После похорон окончательно спившийся отчим указал пасынку на дверь, и Петя снял угол у вдовы Баумгартнерши, тощей разбитной тетки, слывшей в округе заправской свахой. Работы в колхозе хватало. Силенок тоже. Трудился Петр трактористом, комбайнером, шофером. В вечерней школе закончил восемь классов. В свободное время ходил в клуб на спевки уж очень красивым голосом обладал. Бывало, как затянет:
сельские девчата аж млеют. Но женился Петр не на местной, а на Ане, племяннице Баумгартнерши, приехавшей к тетке в гости из Киргизии. Даром, что ли, та свахой считалась? Женился и ни разу об этом не пожалел. Правда, на мечте о Волге пришлось поставить крест: Аня не могла оставить больную мать, дом с приусадебным участком и домашнюю живность. А на Волге, как впрочем, и в Сибири, у них не было ничего.
Жили они с Анечкой душа в душу. Правда, недолго. Умерла она сразу после третьих родов. Только и успела сказать на прощание: «Береги детей, Петя! Глаз с них не спускай. Пока жива мама, поможет».
Теща, и в самом деле, вынянчила всех троих. Умерла, когда Васька уже школу заканчивал, а Лешка после политехнического два месяца на заводе инженерил.
Сам Петр так больше и не женился. Не до амуров ему было, детей поднимаючи. А, когда спохватился, понял, что припозднился с этим вопросом: привык он уже к своему образу жизни. А потом не один ведь жил. Вначале в доме хозяйничала баба Лиза, затем эстафета перешла к невестке. Место для новой хозяйки так и не освободилось. Да и некогда ему было задумываться над своей личной жизнью: то растил сыновей, то женил их, то внуков нянчил, как и обещал Аннушке.
Она была бы довольна вон какие ребята выросли: умные, толковые, умеют зарабатывать, детей своих любят, отца уважают. Вот только с отъездом этим Если б не Людка, Олег бы поехал. Но без детей он не сдвинется. Да и любит он эту патриотку чертову. Своеобразно, но любит как собака палку.
Ладно, пусть в Киргизии сидит за могилками присмотрит, за живностью, за пчелами. Опять же, дом ему остается, могут в него перебраться, а свою жилплощадь квартирантам сдавать. Людка еще тот цербер, не даст Олегу опуститься. Ей, русской, и в самом деле, нужна та Германия, как рыбе зонтик. А ему, Петру, надо ехать. Там, на чужбине, он детям нужнее будет.
Уже через неделю Васька выехал в столицу за анкетами. Почти полмесяца простоял у посольства, но нужные бумаги привез.
В конце марта девяносто третьего Майеры наконец получили вызов. Довольно быстро упаковали чемоданы. Присели на дорожку, выпили. Петр Карлович попытался, как бывалоче, спеть с Маринкой дуэтом не вышло: из горла вырывались лишь жалкие всхлипы.
Дед махнул рукой, вылез из-за стола и пошел на кладбище. Он долго стоял на могиле Аннушки и плакал, седой, сгорбленный, в коротких брюках, открывающих не только все носки, но и кусок голых незагорелых стариковских ног. Брюки эти он надевал в особо торжественных случаях. Их ему еще Аннушка покупала. Маринка с ним уже не раз ругалась, подсовывала новые, выбрасывала «подстрелки» на чердак ничего не выходило. Петр Карлович каждый раз находил и надевал любимые штаны, потому как они почти новые: ни одной дырочки моль не проела.
***
Уже два года Майеры жили в Германии. Дед в двухкомнатной квартире, молодые в трехкомнатных. В разных подъездах, но в одном доме. Лешка работал на механическом заводе, правда, теперь уже не инженером, а рабочим. Ишачил по десять часов в день, таская домой все, что плохо лежало. Весь балкон у него был забит трофеями: наждачной бумагой, изолентой, напильниками, резцами, сверлами. На вопрос: «Зачем тебе этот арсенал?» отвечал: «В хозяйстве все сгодится!».
Лешкиной зарплаты на приличную жизнь не хватало (они взяли в кредит машину, мебель и компьютер), и Катя по пять часов в день убирала квартиры местных богатеев. Дети учились хорошо, немецкий освоили быстро и совершенно безболезненно влились в новое общество. Маринка устроились поваром в местный санаторий, а Васька все не мог найти себя в новых условиях. Он невзлюбил Германию и с утра до ночи ругал ее на чем свет стоит. «Проклятое капиталистическое общество» не устраивало его скукой, бездушием, необходимостью «ишачить на эксплуататоров». Неделю он проработал вместе с братом на заводе, потом забюллетенил раз, другой, третий. Когда после третьей хвори вышел на работу, ему тут же вручили «голубой конверт» болезненных в Германии не жалуют.
«Вы только подумайте, возмущался Васька за ужином, взывая к пониманию отца и брата, это ж как нужно вкалывать, чтобы жить по-человечески! Чтоб машину приличную купить, квартиру по-европейски обставить, на Канары в отпуск слетать. Это ж не жизнь уже будет, а рабство. Нас как в детстве учили: Мы не рабы. Рабы не мы!. Мастер-гад над головой стоит: ни перекурить, ни нужду справить, ни новостями перекинуться. У нас же как было? Поработаешь часок-другой, потом с ребятами на заводском дворе посидишь на солнышке, о жизни покалякаешь. А эти роботы стоят, как пеньки и, молча, вкалывают. Кончилась смена прыгнули в машины и домой. Ни тебе пивка с коллегами выпить, ни козла забить, ни побалабонить. Индивидуалисты проклятые!».
Марина, видя, что муж деградирует, взяла в кредит семилетний «Фольксваген» и отправила Ваську на водительские курсы. Дед одобрил ее действия и поучаствовал в оплате обучения сына. Василий встряхнулся, ожил, стал искать работу.
***
Наступил девяносто пятый год. Отечество свое Людка уже не любила. Она его ненавидела. В Германию косяками пошли ее жалобные письма с просьбами сделать все возможное для ускорения их приезда на родину Майеровских предков. Людмила писала, что жить в Киргизии стало невозможно: русские дернули в Россию, немцы в Германию. Школа стала совсем не той, что была раньше. Учатся в ней сейчас одни киргизы, которым, по большому счету, начхать и на оценки и качество полученных знаний. Родители успехами своих чад совершенно не интересуются. Престиж учителя упал до нуля. Зарплату нагло не выплачивают. За последние два месяца им, вместо денег, выдали четыре мешка сахара. Вынуждены гнать самогон на продажу. Олега с работы вытурили все равно в кино уже никто не ходит и он сильно запил. Вот до чего дожили! Они давно уже подали документы на выезд, но проклятые бюрократы заявили, что ждать теперь нужно несколько лет слишком большой наплыв желающих свалить с горячо любимой родины.
Олег в переговорах не участвовал, даже голоса не подавал. Племянницы же присылали своим двоюродным открытки к праздникам и фотографии, на которых выглядели прибито, растерянно и убого.
Людка в письмах не извинялась, не сожалела о своем хамском поведении, не старалась сгладить осадок, который остался у всех от ее прощальных слов. Она требовала помощи. Так и писала: «Костьми лягте, но ускорьте наше спасение из этого ада! А пока сделайте гостевое приглашение. Мы приедем, осмотримся, примеримся к тамошней жизни».
Что, клюнул в жопу жареный петух патриотов-то наших? злорадствовала Маринка. У фашистов помощи запросили. А как же «не надо рая, отдайте мою отчизну» или как там у Пушкина?
У Есенина, поправил Васька супругу.
Один хрен! Сначала гадят в душу, а потом самогон гонят и спиваются. Они свой выбор сделали.
Так-то оно так, вмешался дед в беседу молодежи, да внучки ведь ни в чем не виноваты. Им-то это за что?
Скупая слеза скатилась по его морщинистой щеке.
Ладно, папа, смягчилась Маринка. Фиг уже с ним, с этим блоком антифашистским. Соберем с Катькой пару посылок детям и вызов им сделаем. А вот ускорить их приезд никак невозможно. Мой шеф звонил на днях в Кельн по этому вопросу, там только злятся. Говорят, надо проявить терпение. Все, мол, идет своим чередом.
***
Через четыре месяца встречали в аэропорту Олега. Людке с девчонками виз не дали. Не мудрено: у семьи эмиграционные документы в обработке, вдруг дернут раньше времени. В стране должны остаться заложники.
Поселился он у Василия с Мариной. Сразу сказал: «Приехал я на все три месяца. За хлебом и зрелищами. Так что, развлекайте дорогого гостя: рестораны, пикники, ночные клубы, стриптиз-бары. В общем, все, что положено». Присутствующие засмеялись, оценив «шутку юмора». Позже выяснилось, что Олег не шутил.
Вел он себя довольно странно: все время ерничал, глупо хихикал, подкалывал братьев и отца, называя их новоявленными буржуями, подтрунивал над уборщицкой подработкой Кати. Всем было неловко за гостя. Первой догадалась Маринка: «Да он нам просто завидует! Вы, как хотите, а я молчать больше не буду». В тот же вечер она с деверем поссорилась.
Олег, как обычно, стал требовать новую бутылку водки. Марина отказала:
У нас не кнайпа. Мы каждый день не пьем. Сделай перерыв. Печень тоже иногда должна отдыхать.
Ох, ни хрена ж себе, как заговорили! взвился он. Я гляжу, вы тут полностью онемечились. Забыли, как все из одного котелка хлебали? Буржуями заделались? Родня вам теперь побоку!
А кто мешал заделаться буржуями вам? вступился за жену Васька. Отшибло тебе, как мы с Маринкой чуть не на коленях перед вами стояли, умоляли не отрываться от коллектива. Теперь жаба давит?
Подобного демарша от младшего брата Олег никак не ожидал. Рассчитывал на то, что они вместе поставят на место бабу-дуру, а оно вон как повернулось.
А я все думаю: что это вы меня за месяц только два раза в ресторан сводили и на спиртное жметесь, сузил глаза Олег. А это вам неохота, чтобы мы сюда перебрались. Оказывается, для вас проблема нужного человека в ресторан сводить, чтоб он ускорил ход наших бумаг. Боитесь, что не отдадим вам деньги за эту «поляну»?
От удивления Марина аж присела.
Ты что, совсем охренел от зависти? Где ты слышал, чтобы в Германии кто-то такие вопросы через ресторан решал? Это тебе не Хайдаркан!
Заткнитесь, жлобы! отрезал гость. Собственные задницы спасли, а дальше хоть трава не расти. Правильно Людка говорит: фашисты они и есть фашисты.
Васька вскочил на ноги, завалив табурет на пол.
Ах, ты ж дрянь! Ничего не продали, все вам оставили: дом, скотину, приусадебное хозяйство. Посылки шлем, вызов сделали, твой пьяный бред каждый вечер выслушиваем и все равно фашисты. А ну, собирай манатки и чеши к Лешке. Мы тобой уже сыты по горло!
У Лешки история повторилась, правда, спустя неделю. Пока хозяева были на работе, Олег вытащил из их бара большую подарочную бутылку виски, вылакал ее всю, и во время ужина его «понесло»:
А слабо вам, буржуям, сброситься и купить брату машину.
Катя с Алексеем переглянулись. Им и за свою еще было платить и платить.
Что перемигиваетесь? оскалился гость. Скулы от жадности сводит? Небось, купите какой-то старый лохмот, лишь бы я отвязаться.
Катя тяжело вздохнула.
Что сопишь, Катька? Лучше вникни в проблему, настаивал на своем Олег. Не хотите помочь с документами, хрен с вами. Но, на худой конец, тачку купить можно? Вас, буржуев, вона, сколько. Скинулись и в автохаус. Сами-то все на колесах. Или вам, белым людям, теперича не до нас, голодранцев?
Какое-то время Лешка сидел опупевший. Потом таки пришел в себя:
А ты сильно изменился, братуха, покачал он головой.
Дык и вы не остались прежними. Жизнь изменилась, констатировал Олег, накалывая на вилку большой сочный мант. Несправедливо изменилась. Одни жируют, а другие концы с концами свести не могут.
Пить нужно меньше этим другим, посоветовала Катя. Тогда и концы сойдутся. А насчет жирующих, так это не к нам. Я, чтоб машину нашу в кредит взять, ежедневно в чужих домах корячусь.
Гость противно рассмеялся.
Говорила вам Людка, что будете фашистам унитазы чистить как в воду глядела!
Обмен мнениями закончился сбором вещей Олега и передислокацией последнего в соседний подъезд, к Петру Карловичу. На прощание он пригрозил Лешке, что не только в гости, даже на похороны к нему не приедет.
И на свои не пущу, крикнул он уже снизу, громко хлопая входной дверью.
***
Документы семейства Олега, действительно, оформлялись очень долго. В чем состояла причина проволочки, понять было трудно. Все попытки деда ускорить процесс только раздражали чиновников. А в декабре девяносто девятого в квартире Петра Карловича раздался телефонный звонок. Захлебываясь в рыданиях, Людмила сообщила, что Олега убили.
Это вы виноваты, что вовремя не вытянули сына из трясины, вынесла она свой вердикт.
Деду стало плохо. Он с трудом добрался до кровати, принял сердечные капли и лег лицом в подушку.
Майер уже с трудом ходил, опираясь на палочку, но его решение присутствовать на похоронах сына было непоколебимым. Составить отцу компанию Лешка не смог с работы не отпустили. Да он не особо и рвался, памятуя запрет брата на его появление на своем погребении. Женщины лететь с дедом не захотели: к чему нервы трепать, выслушивая глупые Людкины упреки? Раз фашисты, значит, фашисты.
Оставался Василий. Он долго курил на балконе, разглядывая их с братьями детские фотографии, затем взял телефонную трубку и заказал два билета до Бишкека. Отпустить отца самого он не мог. Через день они улетели.
А через пару дней в Катиной квартире раздался звонок. Совсем чужим голосом Людка прохрипела:
Кать, Вася умер
Та аж на корточки присела.
Люд, ты чего? Прими наши самые глубокие
Катька, я в своем уме, я не путаюсь. Олега убили, а Вася умер прямо на похоронах. Сердце остановилось. Не знаю, как Маринке сообщить. Поэтому тебе звоню Ты подготовь ее, что ли
Катя подавленно молчала. Потом, глотая слезы, спросила:
Как это произошло?
Людмила тяжело вздохнула:
Как только они приехали, сразу подошли к гробу. Дедуля еще как-то держался: стоял, смотрел на Олега, беззвучно шевеля губами. А Васька, увидев разбитое лицо брата, прошептал: «Что ж они с тобой сделали, гады!». На губах у него выступила розовая пена, и он сразу упал. Вызвали «Скорую», но не довезли
А как там папа? прошептала Катя.
Да плохо. На уколах. Про Васю ему еще не говорили. Все боятся, что троих придется хоронить Сказали, что он в больнице лежит с нервным срывом. Даже не представляю
Катерина накапала в стакан валериановых капель, залпом выпила.
А Олега-то кто убил?
Людка снова заплакала.
Кум наш, Ванька Солонкин. Собутыльник его. В последнее время Олег стал сильно пить. Домой являлся под утро. На наши с девчонками уговоры не реагировал. Оскорблял меня, даже избил два раза. Все не мог простить мне, что мы с вами не уехали. Кричал, что, если б не я, лежал бы он сейчас на мягком диване в Германии, получал бы социальную помощь и пил пиво бочками. Как будто здесь он не лежал на тахте и не пил самогонку ведрами.
Ну вот, завел он себе подружку-алкоголичку, перестал ночевать дома. Но наутро таки появлялся. А однажды не пришел. Я сутки прождала и отправилась на поиски. Всех, кого знала, оббегала: никто его не видел. Пошла в милицию. Стыдно было, но пошла. Те объявили его в розыск. Три дня искали и нашли труп, в погребе у Ваньки. Был он уже черный, опухший. По лицу ползали большие зеленые мухи, зарыдала Людка вголос. Потом громко высморкалась и продолжила:
Солонкин сначала отпирался, а потом признался, что сильно перепились они в тот вечер и подрались. Вроде, он сказал моему, что никогда тот в Германию не попадет. Мол, там своего дерьма девать некуда. Ну, Олег и набросился на него с кулаками. Ванька схватил табурет и грохнул им кума по голове. Протрезвев, испугался ответственности и сбросил труп в погреб
***
Никто не решался сообщить Петру Карловичу о смерти младшего, и он все время рвался к нему в больницу. Пришлось вызвать врача. Тот вколол деду пару кубиков сильнодействующего успокоительного. И, пока тот был в сумеречном состоянии, сказали правду. Майер выслушал новость, на удивление, спокойно.