Откушать с нами? Перед Ландсбергом оказалась почти чистая чашечка, из которых в сахалинских тюрьмах предпочитали пить водку.
Отказываться не следовало, и Ландсберг взял в руку чашку, другой отломил кусочек хлеба.
Ну, со знакомством, уважаемые! Он опрокинул в рот скверную, отдающую керосином водку, пожевал сыроватый хлеб.
Иваны тоже выпили, под жадно-голодными взглядами окружающих шконку лиц разобрали кружки колбасы, куски белой булки, ломти сала. Лениво закусывали, иногда не глядя швыряли в толпу недоеденные куски, разговор начинать не спешили.
Значится, вот ты каков будешь, Барин! начал наконец один. Наслышан о тебе народ, слушок сюды раньше твово парохода прибёг. Нехорошо про тебя говорили, Барин, как на духу тебе скажу Забижаешь, говорили, народишко. Калечишь, а то и вовсе до смерти убиваешь Уставов тюремных признавать не желаешь, к авторитетным людям без почтения
Другие говорили, что правильный ты арестант, Барин! сипло подхватил соседний переговорщик. Баили, что ты хоть и из ихних благородий, а не чистоплюй. В тюрьму по крови пришел, по сурьезной статье. К начальству не примазываешься, ихнюю руку не держишь, товарищей не выдаешь.
Дырку в горе здеся на Жонкьере доделывали не забижал арестантов, калечиться не посылал, в опасные места сам первым шел. Выпей-ка ишшо с нами, Барин!
Благодарю, не могу, уважаемые! Желудок не позволяет много пить! Ландсберг решительно перевернул вверх дном свою чашку, взял еще кусочек хлеба.
Гляди сам. Ты нам свое уважение уже выказал, не побрезговал.
Иваны снова выпили, закусили.
Ну, теперя слушай наш сказ, мил-человек! Иван по фамилии Баранов тоже перевернул свою чашку и уставился на Ландсберга тяжким взглядом. Каторга тебя прощает покамест, Барин, за то, что уважаемых людёв в Литовском замке, да во Псковской пересылке жизни лишил. Дело то давнее, далекое кто знает, можеть, тебя не поняли, можеть, ты чево не знал, не разумел. Помогать каторге, канешно, придется ты ж при начальстве. Слово там замолвить за кого, или с бумажкою какой помочь. Это само собой. Но спытание нашенское ты пройти должон, Барин! Исполнишь каторжанский приговор живи потом как знаешь. Не откажешь каторге, Барин?
Не откажу, коли смогу. А что за приговор каторжанский?
Давай о деле, согласился Баранов. Есть тут человечишко один, оченно для всей каторги вредный. Карагаев его фамилиё. Слыхал, поди?
Да, надзиратель Карагаев. Слышал.
Во-во! Лют энтот самый Карагаев до невозможности! Драть приказывает всё, что ноги-руки имеет. Лютует, собака! Эй, народ, ну-ка, подведите-ка сюда Никишку, пусть Барин поглядит!
Толпа, обступившая нары, зашевелилась, раздалась, и двое каторжников почти поднесли поближе повисшее на их руках полуголое тело, поворотили спиной к Ландсбергу, подвинули поближе свечи. Спина Никишки была вздута и буквально взлохмачена розгами, сам человек висел на руках без сознания.
Вишь, каков Никишка стал? кивнул на несчастного Баранов. Не жилец, точно тебе говорю. А сколько уж схоронили таких, после карагаевских-то милостев? А перепоротых сколь? Вот и приговорила, значить, Карагаева каторга. А ты помочь должон, Барин!
Смертного греха на душу не возьму! твердо заявил Ландсберг. Что хочешь со мной делай нет моего согласия!
А тебе и не надо свои ручки марать! усмехнулся Баранов. Желающих поквитаться с Карагаевым и без тебя хватит! А исделать тебе надобно вот что будет
Погоди, уважаемый! Ландсберг протестующее поднял обе руки. Погоди, не говори более ничего! Пойдем-ка, на воздух выйдем отсюда! Не обговариваются такие дела чтобы сотня ушей вокруг была!
Ты что же, каторге не доверяешь? прищурились на Ландсберга иваны. Каторга по уставу живет, болтать никто не станет, за длинные языки на ножи у нас положено ставить!
Устав уставом, а любой человек слабину дать может! Ландсберг поднялся. Здесь я слушать больше ничего не желаю, уважаемые! Хотите на дворе подожду?
Ну жди, усмехнулся Баранов. Может, кто и выйдет
Ждать Ландсбергу пришлось недолго. Вскоре рядом с ним проявились из темноты фигуры двух иванов.
Горд ты, все ж, чрезмерно, Барин! длинно сплюнул на землю Иван Пройди-Свет. Без оглядки живешь!
Как раз с оглядкой, уважаемый! возразил Ландсберг. Ты говори, чего от меня требуется.
А требуется от тебя, уважаемый, чтобы ты Карагаева в день, который мы тебе укажем, привез в Ведерниковский станок. Туды ведь столбы сейчас с проволокой ставят? И народишко арестантский на тех столбах корячится. Так вот, соберешь в тую ватагу, что столбы ставит, людишек, которых мы тебе укажем. Они все и сделают. Твое дело Карагаева туды привезть.
Карагаев гнида умная. Лютует, собака, а себя бережет, ввернул второй иван. С двумя револьвертами ходит. Твое дело привезть его на место так, чтобы ён ничего не заподозрил.
А с чего это ему доверяться мне? Он со мной и не говорит никогда
Ты сюды слухай, Барин. Ты ведь на разнарядках бываешь? Бываешь! Заказываешь рабочих туды столько-то, сюды Вот и сделай так, чтобы в Ведерниковский станок дополнительную ватагу попросить. Кого я те после скажу. Пожалуйся: мол, каторжные рабочие плохо работают, не слухают тебя. Попроси, чтоб надзирателя тебе в помощь дали, для соблюдения порядка. Понял?
А если другого пошлют? Не Карагаева?
Надо исделать так, чтоб он сам напросился в Ведерниковский станок! Когда на разнарядке будешь на каторжных жаловаться, упомяни Трифонова и Афанасьева. Они, мол, более всех воду мутят, других сбивают с толку. Как тока Карагаев про этих двоих услышит сам вызовется ехать с тобой!
С чего это?
На Трифонова да на Афанасьева у него давно зуб вырос. Того и другого не раз на «кобылу» посылал. Одного за дерзкие разговоры, другого за бабу. Бабенку одну, из прошлогоднего сплаву, Карагаев к себя в сожительницы всё сманивал. А она взяла да и к Афанасьеву сама пошла. Он на морду красивый шибко, Афанасьев, вот бабы к ему и липнут. Верно говорю, Барин: как услышит Карагаев про энтих двух сам вызовется ехать к ним, порядок наводить!
Ну поедет он. А далее что?
А ничего! Заранее место подберешь, чтоб немного не доехать до станка. Чтобы лошадь на том месте придержать на повороте, али камень на дороге мешать проезду будет. В том месте людишки из кустов выскочат, на Карагаева насядут тут ему и конец.
А я, испугавшись, в станок поскачу, тревогу поднимать? Напали, мол Так, что ли?
Так. Только шибко не спеши, с тревогой-то. Дай людишкам дело сделать. Двое после того, как Карагаева кончат, в бега подадутся. В Ведерниковском станке солдат караульной команды всего трое. Все за беглыми не побегут, не положено. И все едино дай беглым подальше уйти.
Так ведь все равно поймают. Я слышал, на Сахалине долго не бегают А как поймают допросят. И всё наружу выйти может
А енто уже не твое дело, Барин! Твоя забота Карагаева на место привезть, спытание нашенское сдюжить. Ну и, канешно, когда людишки из кустов выскочат гляди, чтобы Карагаев за револьверты свои не успел схватиться. Если что придержишь, силенки, чай, не занимать. Понял?
Так! понятливо покивал Ландсберг. Сначала разговор был привезти Карагаева на нужное место, и только. Потом говоришь людишек нужных в ватагу, что столбы ставит, собрать. Теперь, оказывается, еще и придерживать надо Карагаева Не пойдет, уважаемый!
То исть, отказываешься каторге помочь, Барин?
Так ведь выходит, что и так, и этак мне конец, мил-человек! Чего ж мучиться-то понапрасну стану? Про назначенное вами испытание сотня человек в тюрьме, не меньше, слыхала. Донесет кто-то, схватят меня, людей повяжут, которых каторга исполнителями назначила И Карагаев цел останется, и мне конец. Вот и все ваше «испытание»!
Отказываешься?
Отказываюсь. Раз каторга надумала Карагаева порешить, так и без меня порешат. Меня ведь иваны убрать вместе с ним хотят. Разве не так? Я вам поперек горла, уважаемые! Зло на меня держите, что не желаю быть на вас похожими. Что в каторгу пришел, чтоб не по-волчьи жить, а принять наказание, людьми за мой грех назначенное. Так что отказываюсь! вздохнул Ландсберг, без страха поглядывая на темные фигуры. Делайте что хотите! Только учти сам, и другим передай, уважаемый! Захотите со мной посчитаться дорого жизнь моя вам обойдется! Я солдат, и убивать умею. Слыхал, небось? Сколько смогу стольких варнаков на тот свет с собой и захвачу, понял?
Понял, Барин! Только и ты не торопись! Гонор гонором, а все ж подумай! Каторга до завтрева ответ твой окончательный ждать станет.
Завизжала дверь, в светлый прямоугольник проема высунулся кто-то, окликнул:
Барин, ты тута? Пазульский откушал уже, зовет тебя. Иди поскореича!
* * *
Стало быть, ты и есть тот самый Барин! подслеповато прищурился на Ландсберга патриарх каторги. Слыхал, как же Молодой ты Сколько годков?
Двадцать семь, уважаемый.
Двадцать семь, покивал старик. А присудили тебе пятнашку?
Четырнадцать лет, уважаемый.
Я ж говорю молодой. И выйдешь молодым, коли правильно себя вести станешь. Ладно, Барин, мне пока до тебя дела нету. А позвал потому, что народишко попросил: гордый ты, говорят, очень. Вот, гордый-гордый, а к старику пришел, хе-хе Да и посмотреть в личность твою любопытно было, каюсь, грешник! Был в третьем нумере-то?
Был.
Спытание каторжанское принимаешь, Барин?
До завтра подумать можно, сказали.
Ну, стало быть, думай!
Откажусь я, уважаемый. Слыхал я, что иваны своему слову истинные хозяева. Захотят дадут, захотят обратно возьмут. Так и с моим испытанием. Одно пройдешь второе назначат, потом третье.
Пазульский усмехнулся, потеребил длинную желтоватую бороду.
Насчет спытания я тебе слово свое, варначье, даю, Барин! Пройдешь достойно никто тебя второй раз трогать не станет. Мне-то веришь?
Верю, уважаемый. Тебе вот верю.
Вот и ступай с богом! Пазульский зевнул, широко распахнул пустой, без зубов рот. А я спать лягу. День прошел, завтра другой настанет всё мне, старому, радость. Ступай, Барин!
Вернувшись в избу к Фролову, Ландсберг на осторожные расспросы хозяина отвечал уклончиво, а то и рассеянно, невпопад. Чем и перепугал осторожного Фролова окончательно. Что квартирант, что хозяин до утра проворочались без сна, молчали, да изредка покашливали, пили воду.
Утром, явившись на службу, Ландсберг сразу заметил, что атмосфера в канцелярии ощутимо изменилась. Писари из каторжных многозначительно переглядывались, говорили слегка развязным тоном, а двое и вовсе не по имени-отчеству, а Барином окликнули несмотря на строжайшее, с самого первого дня службы Ландсберга, его предупреждение и настоятельную просьбу.
На первый раз нынче Ландсберг кличку, резавшую слух, стерпел. После второго велел всем собраться в его комнате. Сесть, вопреки обыкновению, никому не предложил, сразу перешел к делу:
Господа хорошие, мы с вами, кажется, с первого дня договорились: собачьих кличек в присутствии не произносить. Тем не менее, меня сегодня дважды окликнули по-каторжному. В чем дело, господа?
Ответное молчание затягивалось. Наконец, один из писарей, поощряемый взглядами и толчками товарищей в бок, развязно проговорил:
А что же ты то есть вы Что же вы, себя каторжным не считаете, Ландсберг? Должность, она ведь из категории, знаете ли, преходящих Сегодня инженер, а завтра под нары полезет! А клички, извините, каторжанская традиция-с! Вот вы меня, Ландсберг, тоже можете по кличке звать я не обижусь!
Понятно! Ландсберг побарабанил пальцами по столу, словно мимоходом согнул и разогнул отполированную подкову, доставшуюся ему от предшественника в качестве пресса для бумаг. Стало быть, мой вынужденный вчерашний визит в кандальную для вас, господа хорошие, тайною не является? Как, вероятно, и сделанное мне предложение? Вы уж не молчите, господа хорошие, честью пока прошу!
А чего на каторге скроешь, Карл Христофорыч? миролюбиво отозвался другой писарь.
Каторга там, в кандальной! резко оборвал его Ландсберг. А здесь, милейшие, казенное присутствие! Говорю последний раз: еще раз услышу кличку хоть свою, хоть чью уволю к чертовой матери! И прослежу, чтобы уволенные в древотаски были определены! Всем всё понятно? А теперь пошли вон! Впрочем, Михайла Карпов пусть останется! Остальные вон!!! И работать! К обеду проверю исполнение поручений.
Оставшись с Карповым наедине, Ландсберг походил по комнате, успокоился, присел напротив компаньона.
Ну, Михайла, что скажешь? До тебя, конечно, тоже слухи уже дошли?
Так каторга, Христофорыч! Она слухом полнится Худо дело, Христофорыч! сплюнул компаньон. Не знаю, что и подсказать, язви их всех в бога, душу и прочее! Откажешься от испытания смерть скорая, лютая. Не спрячешься, не схоронишься нигде. Согласие дашь да попытаешься схитрить каторга дознается до правды, то ж самое будет! Выполнишь, что велено власти непременно дознаются! И всплывет, как то дерьмо в крещенской проруби.
И что же мне делать теперь, друг Михайла?
Не знаю, Христофорыч! Покуда одно могу сказать не отказывайся!
Вот чудак! Да ведь если не откажусь значит, согласен!
Посидим, обмыслим это дело, авось и выкрутимся, кумпаньнон!
Всецело доверяя «кумпаньону», целиком полагаться на его «обмысливание» Карл тогда все же не стал, и решил провести предварительную разведку местности, где намечалась расправа с Карагановым.
Закончив на следующий день побыстрее дела в конторе, Ландсберг отправился на конюшню и велел заложить коляску для поездки в Ведерниковский станок.
Конюхами при окружной конюшне состояли те же каторжные, в основном из деревенских мужичков. Те, кому посчастливилось в каторге быть приставленными к лошадям, выполняли привычную им извечную работу, своими местами очень дорожили. Нехитрое конюшенное хозяйство они старались содержать в образцовом порядке, чтобы, не приведи господь, не заслужить нареканий начальства и не очутиться опять в душной вони тюремных нумеров. Двор и денники всегда были подметены и чисто прибраны, лошади вычищены, а конская упряжь и экипажи содержались исправными.
Подводя к инженеру запряженную в таратайку лошадь, один из конюхов потоптался рядом и вдруг неожиданно спросил:
Прощения просим, ваша милость
Что такое? нахмурился Ландсберг, ожидавший после своего «визита» в тюрьму все что угодно.
Не изволите ли быть господином прапорщиком Ландсбергом, ваша милость? смущенно вопросил конюх. То есть, не сейчас, канешно, а в прежние, то исть, времена?
Карл всмотрелся в лицо конюха. Было в этом лице что-то знакомое, однако мрачные мысли мешали сосредоточиться.
Допустим, осторожно признался он. А ты кто таков? Откуда меня знаешь?
Ну как же, ваш-бродь! Я сразу вас признал. Под вашим началом в 7-й саперной роте службу проходили. Через пустыню шли вместе, в Туркестанском походе! Помните?
Карл еще раз всмотрелся в лицо конюха, покачал головой:
Извини, брат, что-то не припоминаю!
Оно так, оно канешно, опустил голову конюх. Солдат-то там скоки было, где всех упомнить! А вот я ваше благородие запомнил! Совсем мальчишкой ведь, извините, были! Только из «вольнопёров», видать Наши-то, ротные, спорили об вас даже: долго ли «прапор» бодрячком шагать по пескам будет? Скоро ли скиснет? Прощения просим, канешно
Первый Туркестанский поход, боевое крещение прапорщика Ландсберга Такое не забывается! Карл через силу усмехнулся:
Ну и как спор-то тот? Кто выиграл?
Вы, ваш-бродь, и выиграли, посветлел лицом конюх. Так впереди роты две недели и шагали. Хотя и видать было, что иной раз еле идет человек.