Напрасный труд и перевод электричества, Коленька. Ты так и так никому не звонишь.
Сказал же: для экстренных случаев, Коля вставил штекер в гнездо, вилку в розетку, но включать аппарат не спешил. А ты ко мне и сам придёшь, без всяких телефонов.
Приду, куда денусь, Тазов ёрзал на табуретке, его свербила новость. Тут, Коль, такое дело: вечер встречи выпускников, помнишь? Традиция! И юбилей двадцать пять лет. Как думаешь, может, Петрова приедет, ради такого случая перестанет нос воротить?
Может и приедет, может и нет. Я её с выпускного не видел, Коля всё-таки нажал кнопку включения, аппарат завибрировал, и Коля сразу перевернул телефон экраном вниз, накрыл широкой ладонью.
А кто видел-то? Серёга ботинками выбивал неритмичную дробь на полу, согревая ноги, интересно жирная? Коль, а вдруг приедет?
С чего бы, Серёженька? Столько лет знать нас не хотела.
Так юбилей! Мне вот любопытно посмотреть на артистку нашу. Звезда все ж таки! Вот бы приехала, мечтательно протянул Тазов.
Ну, тогда без меня. Не охота старое ворошить, да и Машеньку жалко: Наталья точно набросится, Коля внезапно разозлился. Не пойду. Вареньице кушай.
Ты, Коля, не друг, а портянка. Бог с ней, с Петровой. Не ездила сто лет и не надо. Чё сразу не пойду-то? Тазов хватанул большой глоток и задержал дыхание, чё кипяток-то какой!?
Сам хотел греться.
Коль, ну ты подумай, ну как я без тебя? Народ спрашивать начнёт: где Коленька? Как он жив-здоров? Мне про гробы что ль твои рассказывать?
Про себя рассказывай, Лаврентьев наблюдал, как густое варенье растворяется в жидком чае.
Не легче. Гордится вообще нечем: безработный-профессионал. Да еще чморить начнут: расписывать, как я в том году голый в тазике по лестнице спускался: «Тазик в тазике». С тобой никто не вякнет, постесняются. Пошли, а? Для меня вечер встречи свет в окне, отдушина в жизни моей бесприютной, распалялся Серёга, я что, часто о чем-то прошу, Коля?
А сидр из церковных яблочек?
Так-то дегустация! Если я его не попробую кто качество продукта оценит? Ты ж не притрагиваешься! Тазов с досадой ткнул ложкой в миску с вареньем, тоже из церковных?
Из них, из них, родимых, кушай, не стесняйся.
Тазов вскочил с табуретки, едва не опрокинув кружку:
Да иди ты, Коля, со своими гробами! он демонстративно шагнул в сторону входной двери и вдруг замер, прищурившись вот не хотел тебе говорить, а скажу! Скажу, раз ты такой друг! Я тебя тогда, в школе, на собственном горбу тащил, не задумывался, что сам чуть тёплый. Ты, Коленька, может и жив остался только благодаря тому, что у тебя такой верный друг был. Герой. А ты Сергей дёрнул молнию куртки, скривившись, миновал разноцветье мастерской и затопал по аллее из крестов. Кроме сидра ничего и не просил у тебя!
Коля медленно поднялся из-за стола:
Разве не Олежа Мизгирёв тащил? он догнал Серёгу почти на выходе, говорили, что Олежа.
Мужчины стояли друг напротив друга в потёмках коридора. Арктические Колины глаза заблестели. Тазов радовался сумеркам, можно было не прятать бегающий от случайно шлепнутого вранья взгляд. Он поспешно открыл дверь и спрыгнул с крыльца. Дверь захлопнулась. Потревоженные кресты с грохотом завалили выход.
Коля вернулся на кухню и перевернул телефон. На мерцающем экране светилось сообщение: «Абонент «Машенька. Моя» звонил 6 раз». Коля нажал на кнопку вызова. Длинные гудки соединяли его с единственным номером, записанным в телефонной книге.
Алё, Коленька! Здравствуй, родной. Наконец-то. Я с самого утра телефон обрываю, а ты все «абонент-не-абонент». Коленька, я всё решила!
Я в тебе и не сомневался никогда. Ты у меня умница, Коля улыбался по-отечески, на автомате теребил край шапки, которую снимал только в храме Машенька вязала.
Коленька, я приеду на юбилей выпуска. Я подумала: ну, сколько можно бояться призраков прошлого? Может, их и нет давно, а я столько лет потеряла, друзей не видела, тебя, женский голос в трубке захлёбывался от волнения и восторга, сбивался, будто спеша высказать мысль, чтобы не потерять. Или не передумать, а, может, ребята считают, что мне всё равно? Что я забыла? А я ведь не забыла ничего: ни школу, ни друзей, ни выпускной. Коленька, ты один все про меня знаешь, только ты и поддерживал меня все эти годы, несмотря на то что я натворила. Ты ведь им расскажешь, ты поможешь мне? Поможешь, как всегда?
Но, Машенька, Коля дождался секундной паузы в монологе собеседницы, подумай
Нет-нет, не отговаривай меня больше, не береги, я всё решила. Нет сил прятаться от этих людей. Родных. Хочу всем в глаза посмотреть, и обнять, и попросить прощения. И жить дальше с лёгким сердцем, собой опять стать, а не проекцией, Маша шумно вдохнула. Я приеду, Коленька. Ты рад?
Да, Машенька, конечно, Машенька.
Коля так долго держал кнопку отбоя, что телефон издал характерный прощальный звук и, мигнув экраном, погас. Коля швырнул его на место, с такой силой задвинул ящик, что Серёгина недопитая кружка все-таки не устояла, упала на бок и теперь остывший чай стекал по столу на табуретку, крупными каплями собирался в лужицу на холодном полу.
МИЗГИРЁВ
Тонированная девятка с рёвом обогнала черный Крузер Мизгирёва, заплевала лобовое стекло снежной жижей, и исчезла. Заплясали дворники.
Давай-давай, наяривай, добрый человек, Олег махнул лихачу и почесал лысину, на трассе камера.
На экране смартфона высветился входящий вызов. Звуки Олег давно отключил раздражают.
Мизгирёв, слушаю. Еду с объекта. Все с домом нормально, ничего серьезно не рухнуло. С местными разрулил организуем им благоустройство территории за счет «Стройсервиса». Напомни-ка, ты мне теща, чтобы перед тобой отчитываться? в голосе послышались стальные нотки, зам меня. Директора. Вот и замещай. Я свои сапоги без тебя знаю. Отбой.
110 на спидометре. Он чуть сбросил скорость терпеть не мог нарушений. 109 нормально.
Мизгирёв. Слушаю! Проиграли торги? За что плачу дебилам? Сам решу. Отбой.
За окнами придорожные кусты слиплись в непрерывную сизую ленту. На обочине мелькнуло рыжее пятно. Олег вдавил тормоз.
Да, дорогая. Молока куплю. У меня входящий. Целую.
Двойная сплошная запрещала разворот, машина резко сдала назад, замигали аварийные огни.
Мизгирёв. Слушаю! Я подрядчик. Да, «Стройсервис». Буду. Отбой. Олег открыл водительскую дверь, шагнул из машины, стараясь не поскользнуться в раскисшем снегу.
Сбитый пёс подтягивался на передних лапах, пытался выползти из грязной каши, незаметно скрыться, но задние ноги не слушались: волочились тряпками, а без них крупное мускулистое тело было не поднять.
Здоровенный-то какой! А всё ж, не проскочилТы, рыжий, никуда не уходи пока, я сейчас.
Мизгирёв открыл багажник, переоделся из кашемирового пальто в видавшую виды камуфляжку, натянул рабочие перчатки. Достал два аккуратных свертка.
Эх, только почистил салон, он методично расстелил на заднем сидении полиэтиленовую плёнку, ты как, дружище? Ещё здесь? большое серое покрывало Олег разложил поверх плёнки, проверил, чтобы нигде не съезжало.
Собака, конвульсивно сучила лапами, медленно отползая с обочины в кювет.
Ты это брось, рыжий. Сдохнуть в канаве никогда не поздно, это мы с тобой всегда успеем. Предлагаю подёргаться. Ты мне сейчас помоги, не ешь меня, ладно? Олег наклонился над псом, примериваясь, как ловчее его взять. Рыжий предупреждающе зарычал. Не, мы не так договорились, дружище. Вспоминай: ты меня не кусаешь, я тебя везу к доброму доктору. И тебе хорошо и мне спокойней. Олег протянул руку, чтобы потрепать бедолагу по мокрой замызганной холке, пёс клацнул зубами в сантиметре от ладони. Согласен, брат. Ты круче. Но это дела не меняет. Ты не смотри, что я здоровенный, это к вкусовым качествам не имеет никакого отношения. Так что, давай, поднимаемся шустрей, меня люди ждут. Олег натянул на запястья манжеты куртки, прихватил пса под грудь и приподнял. Пёс вцепился в толстый рукав, с глухим рыком вгрызался, стараясь добраться до плоти.
Молодец, парень, упёртый ты, пёс уместился на сидении, но рукав не выпускал. Да я, собственно, не возражаю. Нравится куртка жри, всё равно не прокусишь. Её болгаркой-то не разрежешь. Мизгирёв вытянул руку из рукава, оставил камуфляжку собаке, надел пальто и занял водительское место. КЛМН, брат, нас с тобой весь мир потерял! Ты потерпи, нам еще в пару мест надо заехать.
Замигал телефон.
Мизгирёв, слушаю!
Жизнь Олега Мизгирёва отлаженный механизм. Вечный двигатель без сбоев, поломок и внештатных ситуаций. Крупная строительная компания, начавшаяся с одного кирпича, выигрывала тендер за тендером. Все знали: Мизгирёв это надежность, обязательность, честность. Двухэтажный дом с садом, женой и двумя крепкими пацанами-погодками. Упругие, как резиновые мячики, круглоголовые никаких сомнений, чьи дети клонированная копия отца.
Два этажа, два гаража, два сына, две машины, два высших образования строительное и экономическое. Всего ровно столько, сколько нужно для благополучия семьи. Меньше плохо, больше хуже в разы. Излишества Мизгирёв не понимал и не приветствовал. В семье было все но не больше.
У тебя, Олег Николаевич, как у Ноя, каждой твари по паре, шутили коллеги.
Нет, жена одна.
Олег и чувствовал себя немножко Ноем. Собирал в своем ковчеге все необходимое, обустраивал, налаживал, снабжал выполнял долг главы семьи. Очень успешно выполнял. Оставалось жить и радоваться.
На объект стройплощадку, обнесенную высоким забором из горбыля, крузер Мизгирёва влетел минута в минуту. Собравшиеся журналисты и недовольные общественники даже не успели завести разговор о скрывшемся подрядчике. Они переминались на слякотной площадке, для твердости забросанной досками.
Сейчас будет весело, брат. Но быстро. Олег потянулся за строительной каской, которую всегда возил на заднем сидении, никуда не уходи, помнишь, да?
Рыжий клацнул зубами и не промахнулся.
Твою ж медь, рыжий, я начинаю жалеть, что тебе перебило ноги, а не челюсть, правый рукав быстро пропитывался кровью.
Кой-как обернув платком рану, Мизгирёв выпрыгнул из машины и повернулся в сторону задубевшего народа с картинно поднятыми руками и обезоруживающей улыбкой:
Граждане, господа, товарищи! Я Мизгирёв. Генеральный директор компании «Стройсервис». Знаю, что вы готовы были меня растерзать, но вас опередили, Олег помахал криво забинтованной рукой. У меня предложение: завтра в восемь тридцать сюда подъедет автобус и всех желающих моей крови отвезет в наш центральный офис. А сейчас, прошу прощения. Мне необходима срочная медицинская помощь, иначе, боюсь разочаровать вас в качестве жертвы.
Обескураженные общественники согласно закивали не звери же, человек ранен, кто его знает может, серьезно.
Олег вернулся к машине, достал из аптечки бинт и зубами разрывал полиэтиленовую упаковку.
Журналисты местных телеканалов обступили его, защелкали камеры:
Господин Мизгирёв, как вы прокомментируете ситуацию со строительством муниципального детского сада? красно-белый микрофон сунули к самому лицу.
Оа иак, он продолжал разматывать бинт.
Олег Николаевич, ваше ранение следствие конфликта из-за выделенного земельного участка? выкрикнула бойкая девица.
Угу, не поделили территорию кой с кем, Олег с трудом справился с бинтованием, не забудьте указать: преступник был рыжим.
Рыжий пес на заднем сидении лежал так, как будто с честью исполнил свой собачий долг покусал чужака и теперь может сколько угодно почивать на лаврах. Он опустил огромную угловатую башку на передние лапы, задние старался не тревожить и спокойно рассматривал Олега. Сначала тот был опасностью, потом врагом, а теперь жертва. Можно расслабиться.
Олег тоже, считай, что расслабился: привычный порядок рассыпался на глазах.
Одно дело я решил, о втором договорился, а вот молока Светлане Степановне купить все равно придётся самому, Олег держал руль левой рукой, и к доброму доктору нам теперь нужно обоим. Ты с раной, и я с раной. Оба-два сраные. Ты, может, размечтался, что я тебя к себе домой заберу? Не надейся, он наблюдал за псом в зеркало заднего вида, а вот на кормежку можешь рассчитывать обеспечу. Жри, сколько влезет, пока не сдохнешь. Сейчас отвезу тебя, вражина, в клинику и за молоком поеду. Мизгирёв, слушаю. Какая Елена Владимирова? Ой, Ленка! Привет, Ленка! Про юбилей? Конечно, помню. Что? Машенция согласилась приехать? Я буду, он медленно опустил телефон, отбой.
За забрызганным стеклом мелькала снежно-кустовая смесь. То ли кусты белые, то ли снег грязный все смешалось и слилось. Стрелка спидометра вырвалась за сто двадцать.
НАТАША
Серый день. Безрадостный. Будто и не январский полдень, не разгар зимы с морозной солнечной свежестью прозрачного неба, а унылая хмарь конца февраля с сизыми кислыми тучами и взбесившимся ветром. В такие дни хочется вздёрнуться на ближайшей осине. Спасает только то, что кругом одни березы, а удавленник, болтающийся на березе не то. Совсем не то.
Наташа вышла из церкви святого Николая Чудотворца, задержалась на паперти, примерилась мысленно к каждому могучему дереву в березовой аллее, что любовно выращивалась прихожанами храма много лет: так и эдак прилаживала собственное безжизненное тело. Нет. Даже в новой норковой шубе. Некрасиво получится. Внутри церковной-то ограды повеситься.
Повременю. Она сдвинула с головы чёрный, расшитый пайетками, платок, обнажив такие же чёрные блестящие волосы. Ветер мгновенно растрепал причёску гордость: ни единого седого вкрапления. Генетика хорошая, спасибо маме. Любая другая женщина в её ситуации давно бы побелела, превратилась в древнюю старуху. Но Наташе стареть нельзя. Ей ещё замуж выходить, детей рожать. Для этого и внешность, и здоровье потребуются. Хоть ей уже перевалило за сорок и позади три успешных брака, стройность и упругость тела, красота сохранились почти нетронутыми, как в девичестве. Разве только чуть видимая морщинка между идеальных бровей и едва заметно опущенные углы рта выдавали собеседнику её возраст. И то стоило Наташе улыбнуться, напустить в серые глаза света и человек снова в замешательстве:
Сколько лет этой прекрасной женщине? Двадцать пять? Тридцать два? Не больше тридцати пяти точно. Но это, прямо, крайний вариант. А! Еще и детей нет? Тогда двадцать пять. Без сомнений, всё у этой загадочной красавицы еще впереди.
Наташа тоже так думала: вся жизнь впереди, всё успеется, особенно дети. Пока молодая надо черпать жизнь полным ковшом, всё попробовать, везде побывать. И получалось ведь! Есть, что вспомнить.
Последние три недели Наташа только и делала, что вспоминала, перебирала собственную историю по минуткам, дням, десятилетиям, как на исповеди. Для этого в церковь и приходила. Вспоминать.
Никогда она верующей не была, а в школьные годы даже случалось в Пасхальную ночь смотреть на крестный ход, ржать над богомольными старухами. Висеть вместе со всеми на ограде церковного кладбища, повыше, так видней были «вредные суеверия», ногой опираться на деревянный крашеный крест ближайшей могилы, чтобы не сверзиться в апрельскую слякоть.
А нынче, после Рождества, ноги сами принесли в храм, она не собиралась. И платок нашелся вместо шарфа надевала, и в юбке оказалась как специально готовилась.
Служба уже закончилась, храм опустел. Догорали свечи в поставцах благодарственные, поминальные. Лики святых уставились со стен строго и вопросительно: зачем пришла? Наташа и сама не понимала зачем. Пришла вот. Цокнула каблуками по плиточному полу и замерла эхо разнеслось по всему помещению. Православные святые и мученики не спускали с неё настороженных глаз, сканировали душу, ворошили всё, что было спрятано внутри, но Наташа не желала открывать свои тайны мужчинам. Даже святым. Даже мертвым.