Потом Антоха снова попал к продажным девкам, какое-то время обретался у них. Снова попытался устроиться в приличное место да ничего не вышло. И покатился несостоявшийся «мастак» Антоха по наклонной. Украл раз, второй был пойман, бит и попал под арест. Поймали еще раз тогда Антоха прибился к шайке воров-домушников, «работавших» по наводке. Во время очередного ограбления вышло нехорошо: хозяева проснулись и подняли шум. У домушников был уговор: уходить без крови. Тем не менее самый отчаянный налетчик, разозленный неудачей, взялся за топор и порешил старую хозяйку и горничную.
Через несколько дней полиция шайку взяла, и налетчики решили «повесить» убийство на самого молодого, на Антоху. Тут и каторга ему вышла!
В каторге Антохе тоже не везло. Владея приемами карточных вольтов, но не имея жизненного опыта, он решил было играть сам по себе. Такое каторга не прощает. Антоху стали бить едва не каждый день, не давали проходу, и в конце концов загнали под нары, где по жестокому каторжанскому «уставу» обитали самые бесправные арестанты.
Сломанный таким образом, Антоха со своим жалким положением свыкся, в глаза всем заглядывал искательно и отыгрывался лишь на каторжанах-«первоходках» и мужичках, взятых от «от сохи» на время.
Тем не менее, испитое и быстро постаревшее на каторге лицо Антохи каким-то образом все же сохранило прежнюю наивность, и на незнакомого человека еще могло произвести впечатление, вызвать к себе доверие. И это спасало Фролова от окончательного падения: каторжные иваны время от времени поручали ему деликатные делишки на воле.
Глава четвертая. Настоящее испытание
До Ведерниковского станка было двенадцать верст пути, с одним попутным станком, в восьми верстах от поста Дуэ. Собираясь в дорогу, Ландсберг, еще не сообщивший иванам о своем решении, кое-что все же предпринял. В лавке Бородина он, ощутимо тронув первое полученное жалованье, купил пять фунтов сахару, а в следующей лавчонке дрожжей. Покупка предназначалась для смотрителя того самого попутного к Ведерниковскому станка, отчаянного пьяницы. Уединенность и малопроезженность тракта подвигли смотрителя на незаконное и преследуемое по закону занятие винокурение. Ландсберг уже знал, что в полуверсте от станка, в землянке, смотритель ставил брагу и потихоньку гнал пьяное зелье. Случалось это, правда, не часто сахар на Сахалине был весьма дорог, а ягодный сезон еще не наступил.
За последнюю неделю дождей на Сахалине не было, и благодаря этому обстоятельству дорога в станок была в приличном состоянии. Лошадь исправно перебирала мохнатыми ногами, колеса экипажа не ныряли в выбоины и промоины, не застревали в липкой грязи.
Наслышанный о Карагаеве, Ландсберг знал, что тот был из военных фельдшеров, в свое время попал в Карийскую каторгу за какое-то воинское преступление, отбыл там десять лет. А потом, как это нередко случалось с осужденными нижними воинскими чинами, изъявил желание стать надзирателем. Доказывая тюремному начальству свою преданность и старательность, такие надзиратели из бывших острожников обычно становились самыми жестокими притеснителями арестантов. Почти у каждого из них, как правило, была в прошлом темная история обиды на бывших товарищей и яростное желание мстить за эту обиду либо унижение. Неутолимую злобу к каторжникам у таких людей подпитывало и то, что и в вольном обществе они продолжают оставаться изгоями. Карагаев был изгоем и для каторги, и для тюремной администрации Сахалина.
Но, как понимал Ландсберг, всеобщие презрение и ненависть к Карагаеву не означало то, что расправа с ним будет расследована спустя рукава. Скорее уж наоборот: тюремная администрация положит все силы, чтобы найти и примерно наказать исполнителей и зачинщиков расправы. Иначе было нельзя: на Карагаеве и ему подобных держалась вся каторга, дисциплина среди самых темных и отчаянных отщепенцев и отбросов общества.
Лениво пошевеливая вожжами, Ландсберг машинально отмечал в голове и рельеф местности, по которой катилась его коляска, и профиль дороги. Иногда он натягивал вожжи, выскакивал из коляски и более внимательно осматривался вокруг, определяя наиболее удобные точки будущей засады. Его ничуть не смущало при этом, что до указанного иванами места еще далеко: верить до конца каторге и ее иванам у него не было никаких оснований.
Чуть кривоватая шеренга телеграфных столбов новой линии тянулась вдоль всей дороги в Ведерниковский станок. Провод на столбах еще не был провешен. Огромные черные вороны изредка взлетали и тяжело усаживались на верхушках столбов, внимательно следили за проезжающей коляской.
Лошадь подняла на ходу голову, коротко фыркнула, и тут же Ландсберг ощутил в воздухе легкий дымок, признак приближающего человеческого жилья. Да, пора бы уже и быть Силинскому станку, названному по имени давнего смотрителя Афанасия Силина.
Домишко смотрителя был сооружен чуть в стороне от тракта. Низкая кривая труба курилась дымком, однако ни на шум подъехавшей коляски, ни на оклик и посвист Ландсберга никто не ответил.
Опять Афоня в своей смолокурне пребывает, отметил про себя Ландсберг. Набрал в легкие побольше воздуха и свистнул громко. Лошаденка от неожиданности присела было на задние ноги, и только натянутые предусмотрительно вожжи удержали ее от бега.
Немного погодя откуда-то из леса донесся приглушенный ответный свист, и Ландсберг присел на крыльцо в ожидании хозяина.
Смотритель Силин при виде гостя засуетился, при виде гостинцев по-детски обрадовался. Улыбался щербатым ртом, пересыпая из ладони в ладонь колотые куски сахара. Долго и истово нюхал дрожжи.
Ну, теперя дён через десять добро пожаловать на мой первачок, ваш-бродь! У-ух, и знатный первачок будет! радовался Силин. А то я, ваш-бродь совсем уже измучился на кореньях да березовой водице бражку ставить! Одна видимость, а не вино! А ты тут чего? По делу, в Ведерниковский собрался? За столбами доглядывать? Тогда упрежу тебя, хорошего человека: был я в Ведерниковском станке днями, за солью ходил. Гляжу еловый лапник народ жгёт. Откель у вас ельнику взяться, спрашиваю, коли на столбы вы лиственницу непременно валить должны?
Силин присел рядом с Карлом на крылечко, не выпуская из рук гостинцев.
Ель дерево хлипкое, гниет быстро, а вы чево, спрошаю? продолжил он. А они мне: далече за болотом листвяк подходящий добывать надо, говорят. Таскать оттель несподручно, топко! Вот мы, дескать, и приспособились: на короткие столбы, что в землю закапывать, смолы погуще намазать авось за лиственничную подпорку и сойдет!
Ну, спасибо, Силин! Погляжу там, поблагодарил Ландсберг. На обратном пути остановлюсь у тебя, чайком побалуемся, Силин!
* * *
Работы на Ведерниковском станке шли, как сразу определил Ландсберг, ни шатко ни валко. Ватага из дюжины рабочих-каторжников была разбита десятником на тройки. Одна валила лес, две других обрубали сучья и таскали лесины к дороге. Остальные копали под столбы ямы, курили смолу, железными обручами притягивали короткие опоры к длинным столбам. Трое солдат из караульной команды, разморенные жаркой погодой и бездельем, составили ружья в пирамиду и занимались кто чем: один полоскал в ручье бельишко, двое лениво шлепали картами. При виде подъезжающей коляски солдаты и десятник было встрепенулись, однако, узнав в приезжем начальстве Ландсберга, успокоились и занялись прежними делами.
Ну-с, Петраков, давай докладывай о результатах работы. Я был здесь у тебя ровно неделю назад. Хвались, Ландсберг привык не обращать внимание на подчеркнутую демонстрацию малозначимости его как начальства.
Десятник Петраков, сам из каторжных, назначенный на свою должность еще до появления на острове Ландсберга и все время подчеркивающий свою близость к иванам, бросил на инженера короткий неприязненный взгляд, но оговариваться не посмел. Сопя, достал из кармана обрывок бумажки, исписанный каракулями, сунул в бумагу нос.
Значить, с прошлой среды заготовлено три десятка, да еще четыре столба. Двадцать два уже поставлено, ишшо парочку дотемна сёдни поставим, должно
Выходит, в один день ставите по три столба, перебил Ландсберг. Плохо, Петраков! Исходя из имеющихся у тебя душ рабочей силы, положено ставить не менее пяти-шести столбов за световой день. Так и ставили раньше. Я глядел отчет прежнего десятника и по семь, бывало, ставили. В чем дело, любезный? Грунт трудный? Так и на пройденных участках грунт такой же был, Петраков. Плохо! Дай-ка топор, пошли поближе на твои столбы поглядим. А пока вели вырубить шест из тонкомера. Длиной в три четверти столба с опорой.
Ландсберг быстро зашагал от одного столба к другому, замеряя складным метром высоту вкопанных в землю опорных столбиков. Все последние опоры были чрезвычайно густо вымазаны смолой так что ее потеки образовали под каждой опорой немалую лужицу.
Не жалеешь смолы, Петраков? покосился на десятника Ландсберг.
Он подобрал с земли щепку, очистил от смолы участок опорного столба и начал стесывать топором верхний слой древесины.
Так-так-так, Петраков! Смолы тебе не жалко, значит? А себя? Что сие означает? Это же не лиственница, а ель!
Не доглядел, должно, за работничками своими. Вот собаки какие! Ну, я им кузькину мать-то покажу! десятник грозно обернулся на рабочих. Случайность вышла, господин инженер! Мигом справим!
Дойдя до последнего столба, Ландсберг зашагал дальше туда, где трое каторжных кирками и лопатами копали очередную яму.
Здорово, ребята! Бог в помощь!
И вам здрассте, ваш-бродь.
Какой глубины ямы копаете, ребята?
Известно какой Полторы сажени.
Точно полторы? Не меньше? Чем замеряете?
Струментов у нас нетути, замерять-то. Ветку сунем в яму, прикинем, ишшо копаем, если надоть
А десятник проверяет глубину?
Каторжные переглянулись.
Дык когда как, ваш-бродь. Иной раз подойдет, заглянет
Понятно, Ландсберг подошел к лежащему неподалеку столбу с привязанной уже опорой, замерил ее длину. Почему опора на четыре вершка короче, чем положено?
Не могем знать, ваш-бродь. Мы-то землю копаем тока. Столбы-то готовые иные людишки подносят.
Убедившись, что и последняя опора сделана из еловой лесины, Ландсберг пошел обратно к биваку. Взял вырубленный по его приказу шест, наугад подошел к одному из столбов. Упер его в верхнюю часть столба, с силой качнул в одну сторону, в другую. Подошел к другому столбу, проделал и там ту же процедуру. Вернулся к бросившим работу и сгрудившимся арестантам, попросил:
Покажите-ка, ребята, где ночуете, где кашеварите
Оглядел ветхие шалаши с грудами тряпья, покачал головой и поманил десятника.
Проводи до коляски, Петраков. Делать мне тут нечего. Как и тебе, похоже
Дык не сомневайтесь, господин инженер, все исправим в лучшем виде! Недоглядел, извиняйте уж!
Недоглядел, говоришь? Слушай внимательно, Петраков! Последние три десятка столбов надо будет из земли вынимать. Думаешь, я не вижу твою хитрость? Ямы копаете мельче, чем положено. До глубины промерзания грунта зимой не доходите. А чтобы незаметно было, столбики опорные короткими делаете. Ты что, не понимаешь? Придет зима, ударят морозы. Грунт смерзнется, столбы выдавливать начнет, они покосятся. Далее: по какому праву ель вместо лиственницы на опоры ставишь? Ее хоть вымочи в смоле, все одно через пару лет сгниет в земле. И что это за телеграфная линия будет? А спрос с кого? С меня, Петраков, начальство на следующий год спросит! А то и в саботаже обвинит.
Дык ведь все переделывать надоть, господин инженер! Откель я про промерзание твое знал? Мы люди темные.
Не валяй дурака, Петраков! Не валяй! Про границу промерзания, может, ты и не знал, а вот про то, какой глубины ямы под столбы копать, сорок раз было сказано. И потом сам-то где спишь? В избе? А рабочие почему на голой земле, под дырявыми шалашами?
Дык с места на место переходим, чаво напрасно городить-то?
Петраков, я вернусь сюда через два-три дня. Привезу еще рабочих. Все, что сказал к моему возвращению должно быть исправлено. Не сделаешь вылетишь из десятников белым лебедем! И докладную напишу про все твои «недогляды». Сам ямы копать станешь, а раньше тебя начальство на «кобылу» положит, сам знаешь! Всн понял?
Понять-то понял, господин инженер! Петраков смотрел на Ландсберга недобро, зло усмехался. Не по-людски у нас с вами получается Вы ведь, извиняйте, тоже из нашенских? С последним сплавом пришли? Нешто не знаете, что наш брат, каторжный, держаться друг за дружку должон? Не гадить на голову своему брату-арестанту. А вы «кобылой» меня стращаете, агромадную работу переделывать велите. Твой же брат, каторжник, будет по твоей указке лишний раз спину ломать!
Значит, меня подводить ты считаешь вправе, Петраков? Ответственную работу, за которую я в ответе, абы как лепить можешь? Это по-братски, как ты изволишь выражаться? А я молчать должен про твои грехи?
Воля ваша, господин инженер. Молчать заставить не могу, как и разум свой дать. Тока гляди сам, народ у нас на каторге злой. Ты вот один по тайге на колясочке ездиешь а в тайге, господин инженер, всяко разно бывает
Ты, Петраков, злостью народа здешнего не прикрывайся! За рабочих я и без твоей подсказки заступлюсь. А где чисто твоя вина тебе и отвечать. И моргать перед ватагой за зряшную работу, которую ты же и допустил тоже тебе. А пугать меня, Петраков, не советую! Я ведь и без начальства с тобой разобраться могу. По-нашенски, как ты изволишь выражаться.
Вернувшись к вечеру в пост, Ландсберг предпринял первый решительный шаг: попросил Михайлу Карпова передать иванам про свое согласие на испытание. Михайла покивал:
Разумно, Христофорыч, решил! Поглядим! Я сегодня, как в кандальную с твоим ответом схожу, покручусь там сколько можно. Может, с кем из людишек потолкую, что и как Поглядим, говорю!
Два дня «головка» каторги, получив согласие Барина на «спытание», проверяла лишь его терпение, никаких указаний Ландсбергу не давала. Разведка Карпова тоже пока результатов не принесла: если иваны что и замышляли, то вслух это не обсуждалось.
Об увиденных на Ведерниковском станке безобразиях Ландсберг на утренних раскомандировках пока тоже говорить не спешил. Как и обещал, на третий день он снова съездил туда поглядеть, правильные ли выводы сделал для себя десятник Петраков? Оказалось, что верные. Каторжники работали как проклятые: почти все дефектные столбы были вынуты из земли, еловые опоры заменялись на лиственничные. На Ландсберга рабочие, конечно, глядели все как один злыми глазами, однако вслух не роптали. Пообещав еще раз прислать дополнительных рабочих, он уехал в пост, дожидаться указаний иванов.
И дождался. В тот же вечер один из канцелярских писарей передал ему клочок бумаги с несколькими фамилиями, среди которых были Трифонов и Афанасьев, упомянутые иванами как приманка для Карагаева.
И уже на следующей утренней раскомандировке Ландсберг объявил, что темпы работ по прокладке телеграфной линии неудовлетворительные, и что количество рабочих на Ведерниковском станке необходимо увеличить. Тюремный смотритель не возражал: бери арестантов сколько хочешь, господин инженер!
Шестерых пока будет достаточно, уверил Ландсберг. Вот только не абы кого Позволено ли будет мне самому отобрать рабочих?