мостов было четыре, причём один из горбылей, три же других, выше по течению: первый бревном, переброшенным с берега на берег, а каждый следующий парой опрокинутых верхушками в воду великих елей; здесь при переправе надо было ползти по дереву до уровня потока и безошибочно прыгать на другое, с противоположного берега спущенное
Ремеслом второго сына было стругать палки для большой охоты, пожизненным председателем которой был старый зобатый, почему и поставлял этого рода оружие всем участникам. Занятия прочих сыновей были такого же свойства. Что до дочери, престарелой девы, та не покидала кухни и, бренча на собственного измышления гитаре, пела песни, заимствованные у кретинов, всякий раз путаясь и перевирая
Изнеженное сословие детей, от тридцати лет и ниже, сыновья и дочери, не годилось даже для приведённых выше трудов, так как всё болело падучей. Отлучаться за пределы деревушки им не было позволено, и они или целыми днями бродили по убогому двору или торчали у бывшего лесничего и резали из дерева всё новые и новые украшения для волшебного дома
Когда зобатый не был в отлучке или на пастбищах, то неизменно брал под вечер ружьё и уходил, одинокий, на соседнюю гору. Потомство рассаживалось во дворе, замолкало и прислушивалось. Через час раздавался выстрел, дети кричали хором «попал» (зобатый никогда не давал маху), а ещё через час старик возвращался с косулей, которая тут же жарилась целиком и съедалась под гитару и возгласы
Быт бывшего лесничего ничем не походил на быт зобатых. Также зобатый, но с зобом умеренным и способным сойти за адамово яблоко, бывший, предварительно овдовев, переселился сюда из города много лет назад и, откупив землю, выстроил за большие деньги затейливый и просторный дом, который мог бы украсить и не такую глупейшую деревушку и в котором он проживал безвыходно со своей единственной дочерью
Женился бывший поздно, уже облысев и поплошав (в молодости он был красавцем), и на девушке моложе его лет на двадцать пять, а то и больше. Желал иметь сына, но не по причинам, руководящим умами в таких случаях, не из приличий, а по весьма необыкновенным, которые излагал пространно как матери, так и окружающим. «Я слишком немолод, чтобы иметь дочь, повторял он, подумай, лет через шестнадцать, когда дочь моя начнёт цвести, кем я буду? Дряхлым стариком, никакого восхищения не заслуживающим! Разве поймёт она, сколь я некогда был красив? А незначительная в годах разница между нею и матерью сделает их соперницами, так как мать, увядая, будет завидовать и препятствовать успехам дочери. Мне нужен сын что ему до моей рожи и зоба, он меня почитать будет, мать же застанет ещё красивой»
Но события отказались уважить лесничего, и у бывшего родилась дочь. А когда в следующем году жена умерла, не разродившись сыном, и кесарево сечение не удалось, старик выбрил голову (тоже выдумка), распродал имущество, порешил перебраться в невыносимую глушь, какую только отыщешь, и не ошибся, предпочтя деревушку с невыговариваемым именем
Перемена обстановки спасла его от тех телесных и духовных превращений, каковые в подобных случаях обязательны. Так, по крайней мере, он думал сам. Бывший остался тем же любителем шахматной игры и множества книг, которые покупал только когда книга была ему вовсе непонятна или недоступна из-за чужого языка. А так как здесь играть в шахматы было не с кем и за долгие годы никого из соседей ему выучить не пришлось, то бывший часами играл сам с собой или составлял для себя задачи, делая вид, что решение их ему заранее не известно. Он даже попросил изнеженное выточить ему особые фигуры и надавал им дикие имена, и отдалённо не напоминавшие заурядных, и каковые соответствовали горным и лесным силам, [о] которых у него было знание
Бывший не был ни верующим, ни неверующим
3
Занятый своими шахматами, рассуждениями и книгами, бывший лесничий проглядел, как росла и выросла рядом с ним его дочь. Лет до десяти, кажется, за ней присматривала кормилица, которой отец не замечал, точно та была невидимкой. Никогда не заходил он и в комнату дочери, не любопытствовал узнать, что с ребёнком. Потом однажды, к собственному удивлению, обнаружил, что нянька более не показывается (значит, он её всё-таки видел), но через минуту забыл о ней, и навсегда. Затем настал какой-то день, когда дочь, накрывавшая обычно с некоторого времени на стол, приносившая блюда и потом удалявшаяся, не ушла, а, накрыв и себе, села напротив и отобедала вместе с отцом. За едой бывшему казалось, что сегодня вновь видит жену, но несколько изменённой, и он не знал, чему эту перемену приписать. Много недель спустя он догадался, что это его жена, но только мёртвая, и стал изучать её новое состояние. Наблюдения облегчились тем, что девочка не пряталась, а проводила дни в одной с ним комнате либо на балконе. Только когда однажды бывший застал её за чтением книг (она читала, а не просматривала), душу старика всколыхнуло. Он постиг, что рядом с ним и для него незаметно устроился кто-то, быть может, сильнее его, кто, уживаясь с ним до поры, рано или поздно вступит в борьбу. И хотя к мёртвой нельзя было отнестись недружелюбно, когда она так смотрела, ходила, смеялась, хотя её нельзя было избежать, запершись, да и не хотелось, это всё-таки был враг, и в глубине старика невещественный предмет насторожился и ждал событий. И так как отныне всюду было спокойнее, чем дома, то бывший отказался от пятнадцати-летнего заточения и, отыскав в чулане ружьё и заняв у соседей патроны, отправился, к удивлению деревушки, охотиться на тетеревов
Но главного различия между живой и мёртвой старик не заметил. Между тем даже в этой стране, где красивы все женщины, Ивлита была совершенно исключительным явлением. И не потому только, что тело её было идеально, но одновременно не мертво, как всё совершенное, а будило чувства самые сильные и настраивало зрителя на редчайший лад. Её движения были неотъемлемы от плотского совершенства, глаза и голос указывали, что не только тело божественно. И девушка точно не выросла, не прошла тяжесть земного существования и скуку роста, а сразу возникла в тумане, появившись однажды за пределами отцовского двора, никем не чаянная и о существовании которой никто из обитателей деревушки и не подозревал
Но тогда как отец ничего не знал о качествах дочери, горцы по-житейски восприняли девушку. Если кому-либо из них приходилось отлучаться по соседству, то всякий, заходя в кабак или к знакомому, выпаливал: «У нас сверхъестественное событие», но тотчас умолкал, опасаясь, как бы другие, разузнав, не позарились на сокровище, и слушателям так и не удавалось добиться, что это за событие, и решали они: вероятно новое вторжение козлоногого или мокрого и прочая чепуха. Почему Ивлита продолжала жить за малодоступными горами, миру неведомая и вошедшая в круг нелюдей? Последнее мнение было высказано и зобатым, с оговоркой: неизвестно, доброе она воплощение или злое, дальше, мол, видно будет, пока же нечего опасаться. Однако как старый ни успокаивал, было ясно, что не без зла, так как почему иначе все жители только и стерегли, когда за водой пойдёт Ивлита или кликать коз, а в странствиях вспоминали не столько родную деревушку, сколько девушки там присутствие
Так из-за бесполезных качеств, из-за гор и по вине глуши удел Ивлиты осложнялся и запутывался, хотя покуда она сама ни о чём не подозревала. И потому существование девушки оставалось таким же незатейливым, ровным, отражавшим времена года и ничего более
Наступление снегов предвещали сперва небо, особенно синее и которое ночью синий свой цвет меняет на синий же, но более густой, и спустя несколько дней ветры, втекавшие серыми струями даже в эту замкнутую котловину, принося запах нехорошего моря. По утрам туман слишком долго лежал, навалившись на деревушку, раздирался медленно, и побеги, на которых он оставлял росу, ёжились: роса была горькой и неприятной. Спать было трудно из-за обилия падучих звёзд, то и дело освещавших небо, и крика петухов, особенно горланистых. Зелёных листьев не было, только золотые, но чаще розовые и пурпурные, хвои же серели, пока не сольются с окрестными утёсами. Рыба особенно часто подпрыгивала над речкой, нельзя было выйти за деревушку и не наткнуться на медвежью свадьбу. Лес охватывала лихорадка в ожидании снега, и стон и грохот вырывались из чащи. Население увеличивалось: растоптав на пастбищах костры, горевшие с весны, отобрав каждый своих коз, возвращались сонные пастухи, что-то бормоча под нос, и запирались наглухо. Дождя не было. Может быть, он и моросил, но такой мелкий, как пар, и неизвестно откуда падал. Но в одно из утр, проснувшись, замечала тотчас И влита, что в комнате особенно светло, и догадывалась, что за дверью лежит только снег, сухой и рыхлый. Сколько новых занятий и хлопот: доставать лыжи, особую одежду и чистить крышу. Но оживленье быстро сходило, заменяясь оцепенением, спячкой, полной видений, бытом, полным переживаний и нищим событиями. Несколько проходов, вырытых в достигавшем теперь уровня крыши снегу, ведших к службам и к незамерзающему ключу, вот и всё пространство для прогулок лыжи были для других, другие ходили в лес, ставили капканы, Ивлита оставалась дома. Гул в лесу от обвалов, никогда не докатывавшихся до охраняемой лесом деревушки, единственная минутная тревога. И если бы снега длились годами, не стало [бы] ни веселей, ни печальней
А потом однажды небо из белого делалось голубым, новый снег не прибывал, старый оттаивал. Он сперва отступал от стен, давая место подснежникам. Их полчища успешно теснили его, всё численно увеличиваясь, пока наконец кое-где в тени и под северной стороной не оставалось несколько пятен. Правда, снег переходил было в наступление, но дыхания у него не было. Новые хвои и почки. Цветущие яблони. Каждый ручеёк, к концу года такой жалкий, целая река, мутная, злая, водопады шумят повсюду. Пастухи выползают из жилища и отправляются по делам к соседям и в город. Лужайкой овладевает скот и свиньи. Дома греется вода и можно отмыться от накопившейся грязи. Женские животы пухнут. Вот пенье в лесу, дятел, сирень, свирель, хоры, первые праздники не для И влиты. Дожди. Лета никогда не бывает. Весна тянется долго, долго, дольше, чем зима, и беспокойнее. Больше ненужного разнообразия. И когда весна и непрерывные дожди и слишком непостоянные туманы начинают надоедать до отвращения, а женщины перестают рожать, появляется вестник снегов, приходит осень, недели на две, не больше, если судить по продолжительности сердечного успокоения. Так и сейчас, кончался август, и для И влиты на дворе краснела осень
И однако, сколь эта чувствительная жизнь ни была проста и ни была чужда Ивлита желаний, ей недоставало восхищения. Ум её ума
4
3
Река далеко отнесла брата Мокия. Остановился он несколько выше её слияния с речонкой зобатых, застряв между брёвнами, которые до этого места сплавляются в одиночку, а тут их ловят, вяжут в плоты и к морю направляют уже в таком порядке. Возившиеся с лесом рабочие и обнаружили труп
Пределов общему остолбенению никаких не было. Несомненно, что юродивый пал жертвой насилия, никто не мог допустить мысли, что он сам сорвался или был сброшен безответственным камнем или льдиной. Брата Мокия слишком хорошо знали, ведали, что в год, и по нескольку раз, и в самую плохую пору, зимой даже, переходил хребты, верили в его святость и многое рассказывали о его чудесах. Никогда бы горы не могли повредить ему
Кто же в таком случае осмелился? Пространство между селением, где обнаружили труп, и перевалами на север не было заселено, и кроме дровосеков и пастухов никого нельзя было вдоль реки встретить. Однако и они не подымались в высокогорные области, между тем тело должно было упасть со страшной высоты, чтобы так съёжиться. Кто же забрался под облака ради преступления?
В кабаках (их тут было два) и на лесопилке разговоры по поводу продолжались с не уменьшавшимся остервенением, вызвав ряд кровопролитий; пускались в ход не только кулаки, но и ножи. Разногласий по вопросу о том, погиб юродивый насильственно или естественно, не было, в защиту последней возможности не раздалось и голоса, спор только шёл, из какой общины мог быть убийца, и тут сборное общество и пошло сводить счёты
Тело монаха в красного дерева гробу (крошечный был гроб, детский точно) перенесли в церковь и выставили для поклонения. Странное впечатление производила эта церковь. Выстроенная во времена отдалённые процветания сей провинции и будучи отличным образцом отличного зодчества, церковь сильно обветшала и, предоставленная судьбе, готова была рухнуть. Перекрытия обвалились и даже не были заменены черепичной кровлей, фрески опали, в окнах деревья. Один купол уцелел и чернел в высоте от тысяч летучих мышей, под ним ютившихся, и кал которых, покрывая плиты толстым слоем, наполнял церковь нестерпимой вонью. Так как в селении духовных лиц не было, то не было и постоянных служб, раз в году только съезжались на церковный праздник рясы и тщетно пробовали заглушить молитвами неистовства рукокрылых