Да, конечно, я могу, Том облизнул губы, чувствуя себя вовлечённым во что-то серьезное. Все, что захотите. Я ваша словесная проститутка, если позволите.
Отлично, Том, Генри открыл ящик стола, достал связку хрустящих банкнот и, выдернув из неё одну, протянул ему. Из моих средств, считай. Знак поощрения. Но взамен я хочу видеть твою историю у себя на столе не позже пятницы.
Не напомните, какой сегодня день? неловко улыбнулся Том, разглядывая десять долларов. Боже, храни Америку. И типографии. И благодушного, щедрого ангела Генри. Я что-то потерял счёт времени.
Вторник. Сегодня вторник, Том.
Том вышел из типографии, достал сигарету и закурил, отдаваясь на волю глупого, но такого искреннего ощущения собственной полноценности, что это ощущение просто не поддавалось обжалованию; при средствах, да и еще и посвящённый в важную работу, в которой ему доверили не просто второсортную колонку рассказов, а настоящее произведение искусства, пускай и массового характера. Я напишу так, что ребята из «Дейли» сами себе утрут нос. Подвешу их на собственных галстуках, ох, они удавятся, натурально удавятся, узнав, что какой-то безызвестный гений их переплюнул. Знали бы еще, кто! Алкоголик без постоянной работы, побирающийся грошами, сущими грошами, но творящий не за деньги, конечно. За идею, за искусство, за то, чтобы дышать. О, им этого не понять. Том ловко выстрелил пальцами окурок, и он с тихим хлопком ударился об кирпичную стену издательства, разлетевшись на искры; так ударяются об гранит действительности надежды и, ярко вспыхнув один раз, дотлевают на заплёванной пыльной дороге. Да, может быть я алкоголик, может я жалок, может я не то, что должен представлять из себя человек а что, кстати, должен? но я живу, живу, и у меня бьется мое страдальческое сердце, изливаясь кровью, когда я сажусь писать. Мое тело это просто дряхлое, больное мясо, но моя душа душа падшего ангела, корчащегося в муках, пока стервятники обстоятельств выжирают ее внутренности с диким, животным голодом, о-ох! Знаете, знаете? Мое сердце бьется, а это что-нибудь, да значит. Черт возьми, зовите меня как угодно, поносите, что есть мочи, считайте, что я грязь на ваших подошвах, и я буду просто смеяться вам в лицо, потому что мне ближе хобо с их целительными, простыми истины, с их обнаженными стеблями жизни, которыми они упиваются, выжимая все соки, мне ближе правда, чем любая роскошь и может быть я не знаю, что такое нормальная жизнь, но я знаю, что такое жизнь настоящая, и я ее люблю. Я ее люблю. Я по ней страдаю, как по любовнице, к которой приобрёл чувство привязанности. А вы давно радовались простым мелочам? Куда вам замечать счастье обыденности, если она кажется вам удушливой. А я рад всему и моя любовь разделена между всем, как блаженство Господа. Аллилуйя, аллилуйя.
Как человек, знающий своё дело а Том как никто другой знал, как следует пить первым делом он пошёл не в бар, а в продуктовый, где купил пару бутылок дешевого хереса и одну бутылку портвейна. Портвейн он ловко спрятал в водосточную трубу в переулке между магазином и жилым домом, оставив на запас, точнее, на вечер, чтобы опохмелиться перед сном. Одну бутылку хереса он вылакал по пути в бар, присасываясь к бутылке с жаждой страждущего святого, ломающего руки в молитве посреди пустыни; вторую он спрятал во внутренний карман блейзера, где она невыгодно выпирала и постоянно норовила выпасть. Ее невозможно было не заметить, но, когда Том пришёл в бар и сел за стойку, бармен сделал вид, что не видит ее. Они были приятелями.
Какими судьбами? Где это Том раздобыл денег? усмехнулся Гарри, полируя стойку грязной серой тряпкой. Тощий и жилистый, с ухоженной каштановой щеткой над губами, Гарри был улыбчивым и понимающим человеком. Как владелец маленькой харчевни на Богом забытой окраине Чикаго, он не старался вести бизнес, он старался вести своё дело, которое он любил, как любил и каждого посетителя с его особенностями, историями и привычками. Исповедальня, приют для заблудших душ, нечто уютное, легкое и родное, как бутылка, разделённая с друзьями на заднем дворе в сигаретном дыму, приятной вечерней прохладе и разговорах обо всем и ни о чем ненавязчивых и искренних, таких, что ложатся бальзамом на душу.
Признание, мой добрый друг Гарри, старый Том наконец получил признание Том не мог сдержать улыбки он действительно так считал. Налей-ка мне чего покрепче. А хотя Дашь старому, нищему Тому бутылочку по сносной цене?
Бурбон по себе стоимости хочешь? Один черт его никто не берет, предложил Гарри, взяв бутылку с полки.
Давай мне на пробу стопочку, посмотрим, как хорош твой кукурузный виски. Чем черт не шутит, а уже забыл его вкус.
Дегустация за счёт заведения, подмигнул Гарри.
Ах черт, грязный ты развратник, причмокнул Том, ударяя по столу. Гарри налил ему полную стопку. За тебя, Гарри, обольститель моего желудка, смерть моей печени и любовь моей души. Ах! М-м, черт! Ух, сукин сын! Том закусил тыльную сторону ладони, вдохнув полной грудью воздух через свои конские ноздри. А-а, эх! Знаешь что, Гарри? Как будто миллиард рецепторов на моем языке раскрыли свои уши и внемли этой божественной кукурузной рапсодии в моем рту с долгоиграющим терпким эхом. Если бы была леди бурбон, ух-х я бы с ней покувыркался, честное слово, Гарри Я может и старик, но жизни во мне через край, будь я проклят.
Сколько тебе там? Тридцать два? рассмеялся Гарри. Ну-у, ты мне в сыновья годишься, вот что. Так что ты не бахвалься по чем зря, в тебе еще есть дух молодости. Я его вижу по твоим глазам. А я в глазах никогда не ошибаюсь.
Мне-то не знать, Гарри, мне-то не знать Давай сюда эту бутылочку и сделай мне, пожалуйста, чего перекусить, как ты умеешь. Пожирнее и посытнее. А то в животе ничего толком и нет, надо, знаешь, заправиться перед спиртным; если пить, то с умом.
Это ты правильно говоришь, Гарри зашёл на кухню и сказал, чтобы повар сделал двойной гамбургер с говядиной. Так что там с твоим признанием? Выкладывай всю правду матку, будем ее рубить.
Да мне поручили написать один рассказик, чтобы «Дейли» убирались куда подальше, понимаешь? Но дело сделанное, считай. У меня все карты на руках, могу сказать правду и это будет скорее походить на блеф. Кто поверит, что у этого старика роял-флеш? Они скажут, избавь нас от этого. Они засмеются мне в лицо. Но, Гарри, Том чуть склонился над столом, смеётся тот, кто смеётся последним, а?
И про что же будет этот рассказ?
Я же говорю, дело сделанное. Немного вызывающе, согласен, но сама идейка Идейка, что надо, Гарри. Ребятам из «Дейли» такое и не снилось. Они бы и не посмели Я же из другого теста сделан, веришь?..
Верю, Том, верю каждому слову, улыбнулся Гарри.
А-а черт, знаю, Гарри, ты всегда был на моей стороне. Ты хороший человек.
Верно говорят, что время петля, и когда человек пьёт эта петля затягивается на шее, подвешивая в удушливом бреду. А когда кажется, что дышать уже нечем, что глаза мутит искрящаяся дымка, эта петля развязывается и возвращает человека обратно; но сколько пройдет мгновений за этот пьяный, липкий сон? Когда Том вышел покурить, взяв сигарету у Гарри тот специально держал дешевую пачку при себе, чтобы раздавать при нужде своим гостям на улице уже сгущалась синева вечера и отрезвляющий сырой городской воздух ударил ему в ноздри. Он успел расписать свой рассказ на нескольких черновиках и, поскольку он был сильно пьян, далось ему это дело сквозь тяжкий труд, словно он не изливал то, что было на уме, а высекал киркой сквозь непробиваемый гранит да с таким напряженным усердием, что стёр свои ладони в кровь, разодрав несколько раз водянистые мозоли. Пьяный, опустошенный, довольный проделанной работой Том стоял, прислонившись к пыльной стене, и глубоко втягивал жгучий, чёрный дым. В этот момент к нему незаметно подкрался Крис Том был слишком погружён в экзальтацию вечера, чтобы заметить его.
Поглядите, Том собственной персоны, да еще и стоит, развалившись на стене с сигареткой промеж зубов как дешевый Нью-Йоркский франт, сказал Крис, обращаясь одновременно к Тому и своим друзьям, двум безличным, крепко сбитым парням их грязные, словно в копоти заводов лица казалось навечно застыли в одном выражении, где озлобленность смешалась с усталостью и каким-то животным, неопределенным желанием, выдававшем себя в едких ухмылках и горящих, настороженных глазах. Одного из них звали Гейтс, он работал стрелочником на железной дороге, второго Том видел впервые но, судя по лицу, он был тоже ублюдком.
Привет, Крис, выдохнул Том. Он сразу напрягся; все его размякшее, опухшее от спирта тело, секунду назад бывшее тяжелым и неповоротливым, подтянулось и вновь обрело четкие формы. Расслабиться пришёл?
Как видишь. А еще я надеялся встретить здесь тебя, потому что хотел бы получить назад свои деньги. Понимаешь, Том, времена сложные Не то чтобы я хватался за каждый цент, но нужда, Том, нужда держит меня за глотку.
Понимаю. И хотел бы тебе помочь, но у меня сейчас ничего нет, сказал Том, не отводя глаз от Криса. Он стоял на расстоянии вытянутой руки. Одно движение и он его достанет. У него была полупустая бутылка в блейзере, которую он мог бы пустить в ход. Пускай только Крис попробует сунуться и моментально пожалеет об этом.
А что же ты, в таком случае, здесь забыл? Я ведь чувствую, что от тебя пасёт. Мне нужны мои деньги, Том.
Ладно, Крис, твоя взяла, Том полез во внутренний карман и, взяв бутылку, по косой дуге с глухим ударом размозжил ее об голову Криса; сердце подскочило к глотке, замерев. Крис припал на колени и, взявшись за голову, застонал. Гейтс ударил Тома в челюсть, от чего Том припал к стен; следующие несколько ударов в живот заставили его скрутиться в жгуче-кислотной желудочной агонии, однако он не растерялся сплюнув, Том резко, подобно дикому кабану, бросился на Гейтса, сбивая его с ног. Они завалились на проезжую часть, Том впечатал голову Гейтса в асфальт и в этот момент тяжелая нога сбила его, болезненно врезавшись в плечо. Это был второй друг Криса. Том ударился головой об капот одной из припаркованных машин и потерял на секунду самообладание этой секунды хватило, чтобы Гейтс вскочил и начал его усердно избивать, пуская вход и кулаки, и ноги. Тома тошнило свернувшись в комок, он стоически принимал удары, претерпевая нараставшую боль; гудели все конечности, челюсть неприятно кололо, а во рту стоял солоноватый привкус крови. Он лежал, со сладким довольством вспоминая, что у него еще припрятана бутылочка; он вернётся домой, ляжет в горячую ванну, откроет портвейн и залижет все свои раны. Придя в себя, но все равно покачиваясь, Крис подошёл к нему и плюнул.
Ты кусок дерьма, Том, проговорил Крис, держась за голову. Если я тебя еще раз увижу, вспорю, как индейку, понял меня? Или ты вернёшь деньги, или ты никогда больше не притронешься к бутылке, потому что я вскрою твой желудок, сучара.
Пошёл ты, простонал Том. Гейтс еще раз с усилием пнул его; кряхтя, Том перевернулся на спину и, наблюдая за тем, как плывут по насыщенному темно-синему морю небес клочья облаков, задумался о чем-то неопределенном о спасении души, о том, что блаженны ищущие правду, ибо насытятся они, и что жизнь похожа на джазовую импровизацию в сумраке душного клуба, где никто не поймёт, что песня закончилась, потому что сразу же начнётся другая. И все они лишены общего концепта, красивой, элегантной и выверенной структуры они просто изливаются в надрыве, одна за другой, и каждая одинаково грустная, красивая и непонятая. Без четкого начала и внятного конца. Господи, я старею, подумал Том, облокотился на правую руку и сплюнул кровь. Его вырвало, после чего он отрезвел окончательно. Кое-как поднявшись на ноги, Том отряхнул одежду и, прихрамывая, вошёл в бар.
Черт, вышел покурить, слабо усмехнулся он, сев за стойку. Налей мне водки, что ли. Надо прийти в дух.
Кто это тебя так? спросил Гарри, доставая откупоренную бутылку самой дешевой водки из-под стойки.
Да так Ох, голова раскалывается. Люди бывают такими жестокими, Гарри. Просто зверьми. Словно отпускают вожжи Иногда мне кажется, что мы просто одомашненные дикари, которые все норовят, хотя и боятся, выскочить за дверь в опьяняющую свободу лестничной площадки и спасти свою душу.
Ты поэт, Том. Выпей, полегчает. И умылся бы ты, что ли.
Если бы я мог вывернуть себя наизнанку, Гарри, если бы я мог в тоскливой задумчивости протянул Том.
Проглотив водку, Том поморщился, ударил по стойке и поплёлся в сторону туалета. Людей в баре практически не было. Зайдя в туалет, он подошёл к раковине; левый глаз и челюсть начинали заплывать. Бывало и хуже. Опустив голову под ледяную струю воды, Том омыл лицо и заодно попил. Вода отдавала ржавчиной и хлором. Грязные ржавые трубы, выкорчеванные, как кишки, из желудка мегаполиса одинокая девушка с тонкой сигаретой на мундштуке высматривает в вальсе машин свое такси. Из-под решётчатого люка бьет канализационный пар, клубясь над тротуаром. Все эти люди, им есть куда пойти, но никто из них не знает, куда в точности они придут. Никто из них не знает Том заметил в отражении зеркала юбку за собой и обернулся девушку, сидящую возле унитаза, громко рвало. Ее золотистые волосы обвивали ободок, словно скрывая акт ее слабости, неприглядный процесс опустошения желудка.
Мадам, вы, случайно, не ошиблись туалетом? спросил Том, ухмыляясь. У неё была маленькая, хорошо сложенная фигура. Броская, вызывающая одежда, дешевые туфли и кружевные чулки выдавали в ней девушку легкого поведения.
Можешь передернуть, пока я тут стою к тебе задом, произнесла она, и последнее слово оборвалось в потоке рвоты. Том тихонько присвистнул и подошел ближе, чтобы убрать ее волосы. Она вздрогнула, когда он коснулся ее, но не стала сопротивляться. Ты какой-то извращенец или что?
Я твой ангел-хранитель, ответил Том. Плохой день?
Плохая жизнь, выдохнула она; ее продолжало рвать.
Понимаю, дорогая, черт, как же понимаю.
Выплюнув последние остатки рвоты, она вытерла рот туалетной бумагой и обессилено прислонилась к исписанной похабными словами деревянной стенке кабинки. Ее лицо с растопленным макияжем было похоже на устрашающий клоунский грим, размытый моросящим дождем из слез. Протянув Тому тонкую руку со скромным маникюром, она представилась:
Роуз Квинси. Рада знакомству.
Томас Мэнн. Ангел видения истины.
Ты больше похож на обглоданную псину, чем на ангела, сказала она, внимательно разглядев его лицо. Что, тоже день не удался?
Как видишь.
Слушай тяжело вздохнула Роуз, доставая из своей сумочки пачку сигарет. Мне сегодня некуда пойти, потому что старая сука вышвырнула меня из своей вонючей лачуги. У тебя есть квартира или как? Можешь взять меня за полцены, мне надо перебиться сегодня ночью.
Заманчивое предложение, дорогуша, только вот у меня за душой ни цента, грустно усмехнулся Том.
Ладно, дай просто заночевать, будем считать это платой, она затянулась и, манерно держа перед собой руку с сигаретой, выдохнула дым в Тома. Ну так что, красавчик?
Я не думаю, что ты в состоянии заниматься любовью, улыбнулся Том.
Что, я так плохо выгляжу? усмехнулась Роуз. Ну, во всяком случае, твой дружок считает по-другому. Или скажешь, что это пистолет у тебя в брюках?
Может по мне и не скажешь, но я джентльмен.
Они рассмеялись. Том помог ей подняться, и они вышли из туалета. Гарри проводил их улыбкой, многозначительно подмигнув Тому. На улице уже стемнело краски вечера сгустились в смолу. Они молча шли рядом друг с другом, пошатываясь и путая ноги; он грязный и побитый, она изведённая до бессилия с поплывшим макияжем, оба потерянные и красивые в своем откровенном уродстве. Две заблудшие души на задворках Америки, страждущие по приюту, который они бы могли называть домом, забытые Богом ангелы, святые в своей всепрощающей искренности, заставляющей их страдать сквозь прегрешения плоти, водоворот безумия жизни из грязи, они выйдут из него чистыми лжепророки в лицах случайных прохожих будут пытаться уличить их в распутстве, но они были обнажены в своей правде. Том украдкой поглядывал на Роуз, преисполняясь желанием он так давно не прикасался к женщинам, что забыл, как прекрасно пахнет их плоть и как вкусны в подавленной, кроткой страсти их губы. Ее нельзя было назвать красивой, но она была живой, и это цепляло больше, чем глянцевая внешность. А еще она находилась сейчас рядом, в то время как остальные только могли воротить нос от него. Он даже весь как-то подобрался, распрямил плечи и держал выше подбородок в неловком молчании как неопытный подросток на свидании. Она была шлюхой, ну и что? Кто возьмётся судить другого человека, не побывав в его шкуре? Она шлюха, он безработный алкоголик с размытым прошлым и обрывающимся в сознании будущим. Люди подвластны только суду правды, а в ней не было ни капли лжи. Как и в нем. Он верил в это.