Я расскажу тебе твой сон,
Пока ты будешь спать.
1939
* * *
В эту ночь
Даже небо ниже
И к земле придавило ели,
И я рвусь
Через ветер постылый,
Через лет буреломный навет.
Я когда-то повешен в Париже,
Я застрелен на двух дуэлях,
Я пробил себе сердце навылет,
Задохнулся астмой в Москве.
Я деревья ломаю с треском:
Погоди, я еще не умер!
Рано радоваться, не веришь?
Я сквозь время иду напролом!
В эту ночь я зачем-то Крейслер,
В эту ночь
Я снова безумен,
В эту ночь
Я затравленным зверем
Раздираю ночной бурелом.
1930-е
* * *
Как на башне желтой долго
Колокол бьет тяжелый,
И на ветер желтый долго
Раскрываются звоны.
Но на башне желтой гулкий
Колокол сник тяжелый.
Только ветер пылью света
Одевает голых.
По дорогам горе бродит,
Созывая к бою.
Горе, коль народ в разброде,
А страна в разбое.
(Из переводов Ф. Г. Лорки) 1930-е
* * *
Учебник в угол и на пароход,
В июнь, в свободу, в ветер, в поцелуи.
И только берега, как пара хорд,
Стянули неба синюю кривую.
* * *
Я круга карусели не нарушу,
Игра закономерна и горда.
Но что любовь? Прелестная игрушка,
Иль ветром перерезана гортань,
Или плевок под грязными ногами,
Или мираж над маревом морей,
Иль просто сердце вырывает Гамлет
Скорее,
чтоб не жгло,
чтоб умереть
1939
* * *
Сегодня наш последний вечер,
Темно, и за окном январь.
Ни слова, ни огня, ни крика.
Пусть тишина, как на пари.
Открой рояль. Сыграй мне Грига
И ничего не говори. Молчи.
Пусть будут только тени
На клавишах и на висках.
Я спрячу голову в колени,
Чтоб тишину не расплескать.
1939
* * *
Полустудент и закадычный друг
Мальчишек, рыбаков и букинистов,
Что нужно мне? Четвертку табаку
Да синюю свистящую погоду,
Немного хлеба, два крючка и леску,
Утрами солнце, по ночам костер,
Да чтобы ты хоть изредка писала,
Чтоб я тебе приснился Вот и все.
Да нет, не все Опять сегодня ночью
Я задохнусь и буду звать тебя.
Дай счастье мне! Я всем раздам его
Но никого
1939
* * *
А если скажет нам война: «Пора»,
Отложим недописанные книги,
Махнем: «Прощайте» гулким стенам институтов
И поспешим по взбудораженным дорогам,
Сменив слегка потрепанную кепку
На шлем бойца, на кожанку пилота
И на бескозырку моряка.
1939
* * *
Я сегодня весь вечер буду,
Задыхаясь в табачном дыме,
Мучиться мыслями о каких-то людях,
Умерших очень молодыми,
Которые на заре или ночью
Неожиданно и неумело
Умирали,
недописав неровных строчек,
Недолюбив,
недосказав,
недоделав
1939
* * *
Найди на рукописи смятой
Клочки слепых бессвязных строф.
Так пахнут тишиной и мятой
Полотна старых мастеров,
Так слову душно в тесной раме,
Так память зарево костра,
Так море пахнет вечерами,
Так морем пахнут вечера.
1941
1. Письмо матери Бориса Смоленского
2. Борис Смоленский
3. Автограф стихотворения
Георгий Вайнштейн 22 года
«Белым снегом засыпает черные ресницы»
Рядовой. В 1941 году ушел добровольцем в ополчение. Обстоятельства гибели неизвестны.
«Стихотворений последних лет в личном архиве не осталось, что не значит, что их нет нигде. Может, их отдавали писательнице Дубинской, когда она собиралась писать книгу о Жорике. Может, где-то в архивах
От семьи Жорика не осталось никого. Все, кажется, было за то, чтобы Жорика забыли все и навсегда.
Но его не забыли. Тетрадь со стихами Георгия хранится у меня».
А. Анпилов
Рассказывает поэт Андрей Анпилов:
Жорик Вайнштейн родился в 1919 году. Сто лет прошло.
Есть фото 1924 года, в Берлине. Может, отец там работал по торговой линии. Может, тетя Фанни была по старой памяти с концертами и вывезла сестру с племянником.
Как бы то ни было, детство Жорика было сравнительно золотое, книжное. Один ребенок на всю семью, на двух сестер и брата.
Георгий Вайнштейн учился в ИФЛИ[6] с 1939-го, писал стихи, в 1941-м ушел добровольцем на войну и не вернулся. Немного стихотворений осталось да перевод плача Ярославны.
В интернете нашлись два фрагмента из мемуаров. Про школу и про институт.
«Есть в списке и Жора Вайнштейн. Он вспоминается пухленьким маменькиным сыночком. Они жили вдвоем с матерью, отца у Жоры не было. Мать его боготворила и частенько провожала в школу.
Жоржик тоже ушел на фронт и пал смертью храбрых в бою. Потом мы все узнали, что мама Жоржика не смогла вынести горя. Она выбросилась из окна той комнаты, где так счастливо жила до войны со своим единственным сыном» (Надежда Манжуло)
«Жора Вайнштейн тоже был эрудитом, из числа ходячих энциклопедий. Он мог часами не закрывать рот, выдавая разнообразную информацию. От него я узнал о переводах Омара Хайяма, сделанных Тхоржевским, о чудесных дневниках Жюля Ренара Жора хорошо знал немецкий, переводил Гейне, писал и сам стихи Их (нескольких друзей мемуариста, ифлийцев. А. Анпилов) стихи были книжные, с литературными героями. В них не было никакого бряцания оружием и «всех победим» Их мир это мир одиноких чудаков, способных страдать, но неспособных на зло.
Со своими стихами они не вылезали на трибуну и не мнили себя будущими поэтами, которые теперь могут пренебрегать науками. Интересы их были связаны с книгами, умудрялись они как-то оставаться вне житейского и вне буршеско-студенческого. Фигуры их сугубо штатские, они были освобождены не только от армии, но даже и от физкультуры. Однако каким-то образом оказались в армии и не вернулись
Они были несколько странными то, что называлось заумными, и трудно представить, что им могла предложить грядущая эпоха, если бы они остались живы» (Г. Н. Эльштейн-Горчаков)
Георгия Вайнштейна не вспоминают в кругу сокурсников и в кругу тех, кто был чуть моложе и кто вернулся стихами Когана, Кульчицкого, Майорова.
В РГАЛИ, кстати, есть записка, написанная рукой Пастернака: «Пропустить на мой вечер студентов Павла Когана и Георгия Вайнштейна».
Стихи, что остались от Жорика, с печатью дара, хотя еще неизвестно какого. Переводчик бы вышел точно, судя по ученому складу и отзывам литературовед бы получился нерядовой.
А может и настоящий поэт.
Жаль, что сохранившаяся тетрадь школьная еще. Стихи памяти Кирова, Первое мая, лирика, перевод, проба сюжета С этими вещами Жорик пришел в ИФЛИ. Много совсем детского и газетного: взвейтесь-развейтесь.
Видно, что на слуху девятнадцатый век, Лермонтов. И двадцатый Маяковский, Багрицкий, Светлов.
Опыта еще никакого, одни предчувствия. Ветер, буря, шторм, пурга.
Не обманули предчувствия, когда в 1938-м Жорик писал:
Белым снегом засыпает
Черные ресницы
Жорик
Две строки в тетрадке детской:
«Черные ресницы
Белым снегом засыпает»
Только сохранится,
Фотография на память
Эта пара строчек,
Жил на свете мальчик Жорик,
Маменькин сыночек.
Умник, неженка, любимчик
Дядин, сбоку бантик,
Сладкоежка и отличник,
Скептик и романтик,
Стал бы, может, русским Гейне,
Мог в живых остаться,
Или парадоксов гений,
Вроде Померанца.
Белым снегом засыпает
Черные ресницы,
Словно буквы заметают
Белые страницы,
Как с ифлийским факультетом
Филоло́г, историк
Стал убитым ты поэтом
В сорок первом, Жорик.
Принял в сердце пулю-дуру,
Покачнулся слепо,
Не вошел в литературу,
А шагнул на небо.
Был ты маменьким сыночком
И надеждой дяди,
Пожелтевшим стал листочком
В клетчатой тетради.
Не ходил ты, бедный Йорик,
В ногу общим строем,
Стал ты снегом, тихий Жорик,
Ветром и героем.
Тихий мальчик засыпает,
Словно песня снится:
«Белым снегом засыпает
Черные ресницы»
Андрей Анпилов
Январь 2019
Стихотворения Георгия Вайнштейна[7]
Прощание
В черной мгле зажглась звезда далекая,
Буйный ветер зарыдал и стих,
Ты ушла печально, одинокая,
Бросив мне холодное «прости».
................................
И я вспомнил тот весенний вечер,
Когда милой я тебя назвал,
В этот вечер нашей первой встречи,
Помню я тебя поцеловал.
Это ложь, что мы с тобой расстались,
Это ложь, что ты ушла в туман,
Ты ушла вокруг меня осталась
Только ночь, сводящая с ума.
Буйный ветер воет и рыдает,
Сердце мне своей тоскою рвет,
Это по тебе, моя родная,
Ураган бушует и поет.
Это по тебе, моя родная,
Майской ночью соловьи грустят,
Твой туманный облик вспоминая,
Вспоминая твой печальный взгляд.
Пусть же громче завывает вьюга,
Заглушив бренчание гитар,
Так прощай же, милая подруга,
Пропадай, крылатая мечта.
Я пошел дорогою далекою,
Я сложил печально-звонкий стих,
Я догнал подругу черноокую
И вернул последнее «прости».
В черной мгле зажглась звезда далекая,
Злобный ветер зарыдал и стих
Ты ушла печально-одинокая,
Унося мой запоздалый стих.
Плач Ярославны[8]
Ранним утром, светлым утром
Ярославна причитает,
Одинокою кукушкой
Робко голос подает.
Ранним утром, светлым утром
Ярославна причитает.
И тоскует и рыдает
У Путивлевских ворот.
«Я кукушкой полетаю
По широкому Дунаю,
Над Каялой помахаю,
Я бобровым рукавом.
Рану Игоря промою
Я студеною водою,
Чтоб он смог опять сражаться
С басурманом Кончаком».
Ранним утром, светлым утром
Ярославна причитает,
И горюет и тоскует,
И кукует и поет:
«О могучий славный ветер,
Ты летишь на легких крыльях,
Ты качаешь и волнуешь
Мутно-синий небосклон»
Унеси меня, могучий,
За туманы, скалы, тучи,
Где парят под облаками
Только соколы да ты.
Ах, зачем, владыка-ветер,
Ты развеял мою радость,
Растрепал мою одежду,
Разорвал мои цветы?»
Ранним утром, светлым утром
Ярославна причитает,
И томится и вздыхает,
И страдает и поет:
«Днепр могучий и прекрасный,
Ты пробил ущелья в скалах,
Сделай так, чтоб я не знала
Ни печалей, ни забот.
Днепр могучий и прекрасный,
В нежной зыбкой колыбели
Ты баюкал, ты лелеял
Станиславовы ладьи.
Почему же ты не хочешь
Мужа милого взлелеять?»
Ранним утром, светлым утром
Ярославна причитает,
Ярославна тихо плачет,
Ярославна слезы льет:
«Солнце, радостное солнце,
Ты сверкаешь изумрудом,
Но твоя улыбка, солнце,
Гибель Игорю несет»
Ранним утром, светлым утром
Ярославна причитает,
Одинокою кукушкой
Робко голос подает.
И тоскует и рыдает
У Путивлевских ворот.
1935
Вечер
Мутный вечер, звезды светят,
Грохают трамваи,
И толкает в спину ветер,
Думать помогает.
Ветер яростный и грозный
Злобно рвет и мечет,
Он срывает с неба звезды,
Словно это свечи.
Он бушует и рыдает,
Он ревет и злится
Белым снегом засыпает
Черные ресницы.
В небе матовым кораллом
Светит месяц тускло.
Только отчего вдруг стало
Тяжело и грустно?
Знать, недаром дико воет
Ураган могучий.
Над моею головою
Понависли тучи.
Знать, недаром ветер воет
И плюется стужа
Над моею головою
Черный ворон кружит.
Темнота. Вдали лишь виден
Свет от светофора,
Да на небе ходит месяц
Старый желтый ворон.
Звезды в небе словно свечи:
Светят, да не греют.
Пролетай, проклятый вечер,
Что ли, поскорее.
1938
1. Жорик Вайнштейн, 1924 г.
2. Георгий Вайнштейн, 1941 г.
3. Московские ополченцы уходят на фронт 23 июня 1941 г. Из фотохроники
1942
Поэт был бледен от ранений.
Почти что мальчик был поэт,
Но им владело вдохновенье.
Был Сталинград. И был рассвет.
Семён Гудзенко
НИКОЛАЙ МАЙОРОВ 22 года
ВАСИЛИЙ КУБАНЁВ 21 год
АЛЕКСАНДР ПОДСТАНИЦКИЙ 20 лет
ПАВЕЛ КОГАН 24 года
ЕВГЕНИЙ ПОЛЯКОВ 21 год
ВЛАДИСЛАВ ЗАНАДВОРОВ 28 лет
НИКОЛАЙ КОПЫЛЬЦОВ 22 года
Николай Майоров 22 года
«Мы лишь дети, которых снова ждут домой»
Рядовой, помощник политрука пулеметной роты 1106-го стрелкового полка 331-й Брянской Пролетарской стрелковой дивизии. Погиб 8 февраля 1942 года у деревни Баранцево Смоленской области.
Самая важная прижизненная публикация Николая Майорова появилась 1 мая 1940 года в газете «Московский университет». Тогда было напечатано стихотворение-манифест «Мы». Прочитав его, Михаил Кульчицкий записал в дневнике: «Майоров глыба»[9].
Но для литературных чиновников Коля оставался выскочкой, провинциалом, которого полезно щелкнуть по носу. Один редактор на папке со стихами Майорова написал: «не подходят. Вернуть автору».
Коля не унывал. Поэт Николай Глазков вспоминал: «Коля Майоров никогда не сомневался, что он поэт, но не искал этому подтверждения. Для него была характерна та спокойная уверенность, которую я встречал у знакомых мне летчиков»
Николай Майоров родился в деревне Дуровке Сызранского уезда Симбирской губернии. Через полгода семья вернулась на родину отца в деревню Павликово Гусевского уезда Владимирской губернии, где прошло детство поэта. В 1929 году семья Майоровых переехала в Иваново-Вознесенск. Николай Майоров окончил ивановскую 33-ю среднюю школу (ныне это школа 26 им. Д. А. Фурманова). В 1937-м он поступил на исторический факультет Московского университета. Входил в литературную студию при газете «Московский университет», посещал семинары в Литературном институте им. А. М. Горького.
В 1939-м Коля сделал предложение Ире Пташниковой, и они решили пожениться.
Но девушку, увлеченную археологией, альпинизмом и верховой ездой, напугала перспектива погрязнуть в быту. Она мечтала заниматься наукой. На каникулы умчалась в экспедицию в Среднюю Азию, оставив Колю с разбитым сердцем.
Николай с горя написал стихи о том, что он «в полубреду» за четыре строчки Бориса Пастернака готов и от любимой отказаться.
Когда к осени Ира вернулась, запальчивые стихи Коли дошли до нее. Он пытался неловко объясниться, но девушка смертельно обиделась.
И полвека спустя ей тяжело было вспоминать об этом эпизоде: «Ну как же так? Сперва прям вот как! Ах, любовь! А потом вдруг В то время мы были максималистами»
А потом 1941 год.
Из воспоминаний Ирины: «Окна были широко открыты. И не все сразу поняли, что же произошло, когда с площади донеслась передаваемая всеми радиостанциями Союза грозная весть. Но все, один за другим, вдруг поднялись и вышли на улицу, где у репродуктора уже собралась толпа. Война!.. Помню лицо пожилой женщины, в немом отчаянии поднятое к репродуктору, по нему текли слезы У нас с Николаем в это время как раз была размолвка. Увидев друг друга, мы даже не подошли, поздоровавшись издали»
Поэт, счастливый в любви, редко о ней пишет. Коля почти каждый день писал о любви. В этих стихах было много ревнивых нот, много юношеской горести Коля был невысок, не широк в плечах, не умел «производить впечатление».
Идти сквозь вьюгу напролом.
Ползти ползком. Бежать вслепую.
Идти и падать. Бить челом.
И все ж любить ее такую!
Забыть про дом и сон,
Про то, что
Твоим обидам нет числа,
Что мимо утренняя почта
Чужое счастье пронесла
Товарищ его юности Даниил Данин вспоминал о Коле: «Ничего завидного во внешности ничего впечатляющего, что заставило бы на улице оглянуться прохожего Еще меньше, чем на поэта, Николай Майоров был похож на записного героя».
В стихах он часто говорил о себе «нескладный».
Я шел веселый и нескладный,
Почти влюбленный, и никто
Мне не сказал в дверях парадных,
Что не застегнуто пальто
Столичные девушки не видели в нем гения. Для них он был просто парнишкой из Иванова, который пишет стихи. На их надменность он отвечал дерзостью:
Мне нравится твой светлый подбородок
и как ты пудру на него кладешь.
Мальчишку с девятнадцатого года
ты театральным жестом обоймешь
Николай учился на втором курсе истфака, когда понял, что его призвание поэзия. Из автобиографии, написанной 4 сентября 1938 года при поступлении в Литературный институт: «Подаю заявление о принятии в Ваш институт, ибо хочу одновременно с историческим образованием получить литературное. Все более и более убеждаюсь, что хороший историк должен быть и литератором и наоборот. Кроме того, очень люблю литературу и, несмотря на трудность работы в двух институтах, очень желал бы являться студентом Вашего института. Вот уже несколько лет я пишу стихи, имею несколько прозаических опытов. Стихи печатал в университетской многотиражке. В Вечерней Москве была помещена моя статья о профессоре нашего университета Т. Н. Грановском»